Общий характер эпиеенетической теории
Доктрина — это мировоззрение, официально признанное государством либо большинством общества. Ересь — мнение, отклоняющееся от доктрины. Любая доктрина имеет оппозицию в виде ересей.
В науке это в особенности так, поскольку научные проблемы не решаются голосованием. Синтетическая теория эволюции, будучи мнением большинства, не является исключением и встречает возражения со стороны еретических течений эволюционной биологии. При этом характер ересей существенно различен на Востоке и на Западе.Западная биология сформировалась под доминирующим влиянием англо-американской, крайне прагматичной пуританской культуры. Здесь из двух выбирают то, что лежит ближе. Современные западные биологи — удивительные мастера по части т. н. case studies — исследования конкретных природных механизмов (см. работы по листорасположению у растений, по эволюционной морфологии конечностей и подъязычного аппарата саламандр в главе 9). Не так обстоит дело с обобщениями.
Многие на Западе согласны, что требования современной биологии много шире круга явлений, удовлетворительно объясняемых синтетической теорией. Однако на Западе лишь единицы сомневаются в справедливости основного Вейсмановского постулата (например, Webster, Goodwin, 1982; Fagerstrom et al., 1998). Ересь Западной эволюционной биологии согласна с концепцией зародышевой плазмы и состоит в переносе роли главного источника новообразований с рекомбинации и отбора на мутации отдельных генов как способа быстрых эволюционных изменений. Поэтому все действия по исправлению ситуации сводятся к попыткам дополнить неодарвинизм концепциями, взятыми из биологии развития (McKinney, McNamara, 1991; Gottlieb, 1992; Hall, 1992; Jablonka, Lamb, 1995; Rollo, 1995; Gerhard, Kirschner, 1997), не пересматривая исходные посылки неодарвинизма.
Поскольку синтетическая теория и эмбриология принципиально несовместимы (Shishkin, 1992; Raff, 1996), то не приходится удивляться отсутствию заметного прогресса в области намеченного соединения.
Со времен А. Вейсмана эмбриология крайне мало влияла на развитие эволюционного учения, и синтетическая теория эволюции сформировалась в полном отрыве от эмбриологии. Наиболее откровенные сторонники синтетической теории вообще отрицают необходимость синтеза эволюционизма и биологии развития: «Когда-нибудь, — обещали мы себе, — Мы откроем этот ящик, но и до сих пор прекрасно обходимся без него» (Maynard Smith, Szathmary, 1995). Естественно! Ведь «этот ящик» в свое время закрыли как раз для того, чтобы не мешал работать над генетической эволюционной теорией. Как отметил в личном сообщении М. А. Шишкин, в противном случае СТЭ вообще бы никогда не возникла — именно в виду ее противоречия эмпирическим обобщениям экспериментальной биологии конца XIX века. В наши дни работать в русле СТЭ можно при том же условии: не обращая внимания на большую часть биологии.Вместе с тем, причины нового распространения мутационизма на Западе достаточно понятны и объясняются осознанными трудностями синтетической теории. Растет число явлений, не имеющих общепризнанных простых объяснений с позиций синтетической теории, что заставляет искать выход из сложившейся ситуации. Условие сохранения постулата Вейсмана предопределяет уклон к мутационизму, поскольку в русле неодарвинизма нет и не может быть иных идеологий, кроме мутационной и синтетической теорий: знание, подобно живым существам, развивается по ограниченным каналам.
Синтетическая теория эволюции впервые вывела биологию на теоретический уровень исследований, когда разрозненные концепции образовали стройную систему, получив общее основание. Это был яркий этап развития биологии: в течение нескольких десятилетий синтетическая теория направляла ход исследований, являясь идейной основой работ по генетике и экологии популяций. Именно благодаря синтетической теории популяционная биология оформилась в самостоятельный научный раздел и накопила огромный эмпирический материал.
