Аксиологическая антиномия российской традиции: мораль или право

Аксиологический подход к исследованию правовой культуры пред­ставляется вполне обоснованным, поскольку речь идет об изучении отно­сительно автономной сферы социетальной культуры, важнейший элемент которой составляют ценности общества.

Обратимся за подкреплением этой идеи к классикам. В теоретической системе П.А. Сорокина одной из базовых категорий является ценность. Цен­ность, согласно Сорокину, составляет необходимое условие познания, кото­рое, в свою очередь, становится условием бытия культуры. По большому счету именно ценность, считает Сорокин, направляет человеческую потреб­ность в смысле и в творческом искании этого смысла в определенное русло, в котором спонтанно складывается продуктивное соотношение интенций по­знания и формируется его та или иная жизнеспособная форма. Эта последняя

^lОрлов О.В. Личностная ценность права//http://www.ncstu.ru/pindex.php3 2ρath=_-- docs/pdf/phyl/XIII&source=index

представляет своего рода самоорганизующуюся информационную систему, которая специализируется на накоплении информации определенного типа: религиозного, философско-эстетического или чувственного.

В свою очередь, условием существования и социального влияния ценности является- ее соответствие реальности. Ценность может господ­ствовать в культуре достаточно длительное время лишь при некотором минимуме такого соответствия. Поэтому она должна быть согласована с приоритетной традицией знания, должна получить и постоянно «подтвер­ждать» через ее посредство свою легитимацию.

Существование аксиологических отличий правопонимания и право­вой культуры Запада и России долгое время замалчивалось и нивелирова­лось. В рамках марксистского формационного подхода, как уже указыва­лось выше, фундаментальным было представление о единстве этапов ис­торического процесса и единых культурно-правовых, надстроечных, ха­рактеристиках этих этапов. Отсюда вытекало, в частности, единообразие правопонимания в различных национальных культурах на сходной стадии исторического развития.

Однако после снятия идеологического пресса появилась возможность пользоваться иными подходами, позволяющими увидеть и различить социо­культурно укорененные национальные особенности отношения к праву. Применительно к российской правовой культуре наличие в ней специфиче­ских черт отмечалось еще дореволюционными отечественными правоведами и философами. В последние десятилетия к их трудам стали часто обращаться в поисках обоснования особенности отношения к праву россиян.

И это естественно: ведь важнейший аспект анализа правового пове­дения и правовой культуры составляет изучение нормативного содержания национальных архетипов, религиозной и в целом культурной традиции. C этой точки зрения необходимо отметить, что по мнению многих иссле­дователей отечественная история не создала предпосылок для восприятия

вместе с христианством рациональных основ римского права и отделила православную культуру, основанную на моральном законе и вере в ценно­сти запредельной, духовной жизни, от прагматичной и “материализован­ной” католической и протестантской культуры. Не обсуждая вопроса о том, создает ли эта дистинкция возможность более глубокого осмысления правовых основ построения социальной системы, отметим, что современ­ный кризис правосознания и правовой культуры в России обусловлен не только переходным периодом ломки старых форм социальной жизни и ут­верждения новых, не только распадом идеологии, десятилетиями служив­шей канвой для формирования мировоззрения, но и, вне всякого сомнения, традицией низкого уровня правовой культуры, что всегда было характерно для российского общества.

Начать исследование социокультурных корней этого явления, веро­ятно, нужно с характеристики исторического пути развития отечественной культуры. Как подчеркивает А.С. Ахиезер, «большое общество, государст­во в России формировались тогда, когда в других странах они пережили значимые содержательные этапы своей истории»^[31]. Нельзя не согласиться с тем, что даже редкие контакты двух столь различных социальных миров неизбежно должны были оказывать влияние на российское догосударст- венное общество. Посредниками такого влияния выступали люди, знако­мые с опытом западных стран; оно осуществлялось также через попытки соседних государств включить силой в сферу своего влияния догосударст- венные сообщества. Однако в целом на территории России исторически сложилась культура почвенного догосударственного типа с соответствую­щими организационными формами. Этим фактором, по мнению Ахиезера, определяется в целом ход культурного развития России.

Российское общество и государство формировались на основе куль­туры, уходившей корнями в общину, патриархальную семью, догосударст- венные локальные миры^[32]. Значительная часть населения на протяжении длительного исторического периода сохраняла догосударственную куль­туру и соответствующие ей формы массового образа жизни.

