Глава 6 Что такое жизнь с точки зрения натуралиста

A nescire ad non esse

[От незнания к несуществованию].

Логическая ошибка, состоящая в отрицании существования необнаруженного

В 1824 г. немецкий химик Ф. Велер нечаянно синтезировал мочевину.

Переживания Ф. Велера понятны: в веществе, считавшемся «живым», — мочевине, не оказалось жизни. Отсюда, как об этом свидетельствует история науки, последовал вывод, что искомая сущность жизни находится в других, более сложных веществах.

Действительно, с открытия Ф. Велера началось триумфальное шествие физико-химической биологии к торжеству редукционистской формулы «жизнь — это химия углеродистых соединений». С теми существенными дополнениями, которые внесли в эту формулу термодинамика и кибернетика, она якобы раскрыла так называемую сущность жизни; это при том, что так же как и синтезированная Ф. Велером мочевина, любые биологические молекулы поддаются химическому синтезу. Тем не менее, современным ученым неведомы переживания Ф. Велера — обстоятельство, свидетельствующее о возврате к отвергнутому самой же наукой витализму. Впрочем, есть и исключения: «Если существует принципиальное различие между жизнью и смертью, то оно кроется не в химии материального субстрата; это стало вполне очевидным после того, как Ф. Велер (Wohler) в 1828 г. синтезировал мочевину из материалов чисто минерального происхождения» (Вейль 1968:61).

Действительно, Из открытия Ф. Велера логично было бы заключить, что жизнь как свойство вещества должна быть признана несуществующей. Больше того, если в плоти организма нет искомой «сущности жизни», то, как бы это не представлялось нелепым, остается только одно: искать ее между организмами, т.

В «борьбе за жизнь» организмы вооружены «приспособленностью». В свою очередь, «приспособленность» «относительна, конкретна», так что одни и те же организмы (их живая плоть) в зависимости от условий обитания могут оставаться приспособленными и неприспособленными. Это напоминает омонимию в лингвистике. Справедливо и другое: в примерно одинаковых условиях обитания равноуспешно сосуществуют совершенно непохожие организмы. Это похоже на синонимию.

«Одни и те же», «неодинаковые» — эти выражения относятся к плоти, субстрату организмов-знаков. Значит, свойство приспособленности нельзя описать на языке чисел, который мы пользуемся для изучения плоти организма. Если приспособленность сравнивать со значением знаков в семиотике, то вследствие омонимии и синонимии приспособленность скорее напоминает смысл слова, нежели величину числа. Что же касается «борьбы за жизнь», то она может пониматься как соотнесение смысла знаков, как в предложениях и фразах. Правомочно и другое сравнение: «борьба за жизнь» подобна такому соотнесению вещей, при котором они становятся носителями рыночной стоимости (рис. 6).

В «борьбе за жизнь», вызывающей естественный отбор, организмы различаются приспособленностью, т. е. значением. Однако морфологи, физиологи и биохимики изучают строение, функционирование и химический состав плоти организмов, т. е. субстрат знаков. В итоге, если переосмыслить «Происхождение видов» Ч. Дарвина в свете семиотики, то сложится иное понимание природы биологической жизни, отличное от редукционистского. Плоть живого организма могла бы считаться простейшим природным знаком, тогда как приспособленность организма — простейшим природным значением.

Вид и популяция организмов-знаков могли бы отвечать соотнесениям слов и чисел, своеобразным природным текстам.

Так называемой «сущностью жизни» следовало бы считать смысл организмов-знаков, раскрывающийся в природных соотнесениях организмов в Геомериде.

Принципиальная сложность состоит в том, что не существует природных организмов, не относящихся к какому-либо виду: нет организма вне вида. Иными словами, не существует даже простейшего значащего знака вне смыслонесущего текста: вид — это своеобразный/текст, в котором организм остается носителем жизни. Поэтому лишен смысла вопрос: что возникло раньше, организм или вид (популяция)? Этот вопрос был бы подобен другому: что раньше, слово или соотнесение слов? Речь, — разумеется, простейшая, с использованием мимики, жестикуляции и других несловесных коммуникаций. Не следует преуменьшать значение этого обстоятельства.

Независимо от видовой принадлежности, любой живой организм выполняет работу, обмениваясь веществом и энергией с внешней средой. Следовательно, вне вида организм остается физической системой. Подчиняясь законам термодинамики, система с неизбежностью саморазрушается; но нам это саморазрушение обычно представляется чем-то иным, нежели износ автомобиля.

