Метод МарксаГлава 17. Правовая исоциальная система

Теперь мы всостоянии подойти, на мой взгляд, кключевому пункту нашего анализа ивсей нашей критики марксизма, аименно– кмарксовой теории государства и, как ни парадоксально это может звучать для некоторых, его теории бессилия любой политики.

Прежде чем перейти кследствиям такого понимания государства, следует отметить, что внем выражаются частично институционалистские, ачастично эссенциалистские элементы теории государства. Это понимание носит институционалистский характер втой мере, вкакой Маркс пытался установить, какие практические функции выполняют правовые институты вжизни общества. Однако оно является иэссенциалистским, поскольку Маркс вообще не исследовал разнообразия целей, которым эти институты могут впринципе служить (или создаются для этого), ине рассматривал, какие институциональные реформы необходимы, чтобы заставить государство служить тем целям, которые он сам считал желательными. Вместо выдвижения требований или предложений-проектов по поводу функций, которые, по его ожиданиям, должны выполнять государство, правовые институты иправительство, Маркс спрашивал: «Что такое государство?» Иначе говоря, он пытался раскрыть сущностную функцию правовых институтов. Ранее было уже показано, что на такой типично эссенциалистский вопрос нельзя ответить удовлетворительным образом. И, тем не менее, этот вопрос, без сомнения, хорошо согласуется спредложенным Марксом эссенциалистским иметафизическим подходом, всоответствии скоторым область идей инорм интерпретируется как проявление экономической реальности.

Каковы же следствия такой теории государства? Наиболее важным следствием является то, что вся политика, все правовые иполитические институты, равно как ився политическая борьба, не имеют первостепенного значения вжизни общества. Политика на самом деле бессильна. Она никогда не может коренным образом изменить экономическую реальность. Главная, если не единственная, задача любой просвещенной политической деятельности состоит внаблюдении за тем, чтобы изменения вюридическо-политической сфере шли вногу сизменениями всоциальной реальности, т.е.всредствах производства иотношениях между классами. Поэтому тех трудностей, которые должны возникнуть, если политика плетется позади реальных экономических событий, согласно Марксу, можно избежать.

Эти следствия еще раз демонстрируют нам единство марксовой историцистской системы мышления. Однако, если учесть, что немногие направления мысли сделали для возбуждения интереса кполитической деятельности столько, сколько сделал марксизм, то марксова теория фундаментального бессилия политики представляется несколько парадоксальной. (Марксисты, правда, могли бы ответить на это замечание, выдвинув два следующих аргумента. Первый состоит втом, что визложенной теории политическое действие все же обладает определенной функцией, так как хотя рабочая партия ине может своими действиями улучшить судьбу эксплуатируемых масс, ее борьба пробуждает классовое сознание итем самым готовит массы креволюции. Это аргумент радикального крыла марксистов. Другой аргумент, принадлежащий умеренному крылу, заключается втом, что внекоторые исторические периоды, аименно– когда силы двух противостоящих классов находятся вприблизительном равновесии, политические действия могут приносить непосредственную пользу. Втакие периоды политические усилия иполитическая энергия могут стать решающими факторами достижения важных улучшений вжизни рабочих. Очевидно, что сторонники второго аргумента жертвуют некоторыми фундаментальными положениями марксовой теории, но не осознают этого и, следовательно, не доходят до существа дела.)

Стоит заметить, что согласно марксистской теории, рабочая партия, так сказать, застрахована от совершения сколь-нибудь значительных политических ошибок до тех пор, пока она продолжает играть предназначенную ей роль иэнергично отстаивает требования рабочих.

Другое важное следствие этой теории состоит втом, что впринципе все– даже демократические– правительства являются диктатурами правящего класса по отношению куправляемым. «Современная государственная власть,– говорится в«Манифесте Коммунистической партии»,– это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии». Согласно этой теории, то, что мы называем демократией, есть не что иное, как форма классовой диктатуры, которая оказывается наиболее удобной всоответствующих исторических условиях. (Эта доктрина не очень хорошо согласуется стеорией равновесия классов, проповедуемой упомянутым ранее умеренным крылом марксистов.) Аналогично тому, как государство при капитализме есть диктатура буржуазии, так ипосле грядущей социальной революции оно будет диктатурой пролетариата. Однако это пролетарское государство, по Марксу, должно утратить свои функции, как только прекратится сопротивление буржуазии. Дело втом, что пролетарская революция ведет кодноклассовому и, следовательно, бесклассовому обществу, вкотором уже не может быть классовой диктатуры. Таким образом, лишенное всех функций государство должно исчезнуть. «Оно отмирает»,– говорил Энгельс.