Основываясь на обобщении социально-исторического опыта запад­ной цивилизации, можно заключить, что рано или поздно в истории обще­ства наступает такой момент, когда архаическая, базирующаяся на посто­янной актуализации этнопсихологических архетипов культура вытесняется в глубины подсознания и заменяется культурой рациональной, либераль­но-модернистской государственности. Такая трансформация естественным образом проявляется прежде всего в смене доминант, когда эмоциональная доминанта, свойственная догосударственному, общинно-патриархальному типу культуры, сменяется интеллектуальной, рациональной доминантой.

Однако в противовес опыту Запада отечественный исторический и социокультурный опыт свидетельствует о том, что в России подобная трансформация в целом не имела места.

доминировать эмоциональный пласт, тяготеющий к синкретизму. Интел­лектуальный уровень культуры исторически развивался в пределах отно­сительно ограниченного слоя людей и остался чуждым большинству. Сре­ди масс, как пишет Ахиезер, «интеллектуальная логика окружена непони­манием и враждебностью. Она, в особенности в гуманитарной сфере, ими­тирует логику эмоций. Об этом, в частности, свидетельствует преоблада­ние при решении сложных проблем логики инверсии, движущей силой ко­торой является возникновение эмоционального дискомфорта»^[33].

Такм образом, в России на протяжении всего наиболее динамичного периода ее истории господствует социокультурный раскол между носите­лями интеллектуально-рациональной доминанты и народными массами, живущими по синкретической логике эмоций. Будучи не в силах восстано­вить полноту и единство, российское социокультурное пространство, тем не менее, постоянно отторгает интеллектуальную доминанту, народная культура сопротивляется интеллектуализации, не принимает абстракций, оставаясь предельно конкретной.

Культурологические, филологические исследования подтверждают эту специфику. В частности, отмечается особый характер традиционного типа мышления россиян, в котором значительное место занимают иноска­зания, поэтические тропы. Констатируется редкая способность и склон­ность к неопредмеченному мышлению^[34].

тате, здесь такой результат не затребован, достаточно самого звучания . Таким образом, из самой семантики русского языка уже вытекает надра- ционапьная специфика мышления, что соответствует известной гипотезе Сепира и Уорфа о языковой, коммуникативной детерминированности ин­дивидуального и общественного самосознания.

По мнению уже цитировавшегося нами А.С. Ахиезера отличие исто­рического опыта России от западного заключается в наличии глубокого, непреходящего противоречия между попытками формирования государст­ва как организации рационального типа и сохраняющимся эклектическим культурным основанием, включающим в себя значительные догосударст- венные, патриархальные, эмотивно-синкретические элементы.

Аналогичных взглядов придерживаются многие другие исследовате­ли. Так, по мнению А. Вишневского^[35][36] Россия качественно не отличается от усредненных западных стандартов, но задерживается в развитии. А. Анд­реев утверждает, что специфика России связана не с самим фактом исто­рического перехода от одной цивилизации к другой, но с особым характе­ром этого перехода, который в силу существования и воспроизводства со­циокультурного раскола может рассматриваться как основа особого типа цивилизации, сформировавшейся как результат приспособления к собст­венному расколу. Раскол не только противопоставляет друг другу поколе­ния, он проникает в каждую личность, стимулируя двойственность мыш­ления, неустойчивость принимаемых решений. Выдвижение раскола в ка­честве феномена, определяющего специфику национальной культуры, ра­зумеется, не исключает возможности иных подходов.

роли изучаемого аспекта специфики как с развитием раскола, так и с воз­можностью его преодоления^[37][38].

Российская социокультурная матрица включает в себя прочную тягу к сохранению эмоциональной доминанты в культуре, почти полностью подчиняющей себе ее интеллектуальный элемент, а также интерпретацию нравственности как эмоциональной стихии сострадания. Наличие сильной эмоциональной доминанты и слабость интеллектуального начала в культу­ре предопределили, помимо всего прочего, формирование в России специ­фического типа правовой культуры. Его основной характеристикой явля­ется — и на это многократно указывали различные авторы - отчетливый приоритет морали и нравственности как социального регулятора по отно­шению к праву, что означает в конечном счете дефицит правосознания, подмену его деформированным моральным сознанием, этикоцентризм как принципиальную черт}⁷ правового менталитета. Сфера морали, как прави­ло, рассматривается как сфера регулирования традицией, обычаем, внут­ренним нравственным законом (совестью), и нередко противопоставляется праву как внешнему силовому регулированию, опосредованному государ­ственной властью и общественным контролем. В такой трактовке право, защищающее минимальные и общезначимые социальные нормы, обладает меньшей ценностью, чем моральные отношения.