На биологические организмы мы переносим чисто человеческие представления о жизни и смерти. Во всяком случае, нам легче срубить дерево, чем утопить котенка. Наши переживания не сводятся только к тому, что смерть — собственное свойство человеческого, а значит и любого другого организма: жить — значит умирать. Наши человеческие представления о смерти подсознательно соотнесены с представлением о бессмертии как полной противоположности смерти. Действительно, отвергая бессмертие, даже убежденный атеист понимает, что он отвергает. Поэтому, перенося на биологические организмы наши представления о жизни, мы должны были бы задаться вопросом о каком-то подобии бессмертия в натуралистской картине жизни.

В биологической жизни такое подобие действительно существует. Согласно Ч. Дарвину, любой вид (популяция) существует как «геометрическая прогрессия размножения».

Понимание доения и бессмертия в рамках науки невозможно. Оно заимствуется из христианского вероучения. Содержание этих понятий раскрывается в сопоставлении с «вечностью»: она не имеет ни начала, ни окончания и, следовательно, неподвижна, однородна и не подразделяется на части. В христианском вероучении «вечность» — не время, собственно время — это только «течение времени». Однако, ради удобства, «доением» (смысл которого раскрывается «вечностью») в дальнейшем будет называться потенциально бесконечное существование вида (популяции) во времени. Например, сосуществование популяций — это со-дление.

В таком случае, было бы логичным, понимая под жизнью противоположность смерти, первым носителем жизни считать вид (популяцию); организмы всего лишь причастны к жизни. Этим организмы напоминают слова, обретающие смысл в словесном тексте. Как слова, организмы остаются и целью, и средством объяснения собственной знаковой природы.

В таком случае в качестве предмета логического деления (Глава 1) следует принять генеральную совокупность популяций, под сосуществованием в Геомериде подразумевать со- дление, и признать со-длящимися прочие пять отношений. Вместе с со-длением в понятие Геомериды вошла бы «геометрическая проірессия размножения», т. е. понятие потенциальной бесконечности, и тогда потребовалось бы переосмысление понятия Геомериды и ее соответствия натуралистской картине жизни.

Сколь глубокими не были бы различия между организмом и видом (популяцией) в плане существования — конечное определенное у организма, открытое неопределенное у вида, в структурном плане они нерасторжимы: организмы — это то, из чего состоит вид, вид — это то, в чем открытые системы становятся живыми организмами.

Принято считать, что физико-химическая биология и дарвинизм слились в гармоничное единство в теории синтетической эволюции. С этим невозможно согласиться, скорее, они остаются разными областями знания.

Теория естественного отбора, признаваемая в качестве важнейшего обобщения в биологии, объясняет видообразование, а не организмообразование. Что же касается абиогенного синтеза, самосборки открытых систем в безжизненном поначалу Мировом океане, то они объясняются гипотезой. Опарина—Бернала. Принципиально важный момент — когда открытая система становится организмом протобионта, у Н. И. Опарина (1979) отмечен вспышкой «борьбы за существование», а не какими-либо новшествами в самосборке открытых систем. Следовательно, принципиальное различие между открытой системой и живым организмом, по Н. И. Опарину, равновеликое загадке жизни, надо обсуждать на языке теории естественного отбора, а значит и в свете дарвиновских представлений о виде: ведь не существует организма вне вида, организм причастен к жизни вида.

Действительно, естественный отбор возможен только среди многих организмов, на единичном организме отбирать нечего. В пределах вида организмы борются за существование потому, что чего-то недостает виду в целом. Если приспособленность есть значение организмов-знаков, то она существует только в контексте множества организмов вида. У изолированного единичного организма нет такой приспособленности, которая имеет значение для естественного отбора. Следовательно, борьба за существование между отдельными организмами производна от вида в целом: множество преобладает над единичным элементом. Значит, в плане существования межор- ганизменные отношения в биологической розетке вторичны, в них опосредованы отношения популяции с внешней средой, включая другие популяции.

Выражение «эволюция организмов» могло бы ввести в заблуждение: организм, даже со сложным онтогенезом, не эволюционирует; эволюционируют виды.

Любой организм ограничен во времени и пространстве. Поэтому все его свойства могут быть измерены, сосчитаны и означены числами. Напротив, изменчивость потенциально бесконечно существующего вида неопределенна, эволюционирует и открыта в будущее, поскольку потенциально бесконечно число организмов вида.

