2. Образ философии в античной и средневековой диатрибике

Одним из первооснователей философской диатрибики можно считать Цицерона. Он увидел в философии основу общего образования свободных граждан. Уже в его отношении к философии обнаруживаются некоторые общие черты всей диатрибики: чисто внешнее, ученически-потреби- тельское отношение к философским учениям и смешение всевозможных философских взглядов.

В значительной мере благодаря усилиям Цицерона философия не только в Древнем Риме, но и в средние века, и в новое время считалась обязательным элементом высшего образования, предназначавшегося для богатых и власть имущих. Сам Цицерон был для господствовавших классов исторической фигурой, репрезентирующей качества «образованного человека». Один из богатейших людей своего времени, добившийся известности и богатства благодаря своим способностям, он «первый в истории интеллигент, вставший - пусть даже на короткий срок! - у кормила управления государством» (имеется в виду избрание Цицерона консулом на 63 г.

В трактате «Об обязанностях» Цицерон дает определе- ниє философии, которое потом многократно воспроизводилось последующей диатрибической литературой: «Философия (мудрость), как ее определяли древние философы, есть знание божественных и человеческих деяний с точки зрения их причин и сущностей (Sapientia autem est, ut a veteribus definitum est, divinarum et humanarum, causa- rumque quibus hae res continentur, scientia (латинскйй текст цитируется по (186. 66) . Как видим, определение филосо-фии в «Speculum mundi» Винцента из Бове взято у Цице-рона. Конструируя это определение, Цицерон опирался на Платона, Аристотеля и стоиков. У первых он взял опреде-ление философии через «причины и начала», у последних заимствовал суждение о ней как знании «божественных и человеческих деяний» (301. 11, 36).

С наибольшей полнотой цицероновские представления о философии изложены в «Тускуланских беседах». Здесь он тоже утверждает, что познание мудрого направлено на «предметы божественные и человеческие», а также на «причины, и начала всего на свете» (224.325). Исходя из идеи о трехчленности философии, включающей учение о природе (физику), учение о смысле жизни (этику), науку о способности суждения (диалектику), Цицерон определенна склонялся к абсолютизации «аксиологического» аспекта (224.343,344). Все его рассуждения о философии прониза-ны мыслью: нет ничего достойнее для философии, чем раз-говор о добродетели (224.323). Он полагал, что цель фи-лософии - изыскание «наилучшего образа жизни» (224.324), что она есть «наука об исцелении души» (224.271). Со свойственным ему риторическим пафосом Цицерон доходит до обожествления философии: она для него не только творение богов, но сама есть «матерь всех наук» (224.228) и даже «родительница жизни» (224.325). Тем, кто бранил философию, он бросает тягчайшее обвинение: «Хулить философию... - это все равно, что покушаться на матереубийство» (224. 325).

Одним из существенных результатов диатрибической деятельности Цицерона была разработка системы аргументов, которая позволяла интеллектуалам последующих эпох безболезненно принимать христианство как вид религиозно-монотеистического мировоззрения, соответствующего статусу образованного господина (222.220) Влияние цице-роновского подхода к философии чувствуется на протяже- нии всего европейского средневековья.

Фоме Аквинскому принадлежит и одна из существенных характеристик светского знания, распространяемая также на философию: знание - это лишь служанка теологии (25. 42).

Столетием позже Цицеронд стоические представления о философии систематизируются Сенекой (I в.), учеником Посидония и учителем императора Нерона. Баснословно богатый человек, он в философии проповедовал бедность. При всей противоречивости его воззрений, позволявшей историкам философии обнаруживать у него и «материалистический монизм», и «настоящий пантеизм», он все же склонялся к идеализму. «Как и у Посидония, стоицизм Сенеки окрашивается в тона платонизма и в учении о бытии, и в психологии, и в этике. Таковы в онтологии учения о бестелесном мировом разуме и о бестелесной душе» (20. 490, 491).

