Был ли в Византии закон о престолонаследии?

Отсутствие закона о престолонаследии, регулирующего правильную смену правителей на троне, Диль считал тяжким конституционным пороком, которым, как и Римская, долго страдала Византийская империя 80.

не выработалось идеи императорской фамилии, императорской крови, а ее история полна примеров восхождения на вершину власти выходцев «из ниоткуда » — факт, поражавший уже в те времена иноземцев. В «Житие» апостола славян Константина Философа, например, рассказывается, что когда он прибыл в Хазарию (вероятно, в Семендер), то хазары послали на встречу с ним «мужа лукавого и коварного», который между прочим сказал ему во время беседы и такое: «Какой у вас (т. е. византийцев. — И. М.) злой обычай, что ставите вместо одного цесаря иного, из другого рода. Мы же берем из одного рода», на что ему Философ весьма невразумительно ответил: «И Бог вместо Саула, что не делал ничего угодного Ему, избрал Давида, угождавшего Ему, и род его».53 Выразительнейшим образом осуждает отсутствие династического принципа в Византии Аристакес Ластивертцы (XI в.): «Перестали существовать царства с золотой гривой, с серебряными плечами и руками, медной спиной и боками, которые представились Даниилу в его пророческом видении, — говорит он. — А царство с ногами из железа, смешанного с глиной, — это ромейская империя. И управляют ею не так, как у других народов правит либо царь, либо царский сын. Железо олицетворяет того, кто наследовал царство от отцов и дедов, глина — пришельца, не принадлежащего царскому роду».84 Наконец, на отсутствие закона о престолонаследии в Византии как на прецедент ссылались узурпаторы российского

ез Житие Константина // Флоря Б.

г'4 Повествование вартапеда Аристакеса Ластивертци / Пер. с др.-арм., вступит, ст., коммент. и прил. К. Н. Юзба- шяна. М., 1968. С. 74.

трона, например Борис Годунов в начале XVII в., в грамоте на царство которого тщательно подобраны все случаи прихода к власти в Византии лиц «не из царского рода». Так, внимание годуновских идеологов привлекли имена императоров Константина (324 -337) и Феодосия Великого (379-395), который «не от царского роду, но от изящных синклит предъизбран»; Маркиана (450-457) и Михаила Рангаве (811-813), который, как сказано, «на царьство возведен бысть от всех народ»; особенно интересен «Василей Македонянин, царев конюшен» (прозрачный намек на аналогию «конюшенному боярину Борису Федоровичу»).65

Вопрос только в том, стоит ли нам, современным историкам, квалифицировать византийскую практику выборности императора как «дурнойобычай», «тяжкий конституционный порок», «страшную болезнь пурпура» (III. Диль)? Ведь мы знаем, что именно среди подобных «выскочек», шагнувших на византийский трон с крестьянского двора или из-за мясного прилавка, было немало выдающихся политических деятелей, выдающихся как раз глубоким пониманием стоявших перед государством проблем и умением решать эти проблемы, в то время как многие представители позднее сложившихся «законных» династий были слабыми поли гиками и подобно Иоанну V Палеоло- гу десятилетиями дремали на троне в силу легитимистской инерции. Очевидно, именно эта система при всех ее издержках и человеческих трагедиях обеспечивала

^ Акты, собранные н библиотеках и архивах Российской империи археоі рафическою комиссиею Ими. Академии наук. СПб., 1832. Т. 2. С. 15 16. Ср.: Медведев И. II. Византийская моделі, престолонаследия и ее использование в борьбе за престол московских государей в XVII в. (в печати).

приток новых и свежих жизненных сил, способствовавших усилению государства. К тому же сами византийцы отнюдь не склонны были отождествлять сменяемость и выборность императоров с хаосом, анархией, всякий раз при описании провозглашения императоров подчеркивая, что все это совершается не случайно, а по установленному порядку (ката xa^iv, ката то охпца), в соответствии с обычаем (ката то eSoq).66 Согласно Прокопию, избрание Анастасия состоялось вполне по правилам, буквально — «законным голосованием» (*|/г|фф бікшд); якобы он получил свою власть «надлежащим образом» (лроопкчЗутоц).''[37]

