1.2. Внешние факторы воздействия на структуру современного русского языка и внутренние законы ее развития

Обслуживая общество в качестве средства общения, язык по­стоянно претерпевает изменения, все более и более накапливая свои ресурсы для адекватного выражения смысла происходящих в обществе перемен.

К внешним факторам, участвующим в накоплении языком элементов нового качества, могут быть отнесены следующие: из­менение круга носителей языка, распространение просвещения, территориальные перемещения народных масс, создание новой государственности, развитие науки, техники, международные кон­такты и т.п. Сюда же включается фактор активного действия средств массовой информации (печать, радио, телевидение), а так­же фактор социально-психологической перестройки личности в условиях новой государственности и, соответственно, степени адаптации ее к новым условиям [Русский язык конца XX столетия 2000: 9]. Так, например, М. В. Панов в работе «О балансе внутренних и внешних зависимостей в развитии языка» последовательно указывает целый ряд причин, повлиявших на формирование русского литературного произношения XVIII-XX вв. Некоторые из них: постоянный приток в города жителей деревни, создающий энергичное взаимодействие диалектов и литературной речи; взаимное влияние друг на друга языков народов России, языков народов Советского Союза; близкое знакомство с европейскими языками [Панов 1990: 200-207].

Однако, как указывают исследователи, решающим в языковом развитии фактором оказывается действие внутренних законов: оно кроется в том, что язык является системным образованием.

Обычно к внутренним законам относят закон системности (являющийся одновременно и свойством, ка­чеством языка); закон традиции, сдерживающий иннова­ционные процессы; закон аналогии (стимулятор подрыва тради­ционности); закон экономии (или закон «наименьшего усилия»), особенно активно ориентированный на ускорение темпов в жизни общества; законы противоречий (антиномии), которые являются по сути «зачинщиками» борьбы противоположностей, заложенных в самой системе языка [Валгина 2003: 13].

Закон системности обнаруживается на разных языковых уров­нях (морфологическом, лексическом, синтаксическом) и проявля­ется как внутри каждого уровня, так и во взаимодействии их друг с другом.

Например, сокращение количества падежей в русском языке (шесть из девяти) привело к росту аналитических черт в синтаксическом строе языка – функция падежной формы стала определяться позицией слова в предложении, соотношением с другими формами. Например, в предложении типа Мать любит дочь слова мать и дочь сложно разграничить по падежам (именительный или винительный) и соответственно выяснить, в каких отношениях они находятся в данном высказывании. Но для русского языка характерно позиционирование синтаксемы со значением ‘агенса’ на первом месте, а синтаксемы со значением ‘объекта’ – после предиката. Таким образом, слово мать стоит в именительном падеже, а дочь – в винительном.

Системным явлением в свое время стал эллипсис глагола-связки есть в предложениях типа Сбалансированное питание – забота о своем здоровье; Хороший результат – лучшая награда; Курить – здоровью вредить и т.п.

Изменение семантики слова отражается на его синтаксических связях и даже на его форме. И, наоборот, новая синтаксическая сочетаемость может привести к изменению значения слова, расширению или сужению. Так, слово радикальный имеет 2 значения, оба из сферы политики и мировоззрения в целом: (Радикальный ‘1. Решительный, коренной наиболее действенный; 2. Придерживающийся крайних, решительных взглядов’ [БТС 2000: 1056]). В современном же употреблении Тмин придает этому соусу радикальный характер [ТV канал НТВ 16.03.12] оно приобретает гастрономическое значение ‘острый’.

Системные отношения выявляются и в ряде других случаев, в частности, при выборе форм сказуемого при существительных-подлежащих, обозначающих должности, звания, профессии и т.п. Для современного сознания, скажем, сочетания Фотограф щелкала… [Нов. газета 15.01.04: 8]; Широко шагают Штаты – пора и унять молодца [Завтра № 37 09.2009: 4] звучат вполне нормально, хотя здесь очевидно формально-грамматическое несоответствие.

