Из истории юридического образования в Византии

«Ведь написано: нельзя ромею не знать законов, а то же самое сказать — и канонов»179. В этих словах знаменитого византийского канониста XII в. Феодора Валь- самона, которые можно было бы сопоставить с аналогичными высказываниями других византийских идеологов, например, авторов преамбулы к Прохирону — подлинному гимну «всеобщему правовому образованию» (r| xamp;v v6|jtov біamp;юксЛіа тоц naaiv ашукаіа), — выражена целая концепция византинизма как культурной системы, основанной на началах права, причем права цивилизованного, писаного, предполагающего высокий уровень юридического мышления и общей образованности.

Говоря о «юридическом мышлении» византийцев, следует, однако, подчеркнуть, что в первую очередь

имеются в виду городские слои византийского общества, которым прежде всего и адресовано законодательство. Об этом недвусмысленно заявляет сам Юстиниан в новелле 73: «Мы желаем, чтобы все это (т. е. его распоряжения о правилах заключения соглашений и оформления документов, но можно понять и расширительно — вообще писаное право. — И. М.) было действительным для городов. В деревнях же, где все гораздо проще (ev6a поХка та Tfjt; а7Л6тг|тоlt;; son) и где ощущается острая нехватка в умеющих писать и могущих свидетельствовать, пусть и сейчас остаются непоколебимыми те правила (т. е. неписаное обычное право. — И. М.), которые в них были действительными до сего времени».[95]

Законодатель, таким образом, обосновывает данное ограничение действия законодательства различием в уровнях культуры города и деревни. И это в общем понятно: города как культурные очаги и центры образованности всегда противопоставлялись сельской местности — неизбежное следствие второго общественного разделения труда, — в том числе и в Византии, в этой средневековой «стране городов», в которой, несмотря на периоды относительной «аграризации», никогда не затихала городская жизнь.[96] Византийская городская культура — это культура по преимуществу письмеи-

ная и книжная, для которой характерны относительно широкое распространение грамотности среди горожан, достаточно обширный круг читателей, который отнюдь не ограничивался аристократической элитой, сосредоточение книг в городах, образование публичных городских библиотек, начиная с первой публичной библиотеки в Константинополе — aoqncic; бгцібоюу л/.oGtov, созданной Констанцием II, распространение частных библиотек, иметь каковые было делом чести для всякого образованного византийца (Никифору Мосхопулу в 1305 г.

Значительную часть этого культурного багажа составляла правовая литература, которая оседала по преимуществу в частных библиотеках горожан. Так, в последнее время хорошо изучена юридическая библиотека ученого Михаила Пселла (1018-1078), выходца из средних городских слоев — ОІ ЦШ01 (не исключено, что отец Пселла был константинопольским ремесленником), ставшего в результате главным образом самостоятельных занятий крупнейшим ученым и видным юристом своего времени. Согласно осуществленной реконструкции состава этой частной библиотеки, в ней наличествовало более 30 юридических сочинений, среди которых экземпляр Василик, но не полный текст, а лишь флорилегиум, имеющий очень большое сходство с известным Florilegium Ambrosianum, схолии к ним (старые и новые, часть которых ныне уте-

ряна), Парафраза Феофила к Институциям Юстиниана (со схолиями?), сборник императорских новелл, трактат о сроках, трактаты об исках, об обязательствах, номоканоны, юридические лексиконы и т. д.,8і В этой связи представляется любопытным, но и нуждается в проверке наблюдение Вайса о том, что нет ни одной рукописи, содержащей памятники гражданского права, которая бы происходила из монастырских архивов и которую можно было бы с уверенностью датировать временем ранее XIV в.[98]

Однако подобной констатации подготовленности византийского горожанина к восприятию правовых знаний, на наш взгляд, явно недостаточно, для того чтобы объяснить «зараженность» византийцев, как они любили выражаться, «авсонийскими» или «италийскими» законами (или еще у Пселла — «италийской музой»), т. е. римским правом, итальянское происхождение которого, таким образом, хорошо осознавалось. Здесь важно отметить, что римско-византийское право с его детальной регламентацией отношений товарного производства, связанных с правом собственности, что, естественно, и делало его «классическим юридическим выражением жизненных условий и конфликтов общества, в котором господствует чистая частная собственность» ,18гgt; уже по своему характеру было прежде всего предназначено для горожан, для бюргерства, послужив позднее основой и для буржуазного права.