Однако в наши дни синтетическая теория уже не является парадигмой, объединяющей развивающееся биологическое знание.
Во-первых, следствия о закономерностях преобразования таксонов, выведенные из этой теории, не адекватны известным наблюдениям и экспериментам. Очевидно, что эволюция сопровождается генетическими изменениями, но не сводится к ним. Выводить макроэволюционные следствия из свойств отдельных генов — все равно, что объяснять историю желаниями отдельных людей. Во-вторых, синтетическая теория не содержит сколько-нибудь развитого аппарата абстрактных понятий для описания эволюции экосистем и онтогенеза: до настоящего времени макроэкология и биология развития успешно разрабатывались в отрыве от теории эволюции. Разрозненность биологических дисциплин (при том, что каждая из них является сформированной наукой!) свидетельствует о необходимости нового эволюционного синтеза, основанного на иных исходных концепциях, нежели синтетическая теория.Центром Восточной биологии XX века были Россия и СССР, где наука всегда носила религиозно-романтический оттенок и стремилась к абстрактным истинам, давая возможность быть хотя бы в мыслях свободным в условиях несвободного общества. Восточное еретическое эволюционное течение — эпигенетическая теория — основано на радикальном отказе от Вейсманов- ской концепции жесткой наследственности и, соответственно, от одного из основополагающих постулатов неодарвинизма «изменения генотипа определяют изменения фенотипа».
Сейчас нельзя сказать, сыграет ли эпигенетическая теория роль нового синтеза: чтобы это выяснить, теорию надо сопоставить с возможно более широким кругом фактов, известных современной биологии. В настоящее время эпигенетическая концепция находится приблизительно в таком же состоянии, в каком находилась синтетическая теория в 1930-е годы до появления общих монографий Ф. Г. Добржанского, Дж. Хаксли, Э. Майра и Дж. Г. Симпсона.
Фактически, сформулирована лишь логическая цепочка, основа будущей теории — зародыш, телу которого предстоит развиваться либо погибнуть.
Прежде чем прилагать усилия к работе над новой теорией, естественно спросить: будут ли затраченные усилия оправданы полученными результатами? Можно ли ожидать, что придет новое понимание биологических явлений? Станет ли более цельным и простым наше восприятие живого мира? Мне думается, шансы на успех есть.
Во-первых, необходимой частью эпигенетической теории является биология развития — наука, которую в течение последних двух десятилетий безуспешно пытаются привязать к эволюционизму. Соответственно, явления, изучаемые в рамках биологии развития, получают долгожданную эволюционную интерпретацию — естественный лейтмотив любых биологических исследований. Органичная связь с биологией развития обуславливает взгляд эпигенетической теории на природу изменчивости, который позволяет решить некоторые вопросы, трудные для синтетической теории (например, «кошмар Дженкина» и проблему повторного видообразования).
Во-вторых, эпигенетическая теория дает весьма простые объяснения там, где неодарвинизм предлагает громоздкие толкования, — например, для явления дестабилизации популяционного фенофонда.
В-третьих, эпигенетическая теория в полном смысле слова является парадигмой — концепцией, способной направлять деятельность исследователей (Кун, 1975). Эта теория указывает области нашего знания, где необходимо получение дополнительного эмпирического материала. Явлениями, подлежащими изучению, являются морфо-функциональные факторы поддержания и причины нарушения фенотипической устойчивости, эмбриональные механизмы формирования и генетическая ассимиляция морфозов, встречаемость и адаптации морфозов в природе, преобразование онтогенеза под действием отбора.
По сути, эпигенетическая теория имеет более синтетический характер, чем каноническая синтетическая теория. Новая теория открывает новые темы исследований и путь для действительно широкого нового синтеза биологического знания и объединения идей, давно существующих отдельно от главного русла эволюционных исследований. Предпочтение эпигенетической теории — неизбежная дань времени, и никоим образом не небрежение той ролью, которую сыграл неодарвинизм в развитии биологии.