Известный исследователь Э.Ю. Соловьев пишет об этом так: “Высо­кие нравственные качества русского народа (его способность к сострада­нию, любви, прощению, терпению, самоотвержению) давно получили все­мирное признание. Но было бы благодушием не видеть их неприглядной оборотной стороны, а именно давнего и острого дефицита правосознания, который в сфере самих моральных отношений выражал себя, прежде всего как отсутствие уважения к индивидуальной нравственной самостоятельно­

сти (автономии) и как упорное сопротивление идее примата справедливо­сти над состраданием”’. Он совершенно справедливо отмечает, что дефи­цит правосознания оказывал обратное разрушительное влияние на культу­ру, поскольку в периоды общественных кризисов “губил... самое нравст­венность”. Вершина национального философского духа, русская мораль­ная философия страдала в этом смысле дефицитом правопонимания, буду­чи, парадоксальным образом, при этом предельно этикоцентричной.

В результате высочайшие нравственные авторитеты русской культуры XVIII-XIX вв. своим творчеством транслировали и распространяли право­вой инфантилизм. Даже в интерпретации такого выдающегося философа, как В.С.Соловьев (“Оправдание добра”), правовые нормы представали как некие формализованные нравственные нормы, причем запретительного ха­рактера. Примерно так истолковывали право в западноевропейских протес­тантских трактатах XVI-XVII вв. Поэтому в целом нельзя не согласиться с выводом о том, что “философия права в точном смысле этого слова в нашем культурном наследии попросту отсутствует. Именно там, где русская фило­софия, выражаясь словами Гегеля, “утверждается в собственной стихии” (стихии морально-практического суждения), феномен права стушевывается „2 и превращается в периферийную и прикладную этическую тему .

Казалось бы, какое конкретное отношение эта философско-культуроло­гическая проблема имеет к анализу правовой культуры в сегодняшнем рос­сийском обществе? Не отклоняемся ли мы от темы? Вовсе нет. Речь не только о том, что дефицит правосознания и ныне остается столь же акту­альной проблемой России. И не только том, что правопонимание и его традиции оказывают существенное влияние и на процесс правового строи­тельства, и на правоприменительную деятельность, и на правовое поведе­ние. Суть в следующем. Согласно российскому, традиционно моральному,

¹ Соловьев Э.Ю. Прошлое толкует нас. M., 1991. С.230.

² Там же. С.231.

пониманию сути права, оно неразрывно связывается в сознании с запрети­тельными, карательными санкциями, которых человек стремится избежать, и именно это становится основным императивом его взаимоотношений с правом. Отсюда вытекает активная неприязнь к закону и укоренившаяся в веках привычка к легкому и бездумному правонарушению. Как писал еще А.И. Герцен, “русский, какого бы звания он ни был, обходит и нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно, и совершенно так же поступает правительство”’.

C другой стороны, иррационально-эмотивный характер российского правопонимания, возможно, еще не означает, что последнее чуждо рацио­нальности. Новым, и пока дискуссионным выводом, который имеет теоре­тико-методологическое значение для анализа правосознания и правовой культуры современного российского общества, является признание “ва­риативной” рациональности самого права. Эта идея, возникшая под влия­нием методологической парадигмы постмодерна, сопряжена с обращением к национальному социокультурному опыту в поисках своеобразной не­формальной логики формирования права, чутко воспринимающей нацио­нальную традицию и национальную интуицию. “Живой организм, и право особенно, оказываются подвластными всей своей истории, которая при ближайшем рассмотрении постоянно обнаруживает неизведанные пласты, уводящие все дальше от простой причинности. Уже хотя бы поэтому мы должны задуматься о содержании той рациональности, в ореоле которой предстает нам право, тем более что само это понятие достаточно изменчи- „2

во и синтетично, т.е. несводимо к одному компоненту .