в середине XI в., о которой еще будет идти речь ниже, совпала с подъемом в развитии византийского города и городского сословия.[99]

В то же время обширная сфера поземельных отношений и норм, источник которых следует усматривать в обычном праве, а арену проявления — в деревне, не отражена в законодательстве (скажем, сфера рентного права и т. д.). Нормы гражданских отношений, бытовавшие в среде византийского крестьянства и определявшие повседневную жизнь деревенской общины, какой мы ее знаем, например, по Земледельческому закону,[100] также далеко не во всем совпадали с нормами действовавшего законодательства, хотя автор (или авторы) Земледельческого закона и был, безусловно, знаком с кодексом Юстиниана и даже пытался исходить из него при составлении памятника. Писаные законы были непонятны для сельского жителя, да по существу и излишни. Это, вероятно, и имели в виду издатели Эклоги, подчеркнув в преамбуле, «что ... законоположения, изданные прежними императорами, записаны во многих книгах и что одни (люди) могут постигнуть их смысл лишь с трудом, другим же, особенно живущим за пределами этого богохранимого города (можно понять — города вообще. — И. М.),

смысл их и вовсе недоступен».[101] И еще один любопытный и весьма показательный, хотя и очень поздний, совсем из другой эпохи факт: в письме Михаила Гли- киса из Янины, адресованном его отцу, известному венецианскому издателю Николаю Гликису, дается список книг, запрашиваемых автором письма для распродажи на сельской торговой ярмарке, проводившейся в Мосхолури (деревне близ Триккалы в Западной Фессалии); в списке, насчитывавшем 1635 экземпляров (40 названий), 279 экземпляров (17%) приходится на книги церковно-религиозного содержания, 1051 экземпляр (64%) — на школьные пособия и учебники, 305 (19%) — на книги народной литературы для чтения и ни одной (ни одной!) книги по праву, не исключая и столь популярного Шестикнижия Константина Арменопула.'89 А ведь книготорговец, должно быть, хорошо представлял себе спрос сельской округи на книги, тем более что аналогичный запрос он сделал и в следующем году для сельской ярмарки в Элассоне, расположенной в том же районе.

Но вернемся все же к собственно византийским юристам тех ранних времен, когда юридическая деятельность в Византии была наиболее оживленной. Знаем мы о них, к сожалению, очень мало, главным образом уже по результатам их деятельности, запечатленным в огромном количестве пространных томов анонимных или изданных от лица царствующих особ правовых сводов, сборников, компиляций и сохраненным

рукописной традицией. Это прежде всего так называемые герои, поколение доюстиниановых профессоров права, создавших почву для Юстиниана, которых, судя по новелле Феодосия II от 15 февраля 438 г., узнавали по «бледности лиц после ночного изучения римского права», т. е. «огромного количества ученых трактатов, разнообразия мнений о действительности тех или иных видов исков, трудности юридических казусов и необъятной груды императорских постановлений, которые встают как непроницаемая стена тумана перед всеми попытками человеческой мысли овладеть ими».[102] Это, далее, юристы Юстиниана во главе с Трибонианом, осуществившие- в короткий срок грандиозные по масштабу кодификационные работы. До сих пор ученые ломают голову над решением проблемы подготовки Дигестов. Выполнение огромного объема работ (извлечения сделаны из 1525 книг и обработано около трех миллионов строк, т. е. более 2700 печатных листов) в столь сжатый срок (530-533) кажется невероятным. В предисловии к Дигестам поименованы члены комиссии, издавшей их. В ее состав входили сановники, четыре профессора юридических школ Бейрута и Константинополя, адвокаты — всего 17 человек. Если считать, что в работе в равной мере участвовали все члены комиссии, то, по подсчету одного из специалистов, выходит, что им приходилось все дни без отдыха работать по 25 часов в сутки. Предлагались и предлагаются всевозможные теории для разгадки этого несоответствия — теория предполагаемого существования «предигестов», теория «масс», определяющая порядок фрагментов в каждом из титулов, ит. д., производятся всевозможные статисти-

ческие подсчеты, и все же загадка так и остается пока неразрешенной.[103]

Далее идут антецессоры, разработазшие целый ряд кратких пособий к огромному Юстинианову своду на греческом языке, более доступному для массы населения Византии, чем латинский (все эти перифразы, толкования, этимологическиэ и другие разъяснения играли порой гораздо более важную роль в правовой жизни, чем свод самого Юстиниана); затем поколение юристов, на основе всей этой предварительной работы создавшее первые краткие законодательные своды на греческом языке, а позднее осуществившее грандиозную программу «очищения», 'г.

Правда, если объем проделанной византийскими юристами работы впечатляет, качество ее с точки зрения развития права оставляет желать большего: специальной научной обработки правового материала ожидать не приходится, ученая традиция двигалась скорее по пути преодоления лингвистических трудностей, чем юридических. Так, замена римско-лати некой терминологии греческими эквивалентами (эксэллиниз- мы), заимствованными из аттического юридического языка, не вызвала, казалось бы неизбежного при этом,

глубокого смыслового преобразования трактуемых правовых текстов, хотя и не следует думать, что так называемая реставрация старых норм, как обычно характеризуется законодательство Македонской династии, была простым повторением этих норм: взятые из свода Юстиниана нормы передавались в сильно сокращенном виде, причем урезывание текста, пропуски, вставки, часто неточная передача по-гречески содержания латинского оригинала приводили подчас к серьезным нормативным изменениям.1®2 Впрочем, и те русла, по которым двигалась византийская юридическая мысль (систематизация и кодификация правового материала, его эпитомирование, схолирование и глоссирование), были типичными для эпохи средневековья.[104]'' Какими бы несовершенными не казались первые шаги византийских юристов по отношению к их античным предшественникам, шаги эти шли в новом направлении — направлении созидания средневековой культуры, развивавшейся в условиях, глубоко отличных от тех, в которых работали римские античные юристы.