Закон языковой традиции связан с внешними и внутренними стимулами, задерживающими преобразования в языке. Понятность закона объясняется объективным стремлени­ем языка к стабильности, «охранности» уже достигнутого, приоб­ретенного, но потенции языка столь же объективно действуют в направлении расшатывания этой стабильности, и прорыв в слабом звене системы оказывается вполне естественным. Тут вступают в действие силы, не имеющие прямого отношения к собственно языку, но могущие наложить своеобразное табу на инновации. Такие запретительные меры исходят от специалистов-лингвистов и специальных учреждений, имеющих соответствующий правовой статус: в словарях, пособиях, справочниках, официальных предпи­саниях, воспринимаемых как социальное установление, имеются указания на правомочность или неправомочность употребления тех или иных языковых знаков. Происходит как бы искусственное задерживание очевидного процесса, сохранение традиции вопреки объективному положению вещей. Взять хотя бы хрестоматийный пример с широким употреблением глагола звонить в формах зво­?нит, зв?онят вместо звони?т, звоня?т. Тенденцией здесь является перенос ударений у глаголов на корневую часть: вари?ть – ва?ришь, ва?рит; мани?ть – ма?нишь, ма?нит. В ХIХ в. нормой в глаголах на -ить была ударность окончания: Печной горшок тебе дороже: ты пищу в нем себе вари?шь, – писал А.Пушкин. Ворон не жарят, не варя?т, – утверждал И.Крылов. Однако общей тенденцией европейского ударения в ХХ в. для языков с нефиксированным ударением становится движение ударения к началу слова, прежде всего переход его на корень как значимую морфему слова. Об этом еще в 70-е гг. ХХ в. писал профессор Ленинградского университета Лев Рафаилович Зиндер [Зиндер 1979].

Конечно, глобальное разрушение традиции может серьезно навредить языку, лишить его таких необходимых качеств, как преемственность, устойчивость, основательность. Но частичная периодическая корректировка оценок и рекомендаций необходима [Валгина 2003]. Закон традиции хорош, когда он действует как сдерживающее начало, противодействующее слишком расширен­ному действию других законов, в частности – закона речевой аналогии (как, например, капает, махает вместо каплет, машет).

Итак, закон традиции часто сталкивается с законом аналогии.

Действие закона языковой аналогии проявляется во внутреннем преодолении языковых аномалий, которое осуществляется в результате уподобления одной формы языкового выражения другой [Валгина 2003: 16-17]. В общем плане это мощный фактор языковой эволюции, посколь­ку результатом оказывается некоторая унификация форм, но, с другой стороны, это может лишить язык специфических нюансов семантического и грамматического плана. В таких случаях сдер­живающее начало традиции может сыграть положительную роль.

Грамматическая аналогия представляет собою процесс уподобления, создающий новую форму по образцу старой. Аналогия является грамматическим новотворчеством ретроспективного характера, строящим новые грамматические формы c использованием материала старых форм.

Основное направление аналогических новообразований определяется принципом однозначной связи грамматической формы и содержания, согласно которому одинаковые грамматические признаки выражают одинаковые значения, а одинаковые значения выражаются одинаковыми грамматическими признаками. На самом деле в любом языке наличествуют многочисленные противоречия между грамматическими формами и их значением [Жирмунский 1957].

Сущность уподобления (аналогия) заключается в вырав­нивании форм, которое наблюдается в произношении, в акцент­ном оформлении слов (в ударении), в грамматике (на­пример, в глагольном управлении). Так, управление глагола поражаться + дат. п. (чему, вместо чем) возникло по аналогии с другими глаголами (изумляться чему, удивляться чему).

Аналогией может быть вызван переход глаголов из одного класса в другой, например, по аналогии с формами глаголов типа читать – читаю, бросать – бросаю появились формы полоскаю (вместо полощу), махаю (вместо машу), мяукаю (вместо мяучу) и др. Особенно активна аналогия в ненормированной разговорной и диалектной речи (например, замена чередований: берегу – берегёшь вместо бережёшь по образцу несу – несёшь). Так идет выравнивание форм, подтягивание их к более распространенным образцам.