Я очень далек от того, чтобы защищать марксову теорию государства. Его теория бессилия всякой политики, ивчастности его точка зрения на демократию, представляются мне не просто ошибками, афатальными ошибками. Однако, следует признать, что за его изобретательными ивместе стем жестокими теориями, стоял социальный опыт жестокости иподавления. Ихотя Марксу, по моему мнению, так ине удалось понять будущее, которое он страстно стремился предвидеть, я считаю, что даже его ошибочные теории свидетельствуют оего глубоком социологическом анализе социальных условий того времени, его глубочайшем гуманизме ичувстве справедливости.

Марксова теория государства, несмотря на ее абстрактный ифилософский характер, безусловно, представляет собой интерпретацию того исторического периода, вкотором он жил. Частью этой теории является вполне обоснованный взгляд, согласно которому так называемая «промышленная революция» первоначально развивалась как революция главным образом в«материальных средствах производства», т.е.всфере машинного производства. Впоследствии это привело кпреобразованию классовой структуры общества иквозникновению новой социальной системы. Что же касается политических революций идругих преобразований правовой системы, то они происходят только на следующем этапе социального развития. Хотя эта марксова интерпретация «подъема капитализма» подверглась сомнению со стороны историков, которые смогли вскрыть ее глубокие идеологические основы (что, конечно, представляло собой серьезный аргумент против этой теории, но нельзя сказать, что Маркс совсем этого не осознавал), вряд ли можно сомневаться вценности этой марксистской концепции как первого приближения кописанию капиталистического общества. Тем самым Маркс оказал большую помощь своим последователям вэтой области. Некоторые из процессов, изучавшихся Марксом, сознательно поощрялись законодательными мерами ивдействительности стали возможными только благодаря законодательству (как об этом говорит сам Маркс), однако именно он впервые установил влияние экономического развития иэкономических интересов на законодательство ираскрыл функцию законодательных мер как орудия классовой борьбы, вособенности как средств создания «избыточного населения», авместе сним ипромышленного пролетариата.

Многие места втрудах Маркса показывают, что развиваемые им соображения, часть из которых мы только что изложили, укрепили его уверенность втом, что юридическо-политическая система есть лишь «надстройка» над социальной, т.е.экономической системой. Ихотя эта марксова теория была, безусловно, опровергнута последующим опытом, она не только до сих пор представляет интерес, но исодержит, как я полагаю, долю истины.

Исторический опыт Маркса оказал влияние не только на его общее видение отношений между экономической иполитической системами, но ина некоторые его другие взгляды, вчастности на либерализм идемократию, которые для него были только прикрытием диктатуры буржуазии. Эти марксовы взгляды представляли собой интерпретацию социальной ситуации того времени, которая казалась вполне верной, поскольку беспрестанно подтверждалась печальным опытом. Дело втом, что Маркс жил, особенно всвои молодые годы, впериод наиболее бесстыдной ижестокой эксплуатации. Иэту бесстыдную эксплуатацию цинично защищали лицемерные апологеты, апеллировавшие кпринципу человеческой свободы, кправу человека определять свою собственную судьбу исвободно заключать любой договор, который он сочтет благоприятным для своих интересов.