В «Нравственных письмах к Луцилию», «которые во все последующие времена были излюбленным чтением поклонников моральной философии» (20.490), Сенека (этот «дядя христианства») воспевает философию как единственное «подлинно свободное искусство» (172.191). Констатируя тот факт, что уже к его времени «философию определяли то так, то этак» (172.198) и сводили к одной из ее частей - физике, этике или диалектике, Сенека повторяет стоическое суждение о философии, канонизированное Цицероном: «...быть мудрым - значит познать все божеское и человеческое и его причины» (172.198).

История Древнего Рима, вопреки Цицерону, провозглашавшему почти молитвенно: «Спаситель наш - философия» (224. 323), демонстрирует самое нигилистическое отношение к философам и их занятию. Римская публика расценивала философию как экзотическую греческую забаву, учителей философии изгоняли, а самых выдающихся из них убивали (Цицерону отрезали голову с разрешения второго триумвирата, а Сенека кончает самоубийством по приказу своего ученика - императора Нерона).

Тот же состав представлений о философии содержится в трактатах Секста Эмпирика (II-III вв.). Он мимоходом сообщает о догматиках, которые «говорят, что философия есть стремление к мудрости, а мудрость есть знание божественных и человеческих дел» (171,246). Секст Эмпирик без всякого восторга перед ней отмечает, что «философия есть некая пестрая вещь» (171.61), состоящая из физики, этики и логики. Разбирая мнения древних философов о ее структуре и стремясь установить, кто первый сказал о трех- частности философии, он приходит к выводу: «Начинателем же этого в принципе является Платон, который вел разговоры о многих физических, и о многих этических, и о немалочисленных логических вопросах. Отчетливее же всего этого разделения придерживаются ученики Ксенократа, перипатетики, а также стоики» (171.63). Исследование «о целом», этические и логические вопросы - вот, по мнению Секста Эмпирика, главнейшие предметы мысли, вокруг которых идет «взаимная борьба благороднейших философских школ» (171.

Диатрибические толкования философии периода пат-ристики и апологетики (раннее средневековье) хорошо представлены в трактате «Определения философии», принадлежащем александрийскому неоплатонику Давиду Анахту (титулованному соотечественниками «Трижды Великий и Непобедимый Философ»). Армянин по происхождению, Давид Анахт создавал свои трактаты во времена наивыс- шего могущества Византийской (Ромейской) империи, когда после разгрома Рима остготами и вандалами (V в.) и переноса столицы Римской империи в Константинополь (VI в.) владения Византии простирались от Гибралтара до истоков Тигра и от крымского Херсонеса до порогов Нила. Давид Анахт учился и преподавал философию в Александрии; бывал он и в Афинах - как раз в то время, когда император Юстиниан, искореняя язычество, закрыл Платоновскую Академию и предоставил академикам возможность «самоопределения».

В зрелом возрасте (в первой половине VI в.) Давид Анахт вернулся в Армению и развернул «деятельность по распространению философских знаний среди образованных кругов армянского общества», способствуя «кристаллизации армянской философской терминологии» и становлению в Армении профессиональной философии. Однако понимания со стороны соотечественников не встретил и, по свидетельству Аракела Сюнеци, «испытав от армян много горя, лишений и преследований», удалился в Грузию, где и умер (14. 8).

Современный переводчик и комментатор сочинений Давида Анахта С.С. Аревшатян отмечает служебную роль его трактатов по отношению к теологии: «Неоплатонизм Давида не мешал отцам армянской церкви использовать его философию для обоснования армяно-григорианской догматики» (14. 9). Но при этом, оценивая вклад Давида в обсуждение вопроса о специфике философии, он утверждает: «Давид Анахт выступает в древнеармянской философской мысли как первый ученый, который определил круг проблем, входящих в философию как науку, дал дефиницию этой науки, в то же время установив ее задачи и цель...» (14.11). Оставим на совести автора утверждение о возможности существования в средние века философии как науки.

Трактат Давида открывается указанием, что философия есть наука о сущем. Она представляется ему «самым прекрасным и благородным из человеческих занятий» (49.31). По его мнению, философия имеет дело не с частным, а с общим (49.35). Она - «наука всеобщая» (49.37). В качестве аргумента в пользу этого определения Давид использует суждения о делении знания на частное и общее (49.75). Встречаются среди его рассуждений и такие: «философия есть наука о всем существующем» (49.58), «фи- лософия есть мать мудрости, искусств и всех наук, ибо от нее рождаются и берут начало все искусства и науки» (49.53). Давид убежден, что «философия является господ-ствующей» над другими науками и искусствами (49.99), что она исправляет в них «ошибочное» (49.73).