Откуда же брались кадры византийских юристов, какой была система их образования и существовала ли она вообще? В результате кропотливой исследовательской работы историков, собравших, главным образом в последние годы, но крупицам разрозненные данные источников, картина понемногу проясняется. Обнаруживается, что с самого начала существования Византийского государства императоры уделяли в законо-

дательстве значительное внимание проблемам образования и, в частности, обучения праву.

С организацией в 425 г. юридической школы, с выделением этой школе особой аудитории на Капитолии и с назначением для преподавания в ней двух профессоров права[106] новым центром юридического образования стал Константинополь. Столичная школа стала главной цитаделью юридической науки в империи, она контролировала и направляла деятельность местных школ. Очевидно, именно на этой школе (если отождествить auditorium Capitolii с базиликой r,v Bu^aviicp) красовалась надпись, сохраненная антологией греческих эпиграмм: «Здесь, в Византии, в базилике училищ, — место, посвященное законам; для всех здесь бьет обильный, неиссякаемый источник законов авсо- нийских, а для молодежи, собирающейся здесь, он отдает все свое течение».[107]

Несомненно, что существовали школы и в других городах империи (в Афинах, Александрии, Антиохии, Никомидии, Кизике, Анкире, Пергаме, Кесарии, Эфесе и др.). в которых наряду с философией, риторикой, грамматикой преподавалось и право;[108] однако Юстиниан ограничил его преподавание школами Бейрута и Константинополя, увеличив зато число антецессоров, которым разрешалось преподавать, — примерно половина из восьми константинопольских антецессоров, к которым обращена одна из вводных конституций к Ди- гестам в 533 г., располагала этим правом; подобным же образом, по всей вероятности, обстояло дело и в Бейруте. Хорошо известна и программа занятий, рассчитанная на 5 лет: на первом курсе учащиеся изучали Институции Юстиниана[109] и тгршш Дигестов (т. е. книги 1-4); на втором — либо раздел Дигестов о судах (книги 5-11), либо о вещах (книги 12-19), а также иногда книги 23, 26, 28, 30; на третьем — оставшиеся неизученными части о судах и вещах, а также книги 20-22 Дигестов; на четвертом году обучения студенты работали над 4-й и 5-й частями Дигестов (книги 24, 25, 29, 31-36);[110] на-

конец, на последнем курсе изучался Кодекс Юстиниана, причем если на первом - -третьем курсах было обязательным посещение школы, тона четвертом и пятом предусматривались и самостоятельные занятия студентов. Правда, по мнению Схильтема, методы преподавания не претерпели существенного изменения: по-прежнему тот или иной профессор не ограничивался прохождением какого-то одного раздела права, но читал весь курс целиком, используя давно сложившиеся приемы разъяснения изучаемого материала в виде примеров (йкцатіароі), указаний на параллельные или сходные законоположения (тгирйптХа), вопросов и ответов (єршшлокріаглі;), свидетельствующих о том, что преподавание носило сугубо устный характер.[111] При этом много хлопот доставляли чисто лингвистические проблемы, так как знание латинского языка, на котором и было изложено римское право, в грекоязычных районах империи было очень слабым. По-видимому, лишь позднее, с завоеванием Италии и с притоком латино- язычных студентов, высшая школа права в Константинополе приобрела билинвический характер, результатом чего явились созданные в 556-557 гг. латинские Epitome Novellarum Юлиана и знаменитый Anthen- ticum/'01 И тем не менее следует признать, что здесь

впервые в истории государство обратило внимание на школьную программу, детально регламентировало учебный процесс, определило не только круг проблем, но и круг учебников, которыми должны были пользоваться студенты.

Спорным является вопрос о преподавании права в государственных «вузах» в послеюстиниановскую эпоху. Некоторые исследователи склоняются к признанию определенного континуитета в системе высшего образования в Византии даже с учетом факта исчезновения правовых школ Бейрута и Константинополя и закрытия «высшей школы» в Халкопрати- ях Львом III в 726 г. Так, еще Скабаланович, которого можно считать пионером в изучении византийской системы высшего образования, обосновал тезис о существовании более или менее постоянной (правда, временами приходившей в упадок, но вновь возрождавшейся) «византийской академии, имевшей характер правительственной школы и получавшей содержание от императорских щедрот... академии в собственном смысле как учебного заведения с целой корпорацией преподавателей, а не как школы, имеющей одного только учителя».[112] Основанная в 425 г.