Используя лозунг «равная исвободная конкуренция для всех», не ограниченный, или не регулируемый, законодательно капитализм успешно препятствовал принятию какого-либо законодательства отруде до 1833г. иеще втечение многих лет его практическому осуществлению. Следствием этого была жизнь рабочих втаком глубоком отчаянии итакой страшной нищете, которую вряд ли можно представить внаши дни. Особенно велики были страдания женщин идетей. Вот два примера, взятые из «Капитала» К.Маркса: «Уильям Вуд, девяти лет, начал работать, когда ему было 7лет и10месяцев… Он приходит ежедневно в6ч утра изаканчивает приблизительно в9ч вечера». «Итак, пятнадцать часов труда для семилетнего ребенка!»– восклицает официальный доклад комиссии по детской занятости 1863г. Другие дети были вынуждены начинать работу в4ч утра или работать всю ночь до 6ч утра идаже детей шести лет нередко принуждали ктяжелому ежедневному труду втечение 15ч. «Мэри Анн Уокли проработала без перерыва 26,5ч вместе с60другими девушками, по 30человек вкомнате… Врач, г#x2011;н Киз, вызванный слишком поздно кее смертному одру, показал перед «Coroner's Jury» («присяжными по осмотру трупов») без обиняков: «Мэри Анн Уокли умерла вследствие чрезмерно продолжительного труда впереполненной мастерской»… Чтобы дать врачу урок хорошего тона, «Coroner's Jury» всвоем заключении констатировало, что «она умерла от удара, но есть основания опасаться, что ее смерть могла быть ускорена чрезмерным трудом впереполненной мастерской…». Таковы были условия жизни рабочего класса даже в1863г., когда Маркс писал «Капитал». Его пылкий протест против этих преступлений, ккоторым тогда относились терпимо ииногда даже защищали не только профессиональные экономисты, но ипредставители церкви, навсегда обеспечит ему место среди освободителей человечества.

Принимая во внимание такой опыт, не стоит удивляться, что Маркс никогда не ценил высоко либерализм, авпарламентской демократии видел только скрытую диктатуру буржуазии. Ему легко было интерпретировать все приведенные ианалогичные им факты как подтверждающие его анализ отношений между правовой исоциальной системой. Всоответствии сдействовавшей вто время правовой системой, равенство исвобода вроде бы были установленными, по крайней мере, впервом приближении. Но что это означало вдействительности! Таким образом, мы ни вкоем случае не должны обвинять Маркса за то, что он настаивал на «реальности» экономических факторов исчитал правовую систему только надстройкой, прикрытием реальности иинструментом классового господства.

Противопоставление правовой исоциальной систем наиболее четко разработано в«Капитале». Водной из теоретических частей этого труда (более подробно рассматриваемой вгл.20) Маркс проводит анализ капиталистической экономической системы, используя очень сильное идеализирующее допущение, согласно которому правовая система буржуазного общества совершенна. Предполагается, что свобода, равенство перед законом исправедливость гарантированы каждому. Не существует привилегированных классов. Более того, Маркс допускает, что даже вэкономической сфере не существует никакого «грабежа», что «справедливая цена» уплачивается за все товары, включая ирабочую силу, которую рабочий продает капиталисту на рынке труда. Цена товаров «справедлива» втом смысле, что все товары продаются ипокупаются впропорции ксреднему количеству труда, необходимого для их производства (или, если использовать терминологию Маркса, они продаются ипокупаются всоответствии сих истинной «стоимостью»). Конечно, Маркс знал, что все это– сверхупрощение. Действительно, ведь по его собственному мнению, срабочими никогда не обходились справедливо– их, как правило, обманывали.

Однако, даже используя эти идеализирующие допущения, Маркс пытался показать, что ипри совершенной правовой системе экономическая система будет функционировать таким образом, что рабочие не смогут воспользоваться своей свободой. Несмотря на всю «справедливость» такой совершенной правовой системы, срабочими будут обходиться не намного лучше, чем срабами. Ведь если они бедны, то они могут продать себя, своих жен идетей на рынке труда только за то, что необходимо для воспроизводства их рабочей силы. Иначе говоря, за свою рабочую силу они получат не больше, чем скудные средства ксуществованию. Поэтому, считал Маркс, эксплуатация– это не просто грабеж. Ее нельзя устранить только правовыми средствами. (Всилу этого критические рассуждения П.Прудона, согласно которым «собственность есть кража», являются чрезвычайно поверхностными.)

Эти выводы убедили Маркса втом, что рабочие не могут возлагать больших надежд на улучшение правовой системы, которая, как все знают, одинаково жалует ибогатых, ибедных свободой спать на садовых скамейках икоторая одинаково угрожает им наказанием за попытку жить «без явных средств ксуществованию». Таким образом, Маркс пришел ктому, что (используя гегелевский язык) может быть названо различием между формальной иматериальной свободой. Формальная, или правовая, свобода (хотя нельзя сказать, что Маркс ценил ее низко) оказывается совершенно недостаточной, чтобы гарантировать нам ту свободу, которую Маркс считал целью исторического развития человечества. На самом деле существенна действительная, т.е.экономическая, или материальная, свобода. Ее можно добиться, только освободив всех от тяжелого труда. «Сокращение рабочего дня– основное условие» этого освобождения.