Давид высказывал о философах самое высокое мнение: «А что философ подобен богу, то это видно из того, что черты, составляющие образ бога, являются также чертами совершенного философа» (49.66). Польза от философии, по его убеждению, несомненна: «Философия не является чем-то бесполезным... Необходимо знать, что философия существует для того, чтобы облагородить и украсить человеческую душу и перевести ее из материальной и окутанной туманом жизни к божественной и нематериальной...Бог даровал философию для украшения человеческой души» (49. 99-100).

На основе указанных выше посылок Давид Анахт соединяет в одну дефиницию шесть разных характеристик философии. «Необходимо знать, - говорит Давид, - что имеется шесть определений философии. Первое - философия есть наука о сущем как таковом. Второе - философия есть наука о божественных и человеческих вещах. Третье - философия есть забота о смерти. Четвертое - философия есть уподобление богу в меру человеческих возможностей. Пятое - философия есть искусство искусств и наука наук. Шестое - философия есть любовь к мудрости» (49.52). Согласно толкованию Давида, первые два определения исходят из подлежащего (близкого и далекого), третье и четвертое образуются на основе цели (близкой и далекой), пятое построено на основе понятия превосходства и шестое имеет этимологический характер.

Если перевести эти рассуждения на язык современности, то окажется, что первые два определения указывают на предмет философии (философия есть наука о сущем, а также о божественных и человеческих вещах). Третье и четвертое суждения определяют социальную функцию философии. Суждение «философия есть забота о смерти» взято из платоновского диалога «Федон» (145. 64а, 82cd), где Сократ говорит, что только при помощи философии душа освобождается от власти телесных страстей и приобретает способность к познанию вечных сущностей и потому приобщается к истинному бессмертию. Здесь Платон устами Сократа обосновывает идею, что философия по своей функции есть средство религиозного утешения, средство построения и воспитания религиозного умонастроения.

Фраза «философия есть уподобление богу в меру человеческих возможностей» - результат соединения: 1) вольно трактуемого места из платоновского «Теэтета» (143.176b), где Сократ говорит о смерти как «посильном уподоблении богу», и 2) предания, согласно которому дельфийский оракул, обращаясь к Ликургу, вещал: «О Ликург, войди в мой храм, полный жертвенных испарений; я колеблюсь - не знаю, кем назвать, богом или человеком, но я все-таки назову тебя богом, Ликург!» (49. 48). Таким образом, философия оказывается средством прославления философов, своеобразной саморекламой.

Пятое определение указывает место философии в системе духовного производства. Здесь отчетливо прорисовывается идея философии как «науки наук». Главные черты философии в ее взаимоотношениях с другими отраслями знания и духовной деятельности (искусствами) состоят в том, что она господствует над ними и исправляет их ошибки. Рассуждая о первых двух определениях философии, где говорится о ее предмете, Давид Анахт возводит их к Пифагору, ссылаясь при этом на свидетельство неопифагорейца Никомаха из Геразы, жившего во II в., т. е. 800 лет спустя после Пифагора. Между тем, исторически первым источни-ком, указывающим, что определение философии как науки о природе вещей и введение самого термина «философия» принадлежит Пифагору, является Цицерон (224. 325-326).

Цицерону же, как было показано выше, принадлежит определение философии как науки о божественных и человеческих вещах (деяниях). Он использовал для этого суждение, заимствованное у стоиков, а также, вероятно, из платоновского «Государства» (137.486а), где говорится, что человеческой душе «предназначено вечно стремиться к божественному и человеческому в их целокупности». Не исключено, что Давид мог заимствовать это определение не непосредственно из Цицерона, а почерпнул его из трак-тата Секста Эмпирика «Против ученых» (171.246).