Феодосием II при церкви в Халкопратиях (район Константинополя) со штатом из 28 учителей, она, по мнению Скабалановича, существовала до времени Фоки (602-610); была закрыта и вскоре вновь открыта Ираклием; ко времени прихода к власти исаврийской династии помещалась все еще в Халкопратиях при так называемой царской цистерне, имела 12 учителей и ректора; была снова в 726 г. закрыта Львом III Исав- ром, восстановлена частично в виде «публичной школы» во главе с Львом Математиком императором Фе- офилом при храме Сорока мучеников и полностью в 843 г. кесарем Вардой в Магнаврском дворце; пришла, по-видимому, в упадок в царствование Никифора Фоки, Иоанна Цимисхия и Василия Болгаробойцы и была восстановлена Константином IX Мономахом (в 1043 г. по новейшей датировке), учредившим для каждой науки кафедру, которая замещалась особым маистором (название, которое надо отличать от магистра, — чиновный ранг). Кафедру философии занял Михаил Пселл с титулом ипата философов, кафедру юриспруденции — Иоанн Ксифилин с титулом номо- филакса, кафедру риторики — Никита с титулом магистра риторов и какую-то кафедру Иоанн Мавропод; местопребыванием «академии» стал храм Св. Георгия Тропеофора (Победоносца) при Манганском монасты-

Однако в со ученые последующего времени, фактически исходя и.ч тех же данных, что и Окабалаиоиич, дружно отказались от употребления термина «византийская академия», предпочтя ему название «Константинопольский университет».Ll" По и в отношении правомочности его применения п последнее время высказываются сомнения. Пс без оснований считается, что в Византии никогда не было университетов в том смысле, как они понимаются в отношении западноевропейского средневековья, т. е. «как свободных корпоративных объединений учителей и учеников для научной работы и профессионального обучения», располагавших «корпоративной автономией по отношению к церковным и государственным институтам». Как раз этот основополагающий признак, по мнению Вайса, полностью отсутствует у императорских учебных заведений Византии, которые прежде всего являются школами

2,14 Fuclis F. Die hoheren Schulen von Konstantinopol im Mittelalter. Leipzig; Berlin, 1926. S. 31 (впрочем, Фукс пользуется и понятием «академия». — Ibid. S. 29); Brihier L. Notes sur l'histoire lie I'enseignement supdrieur a Cons- tatinople: La legende de Leon l'lsaurien incendiairc dc I'Uni- versite//Byzantion. 1927-1928. T. 4. P. 13-28; Impellizzeti S. L'umanesimo bizantino del IX seonlo e La genesi dclla «Uib- lioteca» di Fozio //Studi in onore di Gabriele Pepe. Bari, 1969. P. 29; Lemerle I'. Le premier humanisnie byzantin: Notes et remarques sur enseignement et culture a Byzance des origincs au X' siecle. Paris, 1971. 327 p.; Kijhakis M. J. The University: Origin and early phases in Constantinople // Byzantion. 1971. T. 41. P. 161-182; Speck P. Die Kaiserlirhe University von Kanstantinopol. Munchen, 197-1. 120 S.; Anastavi R. L'tiniversita a Bizanzio nell 'XI secolo //Sim lor. Gym п., N. S., 1979. Vol. 32. P. 351-378; Browning R Enlightenment and repression in Byzantium in the eleventh and twelfth centuries // Past and Present. 1975. Vol. 1. P 7.

для обучения кадров государственно-чиновничьего аппарата (Funktionersschule).2urgt; Следуя за Вайсом, и Вольска-Конюс полагает неверным называть созданные в XI в. школы права и философии «факультетами» «Константинопольского университета».2Uti

С несколько иных позиций рассматривает вопрос Шпек, который вообще не считает возможным говорить по отношению к Византии о «государственной политике в области образования»: все перечисленные выше факты об открытии или учреждении «государственных» учебных заведений — это, по его мнению, лишь «частное меценатство» со стороны императоров; определяющим все школьное дело началом он считает частную инициативу, признавая в то же время наличие цеховой организации школ и учителей, и хотя сам пользуется термином «университет», но лишь, по его выражению, с «существенными оговорками gt;

Для нас этот спор о статусе учрежденных императорами школ представляет второстепенный интерес (ясно, что термины «академия», «университет», а равно и «кафедра», «факультет» в приложении к Византии достаточно условны), так как, кажется, в их программе отсутствовало преподавание права.

Есть, правда, предположение, что в открытой или восстановленной в X в. императором Константином VII Багрянородным школе (кстати, именно она больше всего подходит для наименования «университет», ибо в рамках единого учреждения, субсидируемого из госу2°rgt; Weiss G. Ostromische Beam to im Spiegel der Schriften des Michael Psellos. Miinchen, 1973. S. 65.