Особенно активным в современном русском языке оказывается действие закона речевой экономии (или экономии речевых усилий). Действие этого закона объясняет, например, распространение нулевого окончания в родительном падеже множест­венного числа у ряда классов слов: *сто грамм вместо сто граммов; *полкило апельсин, *кило помидор.

Проблема "экономии" языка как вопроса, решение которого важно для теории языкознания и для практики общения, возникла давно. Мысль о том, что языковая структура должна определяться "экономным распределением" между ее частями, получила достаточно широкое распространение уже в XVII-XVIII вв. в связи с обсуждением разных проектов создания искусственных языков [Будагов 1972: 18].

Эта идея оказалась настолько заманчивой, что позднее, уже в XIX в., ее частично стали распространять и на языки естественные, стремясь "упростить" их, при этом ссылаясь на "природу самого языка". В истории языкознания наметились два основных истолкования проблемы "экономии": чисто количественное и более широкое, при котором "экономия" отождествляется с совокупностью "всех сил и тенденций" языка.

Так, английский философ и социолог Г. Спенсер понимал "экономию" как сокращение длинных слов и предложений [Там же: 19], а младограмматики, в частности Г. Пауль, – как дифференциацию форм и категорий в языке [Пауль 1960: 301]. Так Г. Пауль, будучи образованным лингвистом и тонким знатоком индоевропейских языков, в отличие от Г. Спенсера, отходит от проблемы "экономии" языка в чисто количественном выражении.

По-новому ставил проблему "экономии" А.А. Потебня, который писал: " ... чтобы доказать, что число форм уменьшается, нужно ... считать формальные оттенки значений – труд не столь легкий, как счет окончаний" [Потебня 1958: 63-64]. И дальше: " ... новые языки вообще суть более совершенные органы мысли, чем древние, ибо первые заключают в себе больший капитал мысли, чем последние" [Там же: 64-65]. При такой постановке вопроса А.А. Потебня не мог понимать "экономию" языка лишь как сокращение слов или длины предложений.

Особую известность принцип "экономии" языка получил в фонетике, а позднее и в фонологии. Поль Пасси в 1880 г., имея в виду звуковую систему французского языка, писал: "Язык постоянно стремится освободиться от того, что является лишним, и выделить то, что оказывается необходимым" [Будагов 1972: 21]. Вслед за Г. Суитом П. Пасси называл первую тенденцию "законом наименьшего усилия", а вторую – "принципом экономии". Обе эти тенденции П. Пасси хотел обнаружить в фонетике.

Как мы уже упоминали, предпринималась и попытка объяснить причину тенденции к "экономии" языка ссылками на человеческую лень. Эта точка зрения была развита замечательным советским лингвистом Е.Д. Поливановым, лингвистические взгляды которого складывались под влиянием И.А. Бодуэна де Куртенэ и Л.В. Щербы.

Факт, что целый ряд типичных эволюционных процессов повторяется в историях самых различных языков (как родственных, так и неродственных), позволил Е.Д. Поливанову обобщить тенденции, которые обнаруживаются в типичных эволюционных процессах. Он писал: "Как это ни странно, но тот коллективно-психологический фактор, который всюду при анализе механизма языковых изменений будет проглядывать как основная пружина этого механизма, действительно, есть то, что, говоря грубо, можно назвать словами: "лень человеческая", или – что то же – стремление к экономии трудовой энергии" [Поливанов 1968: 81].

Удивляться этому не приходится, так как стремление сэкономить расход трудовой энергии – это общая черта различных видов трудовой деятельности человечества. Е.Д. Поливанов устанавливает в виде общего признака для всех видов трудовой деятельности границы экономии энергии: "Экономия трудовой энергии склонна осуществляться (и фактически осуществляется) именно до тех пор, пока сокращение энергии не угрожает бесплодностью всего данного трудового процесса (т.е. недостижением той цели, для которой данный труд вообще предпринимается)" [Там же].