Возникает вопрос: что сие значит — п icnlt;P°s Strata, какие выборы императора можно считать законными и в чем состоял сам механизм выборности? Не очень-то помогает, как кажется, определение законного возведения на престол (?vvo|iolt;; avappr|ailt;;) автором уже упоминавшегося трактата «О политической науке», который, ставя этот закон на первое место среди фундаментальных законов империи, мыслит его таким образом, что кандидат на царское звание, безусловно достойный его, получает его от Бога по предложению граждан.[38] Очевидно, в основе подобного рода представлений лежит убеждение в том, что простое занятие трона даже после избрания или провозглашения той или иной группой населения не может само по себе рассматриваться как достаточное с точки зрения неписаного, обычного права, надо еще соблюсти некоторые

освященные обычаем и принятые общественным мнением процедурные формы.89

Обращает на себя внимание и тот факт, что в вопросе об обосновании выборной императорской власти византийская концепция знаменует отход от римской: в то время как в «Институциях» Юстиниана, отразивших римское классическое право в наиболее чистом виде, мы совсем не находим теократического обоснования власти и все полномочия императора здесь объясняются переносом на него власти, принадлежащей народу (populus ei et in eum omne imperium suum et po- testatem concessit — Inst.

теократического и демократического.[41] На самом же деле, как кажется, уже здесь мы имеем дело со свойственным всему средневековью топосом мышления: божественное происхождение власти понимается в том смысле, что Бог вдохновляет народ, что народ — это инструмент Бога в вопросе об избранности носителя власти; политическая власть опосредованно исходит от Бога, но непосредственно — от граждан государства.71 Остается, правда, открытым вопрос о том, мыслилась ли эта передача власти — перенос суверенитета — императору окончательной или временной. В первом случае было бы естественным ожидать теоретического обоснования переноса суверенитета от императора к императору по династическому принципу. Поскольку попыток такого рода обоснований нам неизвестно и поскольку в области реальной политической жизни Византии династический принцип долгое время не мог привиться, можно, на наш взгляд, предположить, что такой перенос суверенитета мыслился как временный, на срок жизни императора, а реальный суверенитет оставался за народом, который мог проявить инициативу в случае вакантности трона или немощи монарха, что, впрочем, хорошо иллюстрируется и примерами из жизненной практики Византии: к трону часто приходят в результате «революций», которые отнюдь не рассматриваются византийцами как что-то чрезвычайное, как свершившийся факт, но, скорее, как акт, имеющий конституционное значение.[42]

Византия, однако, не была бы Византией, т. е. средневековым государством феодального типа, если бы

в ней в конце концов на смену римской традиции выборности императора не пришло понятие феодальной Kgt;.r\povo|iirx, которое разрешает соправительство и наследование трона с династической точки зрения.[43] По мнению Пертузи, византийская нумизматика свидетельствует, что уже начиная с Тиверия II пробивает себе дорогу иная, нежели римская, идея — династической преемственности: на лицевой стороне некоторых бронзовых монет Маврикия (582-602) представлен император в рост, сбоку от него императрица Константа, а на обороте сын Феодосий, причем все с коронами, нимбами и скипетрами; еще более характерны столичные и провинциальные золотые и серебряные монеты Ираклия (610-614), на лицевой стороне которых изображены император в центре, сын Ираклий справа и сын Ираклеон слева (или же сын Константин справа и императрица Мартина слева) с коронами и державами, увенчанными крестами.

Династическая идея, зародившись, по-видимому, еще раньше, уже в IV в., заглохла, однако, к середине VII в., когда многочисленные «военные провозглашения » возродили римскую идею выборности, но в то же

время она и не была полностью забыта, в частности, иконоборческими императорами, которые часто заставляли изображать рядом с собой своего сына-преемника (Константин V и Лев IV, Лев IV и Константин VI и т. д.) или же себя на лицевой стороне монеты, а сына — на оборотной (Лев III и Константин V).[45] Много было сделано для ее укрепления Василием I Македонянином (876-886), который, по свидетельству автора его жизнеописания, «возвел в царское достоинство своих старших по возрасту сыновей — Константина и Льва, взвращенных и воспитанных уже по- царски и блещущих всеми доблестями, свойственными государственным мужам; тем самым он (Василий I) как бы придал власти большее количество более могучих корней, выведя на ней благородные ветви царской династии» (думаю, именно в этом значении употреблено здесь понятие раоїХєїа).[46]

С тех пор существует императорская фамилия, члены которой именуются «багрянородными», складываются династии, из которых Македонская династия правила 189 лет, династия Комнинов — 104 года, Па- леологов — 192 года. Династическая идея настолько укоренилась в умах людей, что, например, панегирист Иоанна II Комнина (1118-1143) Михаил Италик определяет императора как «провозглашенного в соответствии с законами наследника»,79 80 хотя ясно, что во времена Алексея I Комнина не существовало никако-

го писаного закона, который определял бы линию наследования трона.