-'06 Wolska Conus W. Les ecoles de Psellos et de Xiphilin. P. 223.

m Speck /'. Die Kaiserliche Universitat. S. 1, 8, 27, 28, 49, 50, 54 u. Л.

дарственной казны, действовали четыре независимых подразделения — риторики, геометрии, астрономии и философии, каждое со своим особым профессором во главе) отделение риторики выпускало юристов.[113]Действительно, отметив, что потребность в кадрах практиков император удовлетворял с помощью риторического искусства, продолжатель Феофана — главный источник о данном императорском учреждении — дает некоторое основание для такого предположения, тем более что тесная связь правового образования с риторическим засвидетельствована и другими источниками, которые приведены в статье Вольской-Конюс: 209 «ритор» как синоним «синигорос», т. е. юрист-адвокат, который может быть назван также «схоласти- кос», встречается уже с римской эпохи;[114] в «Житии Севира Антиохийского» говорится, что тот, закончив занятия правом в Бейруте, готовился вернуться в родной город Созополь в Писиде, с тем чтобы устроиться там в качестве ритора и исполнять обязанности адвоката;[115] при определении «ритора» в Лексиконе Зона- ры указывается на его компетенцию выступать с речью в суде или вести адвокатскую практику.[116] По мнению Пселла, хорошему юристу вообще достаточно основательного изучения риторики.[117] Говоря о Кон-

стантине Лихуде, который после грамматики изучал риторику, а после риторики право, Пселл подчеркивает, что последнее образует с риторикой счастливейший союз.[118]

И все-таки предположение остается предположением. Если даже какая-то часть государственных служащих получала правовое образование в государственном учебном заведении, то основная масса подвизавшихся на юридическом поприще или просто интересовавшихся правом приобретала это образование иными путями. Какими же?

С исчезновением еще в VI в. Константинопольской и Бейрутской школ права преподавание последнего, обеспечивавшееся до этого антецессорами, переходит в руки схоластиков-адвокатов. Соответственно и характер преподавания изменился: на место сугубо ученого, усложненного преподавания права профессора- ми-антецессорами приходит преподавание его практиками-адвокатами в упрощенной, приближенной к практическим нуждам форме. По мнению Схильтема, речь идет фактически о профессиональной подготовке типа той, которую получали табулярии, согласно Книге Эпарха.[119]

Изменились и организационные формы получения юридического образования. Скорее всего в этот пост- юстиниановский период в Византии вообще не было школ и школьного преподавания в собственном смысле, что юристы-нотарии получали образование по воле

случая или самостоятельно (тоїс; лар'шитои алоибац), как сказано про Платона Студита.210 Это подтверждается и наблюдениями Вайса, в книге которого собраны хоть и не столь богатые, но красноречивые данные источников.[120] Так, у Михаила Атталиаты вызывает гнев тот факт, что широкие слои городского населения занимаются тонкостями юридической экзегезы;[121] в небольшом сатирическом памфлете Пселл также высмеивает одного трактирщика за то, что тот имеет дерзость заниматься законами с целью предоставления своих скудных познаний в праве за определенное вознаграждение другим людям;[122] сам Пселл в молодые годы приобщился к праву также довольно-таки случайно, находясь на службе в канцелярии одного судьи фемы Месопотамия, причем это обучение носило далеко не идиллический характер: «Многие вводили меня в италийскую премудрость (ярдд zf]v ucxXiKTiv oocpiuv) не только словами, но и кулаками», — говорит он;[123] автодидактом был, по-

видимому, Константин Лихуд, о котором Пселл сообщает, что «он не обрушивался на законы аки лев, не обхватывал их алчно и не терзал их, не кромсал зубами, не рвал ногтями, но к теории присоединил практику, ибо чем для риторики являются жанры речи и заданные темы, тем для парадигм являются процессы, и как всякую риторическую тему можно возвести к одному из жанров публичной речи, так и любой из заданных правовых случаев можно возвести к одному из процессов».[124]

О «демократизации» правовых знаний говорит и состояние адвокатуры, которая перестает быть делом юристов-профессионалов. В этом отношении ценные сведения дает документ о конфликте патриарха Луки Хрисоверга (1157-1169/70) с одним диаконом, которому запретили защищать дело в императорском суде, очевидно, со ссылкой на каноны (такой запрет действительно существовал со времени патриаршества Ксифилина). Диакон стал оправдываться, утверждая, что теперь каноны уже не запрещают представителям клира выступать в суде, поскольку адвокаты (oi ouvr|7- opouvTKq) исполняют свое дело как некую свободную профессию (c^-Kuamp;F.piov ті шкюбастци) и не подлежат правилам того времени, когда адвокатура была светским институтом (бффікіоу коорікоу) и когда адвокаты подчинялись примикирию. При этом диакон ссылался на последние главы титула I книги 8 Василик, а также на распоряжения Книги Эпарха касательно адвокатов,

в которых якобы объясняется, что адвокаты образуют корпорацию (оиотгіца) и утверждаются эпархом в своей должности.[125]