Но, взятый на вооружение в качестве базового принципа рассмотре­ния правовой культуры, правосознания и практики правового строительст-

¹ Герцен А.И. Собр. Соч. M., 1950. Т.7. С.251.

² Скловский К.И. Право и рациональность //Общественные науки и современность. 1998. №2. С.62.

ва как таковой, этот вывод снова отсылает нас к этнонациональным архе­типам правоотношения, культурным принципам, ценностям и представле­ниям. Тем самым мы возвращаемся к истокам национальной культуры, к уже упоминавшейся эмотивной, морально-нравственной доминанте приня­тия социально-значимых решений, превышающей требования позитивного √ •

права. Итак, жить “по правде”, а не “по правилам” — основной императив российской правокультурной традиции.

Еще одной ее специфической чертой можно считать обусловленный догосударственным, общинным характером культуры коллективизм, тесно связанный с этикоцентризмом. Для русского национального этоса в силу религиозной традиции было свойственно и даже вошло в архетипические пласты сознания коллективное, соборное бытие человека, не отделявшего свою личность, индивидуальность, от сообщества. В России складывались особые отношения собственности и, соответственно, особое определение собственником “себя” как субъекта, которому нечто принадлежит. “Право, правовая культура экономически связаны с индивидуальной собственно­стью, а идеологически, точнее духовно, - с осознанием человеком своей индивидуальности, самостоятельности, собственной сущности”^[39]. Эта “са- мостность”, основанная на собственности, которая относительно эманси­пирует индивида от власти государства, не была выработана в русском крестьянине, отсюда и пошла массовая культура, которая поддерживала соответствующие “инфантильные” нормы и эталоны социального поведе­ния зависимых от государства субъектов. По такой канве продолжала раз­виваться традиция социальной адаптации и включения представителей все новых российских поколений в социальную сферу.

Не следует забывать, что на уровне общественной ментальности за­падное общество предельно дискретно, оно представляет собой такой вид

социального контекста деятельности индивида, который позволяет и помо­гает ему сохранять и отстаивать тождество своей личности, лежащее в ос­нове социальной ответственности и сознания своих прав. Напомним, что социальный контекст может и поглощать личность в той или иной степени, помещая ее в ценностной иерархии общества ниже какой-либо коллектив­ной сверхценности, с которой личность должна идентифицироваться до самопожертвования, забывая о себе как о цели. Таким образом, речь здесь идет об известном противостоянии индивидуализма и коллективизма в сфере ценностей. Анализируя индивидуалистическую и коллективистскую аксиологические системы в их отношении к праву, французский исследо­ватель Ж.-Л. Бержель пишет: "Индивидуализм основан на философской доктрине, утверждающей реальность индивидов как таковых в ущерб ро­довой и видовой детерминированности; индивидуализм находит свое вы­ражение в теориях, которые усматривают в индивиде общую ценность по­литического, экономического и морального плана, и вводит идею развития прав и обязанностей индивида. Коллективизм, напротив, связан с доктри­ной и такой системой управления обществом, которые основываются на идее коллективной собственности на средства производства и обмена и на власти государства... В данном случае речь идет прежде всего о политиче­ском анализе. Однако все это проецируется непосредственно на юридиче­скую сферу"¹. Действительно, в сфере отношений права описанное аксио­логическое противостояние проявляется в существовании правовых сис­тем, ориентированных на приоритет коллективного или индивидуального. Доминантой современного западного общества как социально-правового пространства является индивидуалистическая аксиология.

На уровне правового сознания и правовых отношений это выражается в признании суверенитета личности, ее неотъемлемого права на самоуправ­ление и самоопределение. В гражданском обществе суверенитет личности

¹Бержель Ж.-Л. Общая теория права /Под общ. ред. В.И. Даниленко. M., 2000. С. 66.

неотчуждаем. C точки зрения правового содержания он включает в себя всю совокупность личных, социальных, политических и других прав человека. Он подразумевает признание приоритета ценностей индивидуального развития, творческой самореализации, потребностей мировоззренческой ориентации субъекта. Своеобразие индивидуальности применительно к праву проявляет­ся прежде всего в том, что она выступает как индивидуально-личностное вы­ражение всеобщего в «Homo (Persona) sui juris» («человеке своего права»).