Слово «философствовать» (philosopheо) в значении «лю-бить знания, быть любознательным» впервые встречается только у Геродота (V в. до н.э.), у которого Крез говорит Солону: «...ты из любви к мудрости... объездил много стран» (philosopheon gen pollen epelelythas) (37.1, 30), но тот же Геродот еще называет семь древних греческих мудрецов софистами (sophistai).

В дошедших до нашего времени текстах слова «философ», «философия» (philosophos, philosophia) впервые упот- ребляет Платон в значении «человек, любящий мудрость», «любовь к мудрости». В диалоге «Федр» Сократ на вопрос Федра, как можно было бы назвать людей, хорошо рассуждающих о справедливом, прекрасном, благом, отвечает: «Название «мудрого», Федр, по-моему, для него слишком громко и пристало только богу. Любитель мудрости, философ, или что-нибудь в этом роде,- вот что больше подходит для него и звучит более сообразно» (146.278 d). Характеристика философа и философии указанием на то, что они ценят существующее само по себе и стремятся к постижению истинно сущего самого по себе также впервые дается у Платона (137.480а, 485d). Определение же философии как познания «сущего вообще» принадлежит Аристотелю (16. 1003 а).

Поэтому едва ли можно считать достаточно корректным суждение С.С. Аревшатяна о «научном» характере определений философии Давидом Анахтом. Ведь Давид вышел из Александрийской школы неоплатоников, и к его определениям философии вполне приложима характеристика, которая дана воззрениям неоплатоников в «Немецкой идеологии» - «фантастическое сочетание стоического, эпикурейского и скептического учения с содержанием философии Платона и Аристотеля» (110. 129). Его рассуждения о философии с полным основанием должны быть отнесены к средневековой диатрибике, как в достаточной степени репрезентирующие ее. В принципе они не отличаются от суждений о философии, высказанных в VIII в. Иоанном Дамаскином: «Философия есть познание предметов, существующих так, как они есть, то есть познание их существа. Также философия есть познание дел Божеских и человеческих, то есть видимых и невидимых» (63.10).

В «Диалоге философии с историей», которым предваряет свою «Историю» византийский писатель VI-VII вв. Феофилакт Симокатта, мы находим такое же возвеличивание философии, как и у Давида Анахта. Философия - «царица всех наук» в отличие от истории, которая именуется ее дочерью (205. 23-24).

Михаил Пселл, византийский писатель XI в., аттестуя себя «истинным философом», сообщает о своих беседах с императором Константином IX Мономахом: «Я философствовал и рассуждал с Константином о первопричине, о всяческом благе, о добродетели и о душе; я разъяснял ему, какая часть души тяготеет к телу, а какая, будто пробка, плавающая на поверхности, только слегка касается своих оков и, подобна змею, который на легком крыле парит сам по себе и не удерживается веревкой» (114.128).

Представления о философии, формировавшиеся внутри античной и средневековой диатрибики, получали подчас самое неожиданное преломление и отражение в сатирической и околофилософской литературе. Писатель-сатирик II в. Лукиан хорошо знал и античную философию, и «вторую софистику». Он жестоко высмеивает современных ему учи-телей философии, которые занимались сочинением пустых изощренных речей, рассчитанных на то, чтобы поразить людей, жаждущих получить образование и эрудицию в один присест. В диалоге «Икароменипп, или Заоблачный полет» он заставляет Луну, оскорбленную поведением философов, просить Мениппа, чтобы тот передал Зевсу ее желание стереть в порошок философов и «заткнуть рот этим болтунам» (101.199). Зевс в ответ на это пожелание так аттестует философов: «Появился на земле сравнительно недавно особый вид людей... праздных, сварливых, тщеславных, вспыльчивых, обжорливых, глуповатых, надутых спесью, полных наглости». В полном согласии с резолюцией собрания богов, требовавшем: «Порази их громом, сожги, уничтожь!», Зевс сказал: «Я поступлю с ними согласно вашему желанию: все философы вместе с их диалектикой будут истреблены» (101. 202-203, 204).- Конечно, эта угроза из уст Зевса была направлена Лукианом лишь в адрес греко-римской диатрибики.