В ситуации, когда все мы, византинисты, уже свыклись с мыслью о том, что Византия не знала писаного закона о престолонаследии, громом среди ясного неба показалось высказанное Пертузи мнение, что такого рода закон существовал-таки и здесь.[48] Удивительнее всего то, что при этом имелся в виду документ, дав- ным-давно введенный в научный оборот, но никогда, как кажется, не привлекавший в этом качестве внимания исследователей — синодальное постановление от 24 марта 1171 г.[49] Стоит поподробнее остановиться

на этом и в самом деле уникальном документе, с тем чтобы правильно оценить его значение.

После пространной преамбулы, в которой высказываются традиционные идеи уподобления суверенитета василевса на земне суверенитету Бога на небесах и делается заявление в том смысле, что лицо, отрекшееся от своей клятвы на верность императору, подобно человеку, отрекшемуся от своей религиозной веры, и поэтому заслуживает изгнания из общины верующих, — после всего этого синод под председательством вселенского патриарха Михаила постановляет, что все церковные иерархи, от патриарха до епископа, должны дать клятву верности императору Мануи- лу I Комнину в следующей редакции (переводим эту часть документа полностью): «Признаю настоящим письменным актом, что буду хранить по отношению к тебе, могущественному и святому моему самодержцу, царю и порфирородному господину Мануилу Комнину, безупречную верность и преданность, как обязанный делать это по естественному и законному долгу; что буду подчиняться приказу, воле и повелению твоей святой царственности (и выступлю) против любого человека, противящегося настоящей клятве.

императору Мануилу Комнину и ого новорожденному сыну Алексею, с формой самой присяги // ВВ. і 895. Т. 2. С. 388- 393; 2) Papadopoulos Kerumpun А. 'А\у)хкт І'"р(іgt;ао).і'Цітікі]; і.т«хlt;;олоуі«; F.v Пгтроиколіл, 18У7. P. 109 -113; ср.: Grurnel V. Les regestps des tictes du Patriarcat dp Constantinople. Paris, 1947. Vol. I. Fasc. P. 150- 151 (N 1120).

буду считать возлюбленного сына твоей святой царственности, славнейшего порфирородного царя господина Алексея царем-самодержцем вместо тебя и сохраню и по отношению к нему безупречную верность и преданность. Если случится, что в момент твоей смерти этот возлюбленный сын твоей царственности господин Алексей окажется еще несовершеннолетним, т. е. не достигшим 16-летнего возраста, то и тогда я сохраню по отношению к нему безупречную верность и преданность, но сохранив по отношению к нему верность и мою преданность, а также честь твоей царственности, (я признаю), что буду повиноваться воле и повелению возлюбленной августы твоей святой царственности госпожи Марии, если только она наденет монашескую одежду, пострижется затем в соответствии с канонами и будет хранить честь твоей царственности и твоего сына, пока он не достигнет 16-летнего возраста. Если же этот сын твоей царственности еще при жизни твоей царственности или после этого умрет бездетным и если у твоей царственности будет еще одно дитя мужского рода, то я буду считать его царем-автократором, хотя бы оно еще и не было короновано, и постараюсь привести его к короне сего царства ромеев, и сохраню равным образом и по отношению к нему сию подлинную верность и преданность, с расстановкой тех же акцентов (рг.та xrjc; аихгц Smoii^ficoq) относительно упомянутой августы твоей святой царственности и его матери. Если же и этой возлюбленной августы твоей святой царственности не будет в то время в живых или же она не будет себя вести иодоба- ющим образом, то тогда я должен быть свободен от обязанности повиноваться ее воле и повелениям, с тем чтобы хранить верность и безупречную преданность по отношению к самому ее сыну и повиноваться решениям и воле людей твоей царственности, которым