Если вернуться к проблеме гражданского общества и предъявляемых им требований к личности, то можно предположить, что высший диспозици- онный уровень структуры личности, типологически соответствующей граж­данскому обществу, по-видимому, образует система правовых ценностей и ориентаций, отвечающих высокому уровню социально-правовых потребно­стей личности в ее самореализации, причем в конкретно-исторических фор­мах жизнедеятельности, характерных для образа жизни данного общества и социальных страт, к которым принадлежит индивид и с которыми он себя идентифицирует.

Понимая правовую ориентацию достаточно широко - не только как элемент мотивационной структуры индивидуального поступка, но как фе­номен, имеющий глубокие социокультурные корни, следует обратиться к понятию правовой ментальности и правового менталитета, то есть перейти на социетальный уровень рассмотрения. В современных исследованиях по социальной и исторической психологии под ментальностью понимается совокупность осознанных и неосознанных психологических установок и предрасположенностей индивида действовать, мыслить, чувствовать, вос­принимать и постигать мир определенным образом . Исследователи про-

¹ Подробнее об этом см.: Дрена Г.Н., Дмитриев А.Н, Дмитриева Э.Я. Ментальность и менталитет Российского общества: к анализу механизмов рефлексивного взаимодействия //Российское сознание: психология, культура, политика: Материалы //Международной конференции по исторической психологии российского сознания. Самара. Изд-во СГПУ, 1997. С. 92,93-100.

блем ментальности и менталитета среди характерных черт российского менталитета называют и харизматическое отношение к власти и государ­ству, и правовой нигилизм, проявляющийся в слабом знании своих прав' и возможностей и отрицании любых нравственно-правовых регуляторов жиз­недеятельности. Во многом такая специфика правового менталитета росси­ян объясняется особенностями исторического развития российского обще­ства. Если западное общество имеет давнюю традицию существования ин­ституциональных структур, основанных на действии формального права, что создало и закрепило у масс населения "юридическое мировоззрение" и прочную правовую установку, то исторический путь России был другим: православная религия, в отличие от католицизма, ориентировала на приори­тет обычного права, а не на развитие рационального начала в праве.

На наличие глубокого различия между европейско-католическим и российско-православным отношением к праву указывает, в частности, С.С. Аверинцев. По его мнению, католическая духовность органично впитала в себя дух римской правовой культуры вместе с его базисной составляющей — договорной традицией регламентации правоотношений. Договорное начало проникло и в средоточие сакральных ценностей католицизма. По мнению С.С. Аверинцева, католический идеал святости как модель индивидуального и социального поведения включал в себя бережное отношение к автономно­сти личности кающегося грешника: "Индивиды — "падшие", грешные, и по­тому их надо защитить друг от друга; вокруг каждого должна быть зона дис­танции, создаваемая вежливостью, а их отношения регулируются договором. Когда читаешь католические книги по моральной теологии, поражаешься, как подробно там оговариваются границы права ближнего на свои личные секреты, не подлежащие разглашению под страхом греха, и тому подобные загородочки вокруг территории индивидуального бытия, — и насколько часто

там употребляется одно важнейшее привычное для нас отнюдь не в сакраль­ных контекстах слово: "договор", по латыни "контракт"¹.

Само понятие "общественного договора", неразрывно связанное с ис­торическим генезисом идеи гражданского общества, восходит в своих исто­ках к трактатам иезуитов, оспаривавшим божественное право королей. Таким образом, католицизм явился носителем юридического духа, духа контракт­ной морали, за что подвергался критике со стороны русских православных мыслителей, которым - например, Достоевскому - не нравился присущий за­падной религиозной и правовой ментальности оттенок индивидуалистиче­ской скаредности, холодного формализма, противоречащий православному идеалу безграничной любви, не знающей меры. Юридический дух католи­цизма - это то, что роднит его с античной философской традицией, с аристо- телизмом, идеи которого впитала европейская схоластическая мысль.