То обстоятельство, что каждый организм принадлежит к какому-либо виду, не имеет никакого значения для физикохимического исследования жизни. Какую пользу такому исследованию может принести знание видовой принадлежности изучаемого организма, если загадка жизни скрывается в любом организме независимо от его видовой принадлежности: сколько организмов — столько жизней. В таких исследованиях жизнь организма как причастность к доению вида подменяется понятием саморегулируемого обмена веществ.

Природная соотнесенность живых организмов Геомериды подразумевает их сосуществование во времени. При наличии этого условия размножающиеся в «геометрической прогрессии» организмы неизменно пребывают в состоянии борьбы за жизнь и соотносятся между собой как носители значения, приспособленности. Таким образом, содержание жизни — это перипетии повседневной борьбы за жизнь, ассоциирующие, например, с романами Ч. Диккенса, современника Ч. Дарвина.

Вернувшись к формуле «вне вида нет организма», мы можем полнее разобраться в понятийном аппарате теории естественного отбора.

Для единичного организма критерием приспособленности остается успешное физиологическое функционирование, включая оставление плодовитого потомства. Близкий смысл заключает слово «жизнеспособность». В свою очередь, функционирование сводится к обменным процессам, которые исчерпывающим образом описаны на математическом языке физики. Вполне очевидно, однако, что подобный критерий приложим и к любому механизму. Автомобиль, например, подобно организму, тоже функционирует в зависимости от условий эксплуатации. С другой стороны, что из этого следует для автомобилей...

Что же касается множества организмов вида, то для них из подобного обстоятельства следует возможность отбора при- способленных и видообразование, парадоксальная «эволюция не эволюционирующих организмов». Эта возможность осуществляется только среди многих организмов вследствие «геометрической прогрессии размножения». Таким образом, рассуждение, действительно, возвращается к формуле «вне вида нет организма».

Принятию аналогии биологического организма с механизмом могла бы помешать исключительная сверхсложность современных нам организмов. В действительности, это ложная трудность. Сверхсложность сложилась постепенно, ее не было в картине впервые возникшей жизни и поэтому она не имеет общебиологического значения.

Для вида (популяции) критерием приспособленности служит общая численность организмов. Приспособленные виды имеют высокую и возрастающую численность в благоприятных, разумеется, условиях обитания. Таким образом, могло бы показаться, мысль обращается к определенному числу. Вместе с тем ясно, что любая сколь угодно высокая численность организмов может быть превышена и, следовательно, любые определенные числа не могут означить собственно приспособленность. Они означают лишь преходящую «относительную, конкретную» приспособленность, как стоимость товара на рынке.

Разумнее последовать за Ч. Дарвином, понимавшим временное существование вида как стремление (по смыслу, «стремление» — это проявление воли) к неопределенно высокой численности («геометрическая прогрессия») и как способность вида в зависимости от условий обитания сменить уже достигнутую численность на какую-либо иную.

Из этого отступления в область эволюционной теории следует, что дарвинизм остается альтернативой физико-химическому редукционизму (Заренков 1984) и что биологичность единичного организма опосредована, производна от вида (популяции).

Собственно биологическое пребывает в природных соотнесениях организмов, так же как человеческое — в межличностных отношениях, как смысл слова — в соотнесениях слов, как величина числа — в соотнесениях чисел. В плоти организма-знака природная соотнесенность опосредована, воплощена как мысль в письменном тексте, и для этого потребовалось дли

тельное функционирование механизма видообразования: изменчивость — наследственность — отбор. В процессе эволюции, начиная с протобионтов, знаки (плоть организмов) крайне усложнились, тоща как их значение (жизнь) осталось неизменным. Механизм этого усложнения в сравнении с обычным материальным производством отличается парадоксальностью: изменяются не сами организмы, а статистическая структура изменчивости вида (популяции). «Происхождение видов» написано не о плоти организмов, а о том, что происходит между организмами и видами — о «борьбе за жизнь».

Итак, есть основания считать жизнь знаковым, семиотическим явлением (Примечание 15).

Если в открытой системе, называемой организмом, нет ничего такого, что невозможно было бы описать корректно и исчерпывающим образом на языке физхимии (Серебровская 1994), то, действительно, как это ни парадоксально, особенное надо искать между организмами. Направление поисков задано теорией естественного отбора: «отбор», «борьба за жизнь», «приспособленность» — это то, что находится между организмами, идеальное.