Как же мы должны отнестись кэтой части марксовой теории? Должны ли мы поверить Марксу втом, что политика, или система правовых институтов, не способна исправить существующее положение дел, апомочь может только глубокая социальная революция, полное изменение «социальной системы»? Или мы должны поверить защитникам не ограниченной, или не регулируемой, законодательно «капиталистической» системы, подчеркивающим (думаю, правильно) громадные преимущества, которые можно извлечь из механизма свободного рынка, изаключающим из этого, что по#x2011;настоящему свободный рынок труда может дать величайшую выгоду всем, кто внем участвует?

Я уверен, что несправедливость ибесчеловечность описанной Марксом не ограниченной законодательно «капиталистической системы» не подлежит сомнению. Особенности этой системы можно лучше понять, используя то, что впредшествующей главе мы назвали парадоксом свободы. Свобода сама себя упраздняет, если она не ограничена. Неограниченная свобода означает, что сильный человек свободен запугать того, кто слабее, илишить его свободы. Именно поэтому мы требуем такого ограничения свободы государством, при котором свобода каждого человека защищена законом. Никто не должен жить за счет милосердия других, все должны иметь право на защиту со стороны государства.

Я считаю, что эти соображения, первоначально относившиеся канализу царства грубой силы, т.е.физического устрашения, должны быть применены также икэкономической сфере. Даже если государство защищает своих граждан от запугивания физическим насилием (как оно, впринципе, делает всистеме не ограниченного законодательно капитализма), наши цели могут оказаться недостижимыми из#x2011;за неспособности государства защитить граждан от злоупотребления экономической властью. Втаком государстве экономически сильный все еще свободен запугивать того, кто экономически слаб, иможет отнять унего свободу. Вэтих условиях неограниченная экономическая свобода может быть столь же саморазрушающей, сколь инеограниченная физическая свобода, иэкономическая сила может быть почти так же опасна, как ифизическое насилие. Дело втом, что тот, кто обладает излишком пищи, может заставить тех, кто голодает, «свободно» принять рабство, не используя при этом никакого насилия. Иесли предполагается, что государство ограничивает свою деятельность подавлением насилия (изащитой собственности), то экономически мощное меньшинство может эксплуатировать большую часть населения– всех тех, кто экономически слаб.

Если этот анализ правилен, то совершенно ясно, какое лекарство необходимо для лечения рассматриваемой социальной болезни. Таким лекарством должно быть политическое средство, подобное тому, которое мы используем против физического насилия. Мы должны сконструировать опирающийся на мощь государства социальный институт защиты экономически слабых от экономически сильных. Государство должно заботиться отом, чтобы никому не приходилось вступать внесправедливые отношения из страха голодной смерти или экономического краха.

Это, конечно, означает, что принцип государственного невмешательства вэкономику– принцип, на котором основывается не ограниченная законодательно экономическая система капитализма, должен быть отброшен. Если мы хотим защитить свободу, то должны потребовать, чтобы политика неограниченной экономической свободы была заменена плановым вмешательством государства вэкономику. Мы должны потребовать, чтобы не ограниченный законодательно капитализм уступил дорогу экономическому интервенционизму. Именно это ипроизошло вдействительности. Экономическая система, описанная иподвергнутая критике Марксом, прекратила свое существование. Однако она была заменена не на систему, вкоторой государство постепенно теряет свои функции и, следовательно, «отмирает», ана различные интервенционистские системы, вкоторых функции государства вэкономической сфере распространяются далеко запределы защиты собственности и«свободных» договоров…

ПУХТА Георг Фридрих

Энциклопедия права

Мы различаем в человеке две стороны. С одной стороны, он такое же физическое существо, как и прочие творения, в этом отношении он только совершеннейшее животное и подлежит, как все прочие творения, естественной необходимости. Этот закон дан не только внешнему и видимому существу, но ему подчинено также невидимое и внутреннее. Это тело и эту душу, с их существенными качествами и способностями, имеет человек не по выбору, но как нечто необходимое, независящее от его определения.