В отличие от католического типа святости, предусматривающего ос­вящение и незыблемое соблюдение договора, отечественная православная традиция сформировала иной идеал, ориентирующий на превышение лю­бой рационально выверенной меры, на принципиальную и страстную без­мерность служения личности высшему началу. Русские "страстотерпцы" характеризуются безответностью: "От них требуется особого рода безот­ветность, даже беспомощность... Эта кротость "тише воды, ниже травы" выработала генетический код терпения - терпения ко злу, прежде всего ко злу, исходящему от власти, от "начальников"². Православный идеал свято­сти включает в себя отчуждение от власти как от неправедной при отсут­ствии протеста против ее неправедности. Забота о личных правах пред­ставляется проявлением мелочности и прагматизма на фоне этого безмер­ного терпения. Особое, как бы "превышающее само право" правопонима-

' Аверинцев С.С. Византия и Русь: Два типа духовности //Новый мир. 1988. № 7 С.229-230.

² Ковлер А.И. Антропология права: Учебник для вузов. M.. 2002. С.ЗЗЗ.

ние, вытекающее из этого подхода, апеллирует к личному выбору индиви­да, его моральному и религиозному сознанию, непосредственному ощуще­нию справедливости и нравственности. Но это означает, по сути дела, сла­бость чувства права в собственном смысле, "излишество" права как соци­ального регулятора.

Эта изначальная особенность сохранилась в национальном правовом менталитете несмотря на непрекращавшиеся на протяжении двух веков попытки власти модернизировать общество, приблизив его правовую сис­тему к западному образцу. Такое сближение, вернее, попытка сближения, вполне естественно. Правовые системы различных стран не существуют изолированно. Они взаимодействуют друг с другом, ведут нескончаемый культурный диалог. Правовая культура отдельных стран подвергается по­стоянной “бомбардировке” со стороны попадающих в нее случайных фрагментов других правовых культур, юридических текстов, процедур и правовых конструкций. Такая “бомбардировка” позволяет как бы со сто­роны оценить собственный опыт правовой жизни, обрести “зеркало” для его рассмотрения, дает возможность развивать, совершенствовать отдель­ные элементы своей правовой системы, наполняя их новыми смыслами . Более того, дошедшая до нас история генезиса большинства когда-либо существовавших великих правовых систем, как правило, начинается с за­имствования (афинское, римское право, западное право и т.д.).

Однако все дело в том, что именно заимствуется: отдельные правовые институты, элементы юридической техники, конкретные практики право­применительной деятельности и т.п. Либо же заимствуется, воспринимается из чужеродного правокультурного поля то, что Ж.Бюрдо назвал “правовой

¹“Бомбардировка” культуры текстами из чужой культуры (термин Ю.Лотмана) приводит к новой интерпретации и этих “занесенных” текстов, и самого контекста “аборигенской” культуры. Из такой новой интерпретации неизбежно вырастают новые смыслы, реализуемые в человеческой деятельности (См.: Лотман Ю.М. Внутри мыс­лящих миров. Человек - тест - семиосфера - история. M.: “Языки русской культуры, 1999. С. 21-22 и др.).

идеей” (“идеей права”), - система общих взглядов и представлений относи­тельно ключевых принципов социального, политического, правового поряд­ка^[40]. В первом случае речь идет о “юридической аккультурации” в широком смысле, т.е. о переносе одной культуры в другую, во втором — о глобальном процессе, получившем название “рецепция”. Рецепция полностью транс­формирует весь правовой строй общества-реципиента и в этом смысле представляет собой тотальную аккультурацию. Известный французский со­циолог права Ж.Карбонье, описывая рецепцию как особую форму аккульту­рации, употребил даже такой термин как “культурная мутация”^[41].

В то время как фрагментарная правовая аккультурация представляет собой самое обычное, часто встречающееся явление, проистекающее из повседневных контактов представителей различных правовых систем, то­тальная рецепция - явление исключительное. Это результат парадигмати­ческого по своему характеру, максимально широкого культурного заимст­вования, меняющего большинство важнейших культурно-смысловых опорных пунктов общественного мировоззрения и радикально преобра­зующего формы социальных практик. Обычно правовая аккультурация ра­ботает на модернизацию правовой системы общества-реципиента, обога­щая ее новыми принципами и юридическими конструкциями. Однако, как отмечает Н.Рулан, в ряде случаев рецепция чужого права может привести к юридической декультурации. Последняя находит свое проявление в том, что старая правовая система полностью отвергается, правовая культура реципиента разрушается, в праве возрастает количество противоречий, не­допустимых упрощений, что к тому же отнюдь не обеспечивает воспроиз­ведение реципиентом у себя в стране заимствуемой правовой культуры^[42].