Действительно, весь первый титул (пері ouvriYopmv) книги 8 в Василиках и их схолиях, воспроизводящих, правда, древние римские законы, посвящен тому, что в принципе любой свободный и совершеннолетний гражданин, в том числе и должностное лицо, не имеющий каких-либо телесных недостатков, может выступать перед судом в качестве присяжного поверенного (ouvriyopf.lv). [126] Что касается Книги Эпарха (сборник уставов константинопольских цехов X в.),[127] то в том виде, в каком мы имеем ее сейчас, она не содержит никаких данных о корпорации адвокатов. Очевидно, правы те исследователи, которые полагают, что до нас просто не дошла соответствующая часть Книги Эпарха.[128]О том, что частное преподавание права и мелкие частные школы права, организованные по принципу «одна школа — один учитель»226 существовали все же

в Византии и в лостюстиниановский период,, можно судить по упоминаемым у Христофора Митиленского процессиям учеников-нотариев, проходившим 25 октября, в день праздника святых нотариев Маркиана и Мартирия,[129] а также по постоянным запретам церковными властями всевозможных игр, сценических представлений и демонстраций, устраиваемых студентами-юристами.[130] Об этом же свидетельствует и Книга Эпарха, из которой мы узнаем о специальных учителях по праву (тсаібобібаоксЛої уоцікоі), занимавшихся подготовкой будущих табуляриев (нотариев) и входивших в корпорацию этих последних. Согласно § 43 Книги Эпарха, учитель права, желавший, очевидно, открыть свою школу, должен был быть сначала принят в корпорацию голосованием на общем собрании членов корпорации (табуляриев, примикирия, учителей права и учителей по общеобразовательным дисциплинам), сделать соответствующий взнос и только тогда он приказом эпарха назначался на вакантную должность; § 15 угрожает педодидаскалу-номику битьем и лишением должности за намерение без разрешения эпарха и соответствующих испытаний нотариев писать документы; наконец, § 16 также стремится предупредить конкуренцию среди учителей права и учителей вообще, запрещая им принимать детей, приходящих из «другой школы», т. е., очевидно, из школ друг друга.[131]

Конечно, объединение в одной корпорации учителей права, учителей общеобразовательных предметов (имеется в виду общее начальное образование — еу- kuk/vIo^ тсаібкіа) с нотариями выглядит довольно-таки странным, но, может быть, это станет более понятным, если принять во внимание требования, предъявлявшиеся к табуляриям, этим представителям самого массового отряда юристов-практиков, из которого черпались кадры и в другие звенья административно-государственного аппарата: [132] они должны были обладать необходимыми познаниями в законах, в частности, знать досконально 40 титулов Прохирона и 60 книг Василик, а также «пройти курс энциклопедического образования (xf)v (';укч'жgt;.юу яшбе.иоіу, т. е. собственно, получить общее начальное образование. — И. М.), чтобы не делать ошибок при составлении документов и не допускать при произнесении речей не принятых выражений».[133] Не следует ли предположить, что в корпорацию табуляриев входили не все учителя права и общеобразовательных предметов, но только те которые «обслуживали» цех нотариев?

Ценные сведения в этом отношении содержатся в некоторых сочинениях Пселла, от которого мы узна

ем о положении с преподаванием права накануне главного события в культурной жизни Византии XI в. — основания Константином IX Мономахом в 1043 г. юридического училища, а также об обстоятельствах, которые этому предшествовали. Правда, из некоторых его слов можно сделать вывод о полном упадке школьного образования в первой половине XI в. Так, в панегирике Иоанну Ксифилину он говорит: «Некогда в нашем городе (т. е. Константинополе. — И. М.) были училища (бібиошлсих) и школы (тсшбпитіїріа) наук и искусств, существовали почтенные кафедры не только пиитики, но и риторики и философии; что же касается юриспруденции, то о ней толпа заботилась мало. Но времена и обстоятельства изменились к худшему и светочи наук почти погасли. Общественные зрелища (Вштри), правда, еще процветают, судья игр председательствует на них, искусные существуют борцы, а арены (dycuvc;) наук не оправдывают своего названия и лишь тайком некоторые нашептывают свои речи; танцоров много, но нет корифея».ги Однако правы те исследователи, которые считают, что тут Пселл сгустил краски, допустил риторическое преувеличение, желая возвеличить затем свои собственные заслуги и заслуги своего друга как подвижников науки.

Но все же другие его сведения представляют интерес. Из них явствует, что был период, когда Михаил Пселл и Иоанн Ксифилин определяли интеллектуальный климат в столице, причем если первый считался главным авторитетом к области риторики и философии, то второй — в области юридических штудий. Весь цвет столичной молодежи («фаланги интеллектуалов» , по терминологии ГІселла) разделился надвое:

2" Sathas С. N. Bibliothcca graeca. Vol. 4. P. 433. 1. 2-10.