С другой стороны, человек есть существо духовное. Он тем отличается от всех других творений, что ему дана возможность самоопределять себя к чему-либо, дана воля, выбор. Эта возможность самоопределения есть свобода человека. В духе и в данной в нем свободе лежит подобие Божие, приписываемое человеку уже в древности из наших Священных писаний.

По своей свободе человек подобен Богу, но не равен Ему. Бог – чистейший дух, чистейшая свобода; человек же вместе с тем творение, существо физическое и обладает свободой ограниченной, конечной, связанной силой необходимости.

Способность, служащая посредником между духовною и физическою стороною человека, есть разум – способность познавать необходимое. Разум – необходимое благо для человека, как для существа, подчиненного физической необходимости. Разум для человека то же самое, что инстинкт для животных; он ведет человека сквозь опасные силы природы, враждебно окружающие его со времени наступившего между ними разлада; без этой способности он подчинился бы влиянию их и изнемог в борьбе с ними. Мы проходим мир природы, как бы через сильно вращаемый колесный прибор, железные зубцы и иглы которого грозят захватить и уничтожить неосторожного. Человек живет в постоянной борьбе с жаром и холодом, огнем и водою, с противодействующими силами земли и ее творениями, даже со своею собственною плотью и кровью и стремлениями своей души, для этой борьбы ему дан разум как орудие.

Но было бы ложным считать разум за высочайшее благо Человек обладает им только ради своего несовершенства. Высшее благо есть дух, сила свободы, поэтому мы не может приписывать Богу никакого разума, для Бога нет ничего необходимого, и самое необходимое для Него является свободным актом Его духа Справедливо отрицаем мы разум у животных, но именно потому, что они только существа физические, между тем как человек не исчезает в физической необходимости, а как дух противостоит ей и поэтому ее может познавать.

Основное понятие права есть свобода. Из этого следует, что не из понятия разума можно прийти к понятию права. Это подтверждается опытом, который представляют нам попытки философов основать право на разум.

Эти попытки пользуются известной популярностью у тех, которые привыкли ставить разум выше всех других человеческих сил, довольствуясь в этом одном видеть себя выше животных и не желая стать на ступень, ведущую к более еще высоким сферам; они готовы все, что касается существенным преимуществом, связать с этим их высочайшим благом. И так действительно случилось, что отождествляли доброе с разумным, неразумное со злом и рассматривали разум как принцип свободы, не обращая внимания на лежащее в этом утверждении противоречие. Если зло есть неразумное, то свобода, носящая в себе возможность злого, не может быть выведена из разума, исключающего понятие зла, точно также и наоборот; согласно требованию разума доброе, наоборот, должно было совершаться необходимо, требование же, чтобы доброе совершалось посредством свободы, не исключающей возможности злого, противоречит разуму. Разум не есть принцип свободы, а, напротив, элемент, противоположный свободе, и таковым являлся искони.

Разумно только необходимое; поэтому философия, имеющая в виду исключительно «постижение разумного», должна отречься от постижения свободы; и если она для спасения своей универсальности все действительное включает в круг разумного: что то действительно и что действительно, то разумно (необходимо), то она лишает нас свободы, которую этим самым признает недействительной. То, что высказано в этом знаменитом положении о действительном, имеет только значение для естественного, но не сверхъестественного (духовного), и даже естественное, насколько в нем заключается отношение к сверхъестественному, не может быть названо разумным. Это отношение есть сторона природы, обращенная ко взорам Бога, для которого, как сказано выше, и необходимое является свободным. Человек также был сотворен в этом средоточии; только с его падением необходимость кажется ему таковою, только с этого момента начинается разум, во всяком случае великое благо, так как для падшего он необходим, но только односторонне годный и вредный для духовной стороны человека, когда он становится самовластным и занимает место, подобающее только мудрости, гармонии и необходимости и свободы

Философы, выводящие право из разума, находятся вне своего предмета; они или вовсе не доходят до понятия права или доходят, делая скачки

Для достижения понятия права мы должны взять за исходную точку духовную сторону человека Отрицаем ли мы поэтому разум в праве? Никоим образом. Духу человека, вследствие его качества как существа естественного, определена граница. Человек должен держаться этой границы, и разум помогает ему познать ее. Дух человека, отказывающийся от разума, является безумием. Свобода человека для своего существования должна быть разумною, т.е. пребывать в границах человеческой природы. Право есть нечто разумное, и в этом состоит та его сторона, с которой оно представляется системой, образует организм родов и видов. Но это только одна сторона права, исходя из которой, мы никогда ни достигли бы другой – свободы; в этой последней лежит зародыш права.