Поэтому юридическая аккультурация вовсе не является для правовой сис­темы безусловным благом, так как может повлечь за собой не только раз­витие последней, но и ее полную деструкцию. Следовательно, оценивая в целом характер юридической аккультурации, необходимо учитывать, как именно она осуществляется: посредством стихийной ограниченной в своем объеме диффузии чужой правовой культуры, в результате целенаправлен­ной трансформации правовой системы, экономического и политического строя жизни общества; в ходе правовых реформ, предпринятых собствен­ным правительством, или оккупации или колонизации страны чужим.

Россия, включая ее непосредственных государственных предшест­венников^[43], принадлежит к числу стран, правовая система которых неодно­кратно полностью менялась в результате тотальной рецепции. Это было не стихийное копирование чужих образцов правовой жизни, а их сознатель­ное и планомерное заимствование, предпринимаемое с целью модерниза­ции реципиента². Таким образом, рецепция чужого права для России вы­ступала и выступает в качестве одного из основных способов модерниза­ции общественного, втом числе правового, строя.

Однако подобные трансформации, накладываясь на особенности отечественного национально-правового уклада, образовывали в конечном счете причудливые и далекие от западных формы правовой жизни. На со- циетальном и личностном уровне это означало формирование националь­ного типа правовой культуры и соответствующей установки по отноше­нию к праву, которая характеризовалась и сейчас еще характеризуется из­вестным синкретизмом права и нравственности, неспособностью к прове­дению между двумя этими социальными регуляторами продуктивных дис-

¹ Л.Гумилев назвал всех этих предшественников в целом ‘’Древней Русью”.

² В силу этого юристы, рассматривающие историю российского государства и пра­ва, называют российскую цивилизацию цивилизацией “догоняющего развития”, по­скольку направление этого развития, в том числе и для государства и права, задают бо­лее совершенные зарубежные образцы (См.: Кашанипа Т.В. Происхождение государст­ва и права. Современные трактовки и новые подходы. M.: Юристь, 1999. С. 114-115).

тинкций, что в кризисных ситуациях легко приводит к противопоставле­нию нравственности и права и сознательному пренебрежению правом во имя следования нормам нравственности. Действительно, обратившись к трудам отечественных классиков философско-правовой мысли, мы обна­руживаем в их концепциях тенденцию к прямому отождествлению или, по крайней мере, к тесному сближению до полного нивелирования различий правовых и нравственных регуляторов поведения личности. И.А. Ильин, например, обосновывает непосредственно-интуитивный, даже инстинк­тивный характер феномена правосознания, практически сливая последнее с нравственностью и религиозной духовностью: "Правосознание есть осо­бого рода инстинктивное правочувствие, в котором человек утверждает свою собственную духовность и признает духовность других людей" . С.А. Муромцев подчеркивает возможность более высокого состояния об­щества, чем правовое: "Может произойти, что прежде юридическая защита была нужна для существования отношения, а потом стала ненужною. В та­ком случае отношение, бывшее прежде правовым, потом потеряло это ка­чество. Форма правового существования есть постоянная принадлежность отношения: она — только одна из форм его последовательного развития. Было бы нелепо настаивать на правовом состоянии отношения, когда оно успело уже достигнуть состояния более высшего"^{1 [44]}. C одной стороны, такое понимание несет на себе отпечаток высокой православной духовности, по­скольку православная традиция всегда ставила дух выше буквы, деятель­ную сострадательность — выше самого изощренного формального рассуд­ка. C другой же стороны оно незаметно подтачивает саму сущность права, отводя ему роль второстепенного, малоценного регулятора. Особенно ярко изъян такого правопонимания проявляется, конечно же, в вопросе о правах

личности, который служит здесь индикатором. "Учение о неотчуждаемых и ненарушимых правах человека, - пишет Б.Н. Чичерин, — которые государ­ство должно только охранять, но которых оно не смеет касаться, есть уче­ние анархическое"^[45]. Нет нужды объяснять, что такая позиция в корне про­тиворечит традиции правопонимания и правоприменения, сложившейся на Западе и адекватной гражданскому обществу. Ведь суть последней, как ука­зывают исследователи, "сводится к акцентуации различий между моралью и правом, к пониманию того, что право - это рациональный инструмент, в ко­нечном счете защищающий нравственные ценности общества именно бла­годаря тому, что оно представляет собой неподверженную непосредствен­ному влиянию морали формализованную систему"^[46]. Кстати, понимание не­обходимости этой дистинкции отчетливо прослеживается у П. Сорокина, мыслившего в духе рациональности. Разграничивая право и нравственность, Сорокин рассматривает правовые воления как «категорически-обязатель- ные», а нравственные - как «рекомендуемо-пожелательные»^[47].