«те, которые избрали своим поприщем общественную службу, желая слиться с толпой, выдвинули в качестве своего стратига Иоанна, тогда как любители более благородных наук, образуя раскол, повернулись ко мне».[134] Обращающее на себя внимание принижение юриспруденции по отношению к другим наукам проявляется у Пселла и в других местах. Например, он пишет, что, вопреки Ксифилину, начавшему свое обучение с изучения права и прибавившему затем к нему риторику и философию, он (Пселл) начал с риторики и философии, а уж затем погрузился в юридическую науку, «идя, таким образом, от лучшего к худшему»[135]. Ему, видимо, важно было отметить демократический и прикладной характер этой науки, благодаря которой выходцы из городского сословия устраивали себе карьеру на поприще государственных служащих, судей, нотариев и т. д. Тем не менее среди учеников Ксифилина фигурирует и сам император, которого тот «посвящал в юридические науки, как в тайны Элев- сина».[136]

Действительно, Константин IX Мономах, который, по свидетельству Пселла, «строил из себя» этакого византийского Марка Аврелия и подобно ему являлся с тетрадкой в руках к учителю, обратил внимание на двух молодых людей и, желая использовать их для осуществления своей программы «демократизации» государственного аппарата,[137] для начала привлек од-

ного из них (Пселла) к работе в имперской канцелярии, а другого (Ксифилина) — к работе в суде, а позднее создал для них специальные учебные заведения по праву и по философии, поставив во главе первого Ксифилина с титулом номофилакса (хранителя законов) и во главе второго — Пселла с титулом ипата философов.[138] Мыслились ли эти отдельные учебные заведения, расположенные в разных местах, в качестве подразделений-кафедр некоего единого организма университетского типа, остается, как мы видели, спорным.[139] Нас в данном случае больше всего интересует основанное Константином IX Мономахом юридическое училище (бібаокоЛгіоу vopov), которое в источниках называлось также и школой (охо^п, тсшбг.иирюу), а у Михаила Атталиаты риторически «музеем законоведения» (pouosiov vopofreuicfic;).[140]

Назначение нового юридического «вуза» и его характер достаточно четко прослеживаются, благодаря тому что, к счастью, до нас дошел текст специальной новеллы Константина IX Мономаха (составил ее, однако, Иоанн Мавропод) об учреждении училища и должности

номофилакса.[141] В ней подводится итог работе, проделанной в области законодательства предшественниками, причем современного исследователя не может не поразить степень осознанности объема и характера этой работы, заключавшейся, по мнению автора новеллы, в сокращении и прояснении огромной массы древнего законодательства, в переводе его с латинского языка на греческий, наконец, в «очищении» его (в третьем параграфе новеллы фактически резюмированы все основные этапы деятельности византийских юристов, о которых мы говорили выше). В то же время отмечается, что предшествующие императоры, которые «заботились о законах не меньше, чем об оружии», необъяснимым образом пренебрегали их преподаванием, не занимались вопросом о назначении лиц, в ведении которых находилось бы преподавание и передача знания законов, не выделяли для этого помещения и соответствующих выплат, словом, не делали всего того, что обычно является необходимым для нормального функционирования школы (§ 4). В результате молодежь, желавшая изучить юридическую науку, за неимением компетентного учителя, назначаемого по указу императора, обращается к первому встречному дидаскалу, даже если тот и обладает лишь весьма несовершенной практикой преподавания, доверчиво усваивает то, что он сказал, а затем вносит

в судебные дела и решения путаницу и неразбериху (§ б).2" Для устранения этого недостатка в помещении Георгиевского монастыря открывается кафедра (бібао- шХікос; amp;povo^), которая будет именоваться юридическим училищем (6і5аошgt;хїоу vo^cov), а учитель на этой кафедре — номофилаксом, он будет также хранителем библиотеки, и библиотекарь беспрепятственно должен выдавать ему книги по праву (§10).[142] По своему статусу номофилакс причисляется к сановным сенаторам (цкуаХобо^оц аіг/к/.гітікоц), на торжественных царских выходах ему предписывается занимать место вслед за министром юстиции (6 елі xcov кріосшу), он имеет право доступа к императору, как и министр юстиции, и в те же самые дни; ежегодно он получает жалованье (ругу) в четыре литры, шелковую одежду, пасхальный подарок и хлебное (§ 11). Номофилакс должен посвятить свою жизнь обнаружению смысла законов, проводя ночи в поисках его, а дни — в преподнесении его молодежи (§ 13), от него требуется знание двух языков — латинского и греческого, основательные

теоретические и практические познания в праве (§ 16). Он будет занимать должность свою пожизненно, преподавать законы безвозмездно (§ 14), читать лекции ежедневно, за исключением воскресных и праздничных дней. Все желающие заниматься практической юриспруденцией, быть адвокатами и ходатаями по делам должны, прежде чем вписаться в соответствующую корпорацию (синигоров, табуляриев), изучить у номофилакса законы, выдержать у него экзамен и получить удостоверение — ёлцдиртйртрц (§ 20);[143] если же кто-нибудь в обход этого правила вступит в синигоры или табулярии, то будет исключен, «дабы он знал, что теперь уже не недавнее небрежение, но старинная точность законов царствует в общественных делах»(§21). В этой же новелле сказано, что (первым) номофилак- сом, «экзегетом и дидаскалом законов» назначается муж испытанного ума, доказавший свои юридические познания, судья на ипподроме и экзактор Иоанн Кси- филин (§ 8).