твоя царственность намерена поручить попечение и воспитание упомянутого славнейшего порфирородного (принца). Если и их не будет в живых, то я буду подчиняться решениям и воле других людей, которые в то время будут отобраны общим решением (сената?) для замещения места вышеназванных, и постараюсь во всем и всячески (действовать) в интересах чести твоего возлюбленного сына и Романии, согласно писаному и устному указу, воле и предписанию твоей царственности. Если же случится, что в момент твоей смерти в живых не будет ни твоего сына — царя, славнейшего порфирородного господина Алексея, ни другого ребенка мужского рода твоей царственности, я подчинюсь указу, воле и предписанию твоей царственности и поступлю так, как назначит, письменно или устно, твоя царственность или в отношении твоей возлюбленной дочери, славнейшей госпожи Марии, ныне здравствующей, и того, кто вознамерится сочетаться с ней законным браком (если только он намерен быть с нею и блюсти римскую державу и церковную жизнь, как и твоя царственность), или в отношении другой дочери твоей царственности, если она у тебя будет, или же в отношении какого-либо иного руководства, назначенного твоей царственностью. Если при ком-либо из объявленных глав у меня возникнет какое бы то ни было сомнение или колебание, то тогда постараюсь заявить об этом и таким образом препроводить себя расследованию этого и указу твоей царственности и поступлю в соответствии с ними. И так как я буду хранить все то, что признаю настоящим моим письменным актом, целым и невредимым, без обмана, всяческой подозрительности и какого-либо превратного толкования, то да будет мне за это божественная милость».

Несмотря на субъективно-личностный характер документа (он « привязан » к конкретным персонам им-

ператора и его наследников), фактически мы и в самом деле имеем перед собой закон о престолонаследии, согласно которому к трону призываются мужчины мужских линий, в порядке первородства и последовательного заступления линий, то есть престол переходит в боковую линию лишь по пресечении всех прямых нисходящих линий. В случае пресечения всех мужских линий престол переходит в женскую линию, наиболее близкую (по счету линий, а не степеней) к по- следнецарствующему агнату.

То, что закон о престолонаследии выражен в виде присяги личностного характера, и то, что он исходит не от государственной власти, а от синода, не должно нас особенно смущать. Ведь и на феодальном Западе законы наследования были весьма неясными, не были изжиты до конца традиции выборности («кровь предназначала для короны не одну какую-то персону, но всех членов фамилии, среди которых и происходили выборы, не имея никакой, впрочем, связи с нашей современной арифметикой»84), а во французской монархии, где принцип наследования первородным принцем окончательно восторжествовал только с приходом к власти династии Валуа, он «был введен исподтишка, силой привычки, — введен, но никогда не провозглашен».[50]

То же самое мы наблюдаем в Византии. Может быть, именно принципиальная невозможность для византийского императора издать закон о престолонаследии как таковой, так как это было бы откровенным вызовом вековым официальным устоям и полным разрывом с римской идеей, заставила Мануила I Комнина искать обходный маневр и действовать через синод,

т. е. добиваться того же самого, но не от своего имени. Традиция, таким обоазом, формально не была нарушена, но и закон о престолонаследии фактически введен «исподтишка», создан прецедент, который мог служить и, по-видимому, действительно служил ориентиром (come bussola di orientamente, по определению Пертузи) для последующих династий. Правда, в официальных источниках ссылок на этот прецедент мы не находим, но тот факт, что юрист Константин Арменопул в XIV в. в самый разгар мятежа Иоанна Кантакузина против законного, т. е. наследственного, императора включил этот «томос» в качестве приложения в состав своего Шестикнижия, особо отметив меру возмездия (высшую меру церковного наказания — анафему) за «мятеж или посягательство» на законную власть, с полным правом расценивается исследователями как грозное предостережение узурпатору, а последовавшее затем опровержение этого текста ярым кантакузинистом патриархом Филофеем Коккиносом лишь еще больше подчеркивает действенность этого предостережения.[51] Не потому ли Иоанн Кантакузин решился на открытую узурпацию власти, обычно сопровождавшуюся физическим устранением малолетнего наследника престола, закамуфлировав ее опекунством, установлением родственных отношений с законным наследником и соправительством?

Возвращаясь к нашему документу, следует отметить, что никакие присяги не спасли юного наследника от другого претендента на императорский трон: Алексей Комнин, оставшийся после смерти отца (1180) де-

сятилетним мальчиком, на третьем году номинального царствования был задушен своим двоюродным дядей Андроником Комнином,[52] хотя и этот узурпатор давал покойному Мануилу присягу на верность его наследнику, а позднее повторил ее и самому юному императору. Что делать! Такое было время и таковы были нравы, которые, впрочем, — нужно с сожалением признать — не так уж сильно отличаются от нынешних.

И еще одно. Была ли подобного рода реформа задумана и осуществлена Мануилом I Комнином под влиянием западноевропейской модели, явившись еще одним проявлением его политики окцидентализации государственных структур, как полагает Пертузи? Вполне возможно, хотя предпосылки для этого, как мы видели, уже давно созрели в Византии независимо ни от какого Запада.