Один из видных представителей «второй софистики» римский писатель Апулей, философская ценность тракта-тов которого, по справедливому замечанию М. Е. Грабарь- Пассек, «весьма невелика» (13.361), рисует обра» философа так, что его отличительными признаками оказываются «широкий плащ, плетеные сандалии, посох (дубина Кра- тета - АБ.), сума и козлиная борода» (13.22). Жалуясь, что бродячие учителя философии исказили ее облик, Апулей прибегает к аналогии, напоминая, что в свое время Александр Македонский издал указ, разрешавший только Поликлету в бронзе, Апеллесу в краске, Пирготелю в ре-льефе изображать царя. Только поэтому Александр и запе-чатлен с полнейшим сходством. «О, если бы и в философии подобным же образом имел силу указ, запрещающий первому встречному посягать на ее подобие! Указ, предпи-сывающий, чтобы лишь немногочисленные славные масте-ра, подлинные знатоки своего искусства, подвергали все-стороннему рассмотрению проблемы мудрости, а люди гру- бые, нечистоплотные, необразованные не смели бы подра-жать философам, у которых они не заимствуют ничего, кроме плаща, и не искажали бы облика царственной на-уки, созданной для обучения как славным речам, так и славной жизни, своими скверными речами и ничуть не лучшею жизнью» (13. Флориды VII). Его собственное понимание философии проглядывает в следующей велеречивой тираде: «Я пил... из чаши всеохватывающей философии - этой бездонной нектарной чаши» (13. Флориды XX).

В эпоху Возрождения, когда возник серьезный интерес к классическому философскому наследию, философская диатрибика нашла своего критика в лице Мишеля Монте- ня (XVI в.). Пародируя бесконечные вульгаризированные пересказы мнений античных авторов, прошедших через вторые и третьи руки, Монтень так разъяснял суть философии юношеству, жаждущему философских познаний: «Цицерон говорит, что философствовать - это не что иное, как приготовлять себя к смерти». Философствование отрывает душу от тела, «а это и есть некое предвосхищение и подобие смерти» (117.88).

В обобщенном виде впечатление от вековечных разногласий, споров и раздоров учителей философии по вопросу о специфике философии Мишель Монтень еще 400 лет назад выразил в следующем весьма примечательном рассуждении: «Странное дело, но в наш век философия, даже для людей мыслящих, - всего лишь пустое слово, которое в сущности ничего не означает; она не находит себе применения и не имеет никакой ценности ни в чьих-либо глазах, ни на деле. Полагаю, что причина этого - бесконечные словопрения, которыми ее окружили» (117.119). Один из афоризмов Монтеня и в самом деле может быть принят в качестве верной характеристики античной и средневековой философской диатрибики: «В начале всякой философии лежит удивление, ее развитием является исследование, ее концом - незнание» (117. 189).

И в самом деле, сколько бы ни повторяли авторы различных учебных руководств высказанную Платоном и поддержанную Аристотелем мысль об удивлении как причине возникновения философии, убедительнее и доказательнее она от этого не становится. Сколько бы ни определяли философию как науку о подлинно сущем, вечно сущем, о боге, о бессмертной душе; сколько бы ни возвышали философское знание над обычным знанием обычных вещей - все эти заверения и определения всегда были и теперь ос- таются иррациональными речениями, если их, конечно, не принимать на веру, как это делали бесчисленные поколе-ния школяров, запуганных розгой или грядущим экзаме-ном, ибо никакая наука о Боге, о бессмертии души и т.п. невозможна. Возможна лишь наука, изучающая, как и при каких условиях возникает в истории человечества пред-ставление о некоем необычном мире, отличающемся от обычного, о боге и обо всем, что с ним связано, например о бессмертной душе. И это при условии, что мы не будем уподобляться Йорику, герою «Сентиментального путеше-ствия...» JI. Стерна, умевшему доказывать «необходимость первой причины» и с наивной непосредственностью при-знававшемуся в своем антиматериализме: «Я нисколько не сомневаюсь, что у меня есть душа, и все книги, которыми материалисты наводнили мир, никогда не убедят меня в противном» (181.640, 642).