Представляется весьма интересным наблюдение Лемерля о том, что § 22 новеллы «звучит, почти как заключение», а все, что за ним следует, т. е. § 23-27, воспринимается как обращение императора к студен-

там училища.[144] Действительно это так, и нет ничего невероятного в том, что речь была произнесена императором на открытии училища и добавлена позднее к тексту новеллы. Обращаясь к учителям и ученикам, император пожелал им успехов в овладении юридической наукой, отметил, что если некогда с такой целью нужно было ехать в Рим или Бейрут, то теперь молодые люди могут сделать это в собственном городе (§ 24), что их прилежание будет щедро вознаграждено, ибо императоры будут отдавать им предпочтение при назначении на государственные должности (§ 25), и что сама задача овладения правом сейчас облегчается: «Вы не попадете больше, — говорит он, — как ваши предшественники, в сети загадок, лишенных всякого объяснения, — я имею в виду юридические термины; вы не услышите больше лекций по праву, подобных оракулам с двойным смыслом, для понимания которых требуется еще один прорицатель; вы не будете больше теряться в догадках, вызванных их двусмысленностью, не доверяя самим себе, не то что другим, даже в вопросах, которые вам кажутся понятными; напротив, благодаря совершенно ясному, точному и надежному объяснению, изложенному на открытом языке, вы научитесь понимать логику законов; более того, вы не станете придерживаться только мертвой буквы книг, но и услышите живой голос законов, которому наша светлость позволила раздаться среди вас, закрыв, с одной стороны, все боковые двери и, с другой, — широко распахнув одну-единствен- ную дверь — имперскую; входите и выходите через нее беспрепятственно, по вашей воле, и находите приют, которого вы желали, — в законах, у почтенного и святого монастыря Георгия Победоносца» (§ 23).

Оптимизм императора, однако, оказался не совсем оправданным. Изучение деятельности Иоанна Ксифи- лина на посту номофилакса (удалось доказать его авторство в отношении 63 схолий к Василикам из числа «новых», двух трактатов — «О пекулиях» и «О кредитах», а также «Рассуждения о голых договорах») показало, что метод интерпретации права, которым пользовался Ксифилин, — это метод теоретика, отягощенный школьной традицией и «мало открытый проблемам повседневной практики», метод возврата к латинской терминологии, к букве древнего законодательства, ложный пафос эрудиции, обнаруживающийся в стремлении выйти за пределы чересчур лапидарного текста Василик за счет обращения непосредственно к латинскому тексту римских законов (так называемому то prjxov) и к буквальным (подстрочным) переводам Юстинианова кодекса (так называемым то ката яо5а^), а также в стремлении постичь «точный смысл» законов с помощью некоторых понятий аристотелевской логики, разработанных еще в древности в школах Бейрута и Константинополя.215 Так что обещанный «живой голос законов» прозвучал весьма глухо и невразумительно. «Константинопольская школа права XI в.,— говорит Вольска-Конюс, — это поле последней (и проигранной) битвы за сохранение традиций римского права в его древнейшей форме, а не питомник молодых юристов, готовящих себя к блестящей карьере государственных кадровых служащих».2,1,5

Действительно, с исчезновением и этого последнего юридического учебного заведения в Византии уже до самого конца ее существования не наблюдалось больше попыток наладить преподавание права, во

вновь основанных «высших учебных заведениях» поздней Византии, таких как «академия» Георгия Акро- полита и B«oi/.ik"6v охолгїоу, учрежденное императором Андроником II Палеологом, юридический факультет не упоминается среди факультетов (ш oxo/.wv), входящих в их структуру. Думается, однако, что юридическая традиция не прервалась в Византии полностью, она жила в той форме, которая всегда была свойственна Византии, а в ее последний период фактически стала основной и единственной, — в форме м'яобібаокпЛш, самостоятельного изучения права, его систематизации и классификации, практического применения, его материальной передачи путем переписывания юридических текстов. Иначе нам трудно будет объяснить, скажем, появление в XIV в. таких ярких юридических авторитетов, как Матфей Властарь и Константин Ар- менопул, при которых центром юридической жизни стал второй по величине город империи — Фессалони- ки.[145] И в этот поздний период занятия правом остаются существенным компонентом городской культуры Византии, а город в свою очередь до конца выполнил роль творца юридической науки, права и правовой культуры, своего рода кузницы кадров юристов.