Отвлеченное понятие свободы есть возможность самоопределения. В свободе можно различать два элемента ее деятельности: выбор между различными возможностями, представляющимися духу, и воля – направление духа к выбранному. Но то и другое – один и тот же акт, только рассматриваемый с разных сторон, поэтому мы можем определить свободу как возможность выбора или возможность воли.

Для свободы человека мы нашли границу в его свойствах как физического существа; она – конечная свобода. Граница эта дается принципом, лежащим вне свободы, не ею самою; она поэтому есть внешняя граница Человек познает ее разумом; его воля неразумна, если желает выйти из этой границы, если направляется на что-либо естественно-невозможное, все равно отвращается ли от выбранного природа тела или души. Но как граница эта для свободы есть внешняя, то самая свобода через это в своем внутреннем существе не изменяется, внутренне она остается не ограниченною. Содержание ее определяется не этою внешностью; оно было бы бесконечно, если бы свобода имела только внешнюю границу. Таким образом, мы не можем назвать то ограничение ограничением самой свободы на таком же основании, на каком, например, не можем отказать неограниченному властелину в этом предикате, потому только, что его господство не простирается далее границ его государства, или считать неограниченным того, который должен повелевать территорией большего объема.

Это замечание нелишне потому, что нередко представляли разум модификацией свободы и полагали предикатом разумной свободы определить ее содержание.

Содержание человеческой свободы определяется не естественной необходимостью, которая противостоит ей как внешняя граница и указывается также разумом, оно определяется существованием божественной воли Отношение человеческой свободы к бесконечной свободе всемогущего Бога дает первой ее содержание.

Это отношение связывается всегда с тем фактом, что человек не есть только дух, но в то же время и существо физическое, что поэтому

его свободе противостоит физическая необходимость; но одно это не дало бы еще его свободе никакого особого содержания Содержание это свобода человека получает только потому, что над ним господствует существо – чистейший дух, чистейшая свобода, не связанное никакою физическою необходимостью, для которого и природа есть его свободная воля, одним словом – всемогущее существо. Только через существование Бога человеческая свобода получает свое внутреннее определение. Без этого отношения, по которому определяется человеческая свобода божественною, первая была бы поглощена бесконечною свободою.

Установлением этого отношения дается конкретное понятие человеческой свободы.

Свобода дана человеку не для того, чтобы воля его содержала в самой себе свою цель и направление; в этом случае свобода была бы внутренне неограниченною, человек был бы равен Богу, отличаясь только внешним ограничением природы... Это будет та свобода, которой грезят атеисты, бесконечная сила в земляном сосуде, медный колосс на глиняном пьедестале. Человек имеет свободу для того, чтобы через свое свободное определение выполнять волю Божию. Воля Божия должна осуществляться; все прочие творения побуждают к тому своей естественной необходимостью, человек же должен по своей воле быть подвластен и послушен воле своего Творца. В повиновении Богу лежит его действительная свобода. Свобода человека состоит не в том, что он не имеет никакого господина над собою, но в том, что обладает силой добровольно подчиняться этому господину, что его подчинение высшей воле не есть высшая необходимость, но послушание.

Таким образом содержание человеческой свободы составляет выбор: или подчиниться владычеству Бога, сделаться рабом Божием или следовать небожественному наслаждению, «страстям сердца», быть рабом грехов; другими словами: или вращаться во свете духа Божия, в действительной свободе, или во мраке природы, в ложной свободе. Если бы человек избрал второе, то не избег окружающего его всемогущества Божия, даже если бы взял «крыле свои рано»; он все-таки подчинен этому всемогуществу, как все прочие творения, только без человеческого преимущества собственного определения и под угрозою суда, перед которым делает его виновным злоупотребление божественным даром свободы.

Поэтому конкретное понятие свободы таково: свободный выбор между добром и злом.