Отсюда следует, что формирование гражданского общества, соответ­ствующих ему аксиологической системы, правосознания и правовой куль­туры невозможно без осуществления переориентации общественного и индивидуального сознания на признание приоритета права, без выработки адекватной правовой установки, которая должна стать основой мотивации правомерного поведения и активного положительного отношения к праву.

Однако приходится признать, что в настоящее время, хотя значи­тельная часть населения России оказалась в состоянии воспринять систему ценностей гражданского общества, большинство россиян все же продол­жает придерживаться привычных аморфно-синкретических представлений о соотношении нравственности и формального права в регуляции поведе­

ния личности в обществе. Как показывают данные опросов^[48], большой про­цент отвечавших предпочитают поступать не по закону, а "по совести", и в случае противоречия между требованиями нравственности и закона отда­дут приоритет "совести". Нетрудно понять, что здесь мы имеем дело C прочной и устоявшейся мотивационной установкой, которая, несмотря на внешнюю декларируемую духовность, по своей сути противостоит право­вой, поскольку основывается на неправомерной абсолютизации неотреф- лексированных эмоциональных движений, отождествляемых опрошенны­ми с "голосом совести" и рассматриваемых ими как достаточное основание для невыполнения требований формального права, для нарушения закона.

Таким образом, подобная установка базируется на идее эмоциональ­ного переживания блага и справедливости как своего рода "сверхправа", внося в сферу поведенческой мотивации на уровне личности и социума представление о возможности нарушать закон и ущемлять права людей, если это в данный момент, в данных обстоятельствах представилось субъ­екту поступка справедливым или нравственным. Нет нужды говорить о том, что на уровне конкретных правоотношений, в конкретных жизненных ситуациях подобная противоправная по сути установка, квалифицируемая исследователями как правовой нигилизм, является социально опасной. Из­бегая негативных санкций со стороны правоохранительных органов, инди­вид приучается бояться и отрицательно, со страхом наказания, восприни­мать государство как субъект и носитель права. Он стремится “обойти” за­кон как карательную силу - и подчиняясь ему, и избегая наказания. Таким образом, внутренняя нравственность права как государственного дозволе­ния реализовывать “естественные права” человека и “общественного дого­вора” между государством и его подданными о гарантиях определенных отношений, необходимых прав и свобод, в таких отношениях практически

выхолащивается. Моралистический подход к праву, возведенный в абсо­лют, становится источником деморализации правоотношений.

В настоящее время в ходе общих социальных изменений в России происходит переосмысление значимости права в жизнедеятельности инди­вида, заявлено его "очищение" от идеологических наслоений прошлого. Право как сфера культуры рассматривается как основной гарант обеспече­ния свободы и безопасности личности, прав человека, его правовой защи­щенности и гражданской активности. Можно сказать, что все большее зна­чение приобретает повышение уровня правовой культуры личности. Впол­не справедливо утверждение, что "правовая культура личности - необхо­димая предпосылка и созидательное начало правового состояния общест­ва, его цепь и составная часть, но вместе с тем, это степень и характер пра­вового развития самой личности, которые находят выражение в уровне ее правомерной деятельности", что, "будучи обусловленной в определенной степени правовым состоянием общества, она лежит в его основании, обра­зуя ценностное ядро"^[49]. Следовательно, индивидуальная правовая культура трактуется как одна из категорий общечеловеческих ценностей, как важ­нейший результат общедемократических завоеваний развивающегося че­ловечества. Она становится органической частью цивилизованности, гра­жданского общества и правового государства.

Значительную роль в формировании правовой культуры, как мы уже отмечали выше, играет таинственный и неуловимый феномен, который ис­следователи обозначают понятием «правовой менталитет». Выяснив спе­цифику традиционной для россиян ценностной иерархии социальных ре­гуляторов, остановимся далее на более подробном анализе понятия право­вого менталитета и его места в системе правовой культуры.

2.2.