В 1955 г. с идеями, аналогичными идеям П. Пасси, выступает А. Мартине. Французский ученый подчеркивает, что язык постоянно подвергается действию двоякого рода сил: с одной стороны, язык изменяется, так как потребности людей в выражении мыслей и чувств все время увеличиваются и осложняются, а с другой стороны – язык не изменяется, так как инерция людей приводит к ограничению лингвистических средств выражения. "Языковое поведение", по А. Мартине, регулируется принципом наименьшего усилия, или принципом экономии. А. Мартине пишет: "Термин экономия включает все: и ликвидацию бесполезных различий, и появление новых различий, и сохранение существующего положения. Лингвистическая экономия – это синтез действующих сил" [Мартине 1960: 130].

Шаг назад в сторону количественной интерпретации "экономии" был сделан американским лингвистом Л. Блумфилдом в его книге "Язык". Он писал: "Даже сейчас ясно, что изменения в языке направлены в сторону укорочения слов и упорядочения их построения: звуковые изменения делают слова более короткими, а изменения по аналогии заменяют нерегулярные образования регулярными" [Блумфильд 1968: 559]. Как видим, Л. Блумфилд в своих идеях возвращается к Г. Спенсеру.

Дальнейшее развитие принцип "экономии" получил в работах Р.А. Будагова (1972), Н.В. Глаголева, В.П. Кобкова, Н.Н. Монтьевой, М.Е. Шафиро, Г.Х. Суярова, Н.В. Черемисиной и других [Будагов 1972; Глаголев 1967; Шафиро 1965]. Названные ученые приходят к заключению, что экономия как лингвистическое явление предполагает использование средств, принимающих участие в языковом общении, которое приводит или может привести к экономии времени и сокращает непосредственно сам процесс общения.

В процессе исторического развития языка принцип экономии конкурировал (и продолжает конкурировать) с принципом избыточности. Говорящий стремится к экономии произносительных и мыслительных усилий, а слушающий заинтересован в развертывании реплик говорящего, так как стремится затратить наименьшие усилия на восприятие и понимание (тенденция к стандарту). Человек и сегодня еще стремится зачастую выразить мысль стандартно, по стереотипам, по заданным алгоритмам. Поэтому в стандарте заинтересованы как говорящий, так и слушающий. Однако часто стандарт свидетельствует о бедности и шаблонности мысли и речи. Поэтому в практике речи следует придерживаться "золотой середины": найти то, что способствует и соответствует реализации принципа экономии, но в то же время не приводит к злоупотреблению стандартом.

Разговорный стандарт соответствует узусу языка, вот почему его изучение представляет собой интерес. "Именно в узусе, складывающемся в масштабе всего литературного языка как результат взаимодействия индивидуальных, социальных, профессиональных, возрастных и иных речевых пристрастий и предпочтений, возникают некие точки расшатывания устойчивого состояния и риска его нарушения, некие линии разлома, затрагивающие и норму, и систему" [Лаптева 2002: 345].

Особенно большой резерв в этом отношении имеет синтаксис: словосочетания могут послужить базой для образования слов, а сложные предложения могут быть свернуты до простых и т.п. [Кубрякова, Шахнарович, Сахарный 1991]. Например: электропровод (электрический провод), овсянка (овсяная крупа); мороженое (мороженое молоко), учительская (комната для учителей); Отец рассказал, куда мы поедем летом. – Отец рассказал о летней поездке. Об экономичности языковых форм свидетельствуют и разнообразные аббревиатуры.

Языку как феномену свойственны определенные антиномии, через которые проявляется саморазвитие языка, – закон противоречий. Обычно выделяют пять-шесть основных антиномий: антиномия говорящего и слушающего; антиномия узуса и возможностей языковой системы; антиномия кода и текста; антиномия, обусловленная асимметричностью языкового знака; антиномия двух функций языка – информационной и экспрессивной, антиномия двух форм языка – письменной и устной [де Соссюр 1999].

Антиномия говорящего и слушающего создается в результате различия в интересах вступающих в контакт собеседников (или читателя и автора): говорящий заинтересован в том, чтобы упростить и сократить высказывание, а слушающий – упростить и облегчить восприятие и понимание высказывания. Столкновение интересов создает конфликтную ситуацию, которая должна быть снята путем поиска удовлетворяющих обе стороны форм выражения.

Например, в русском языке начала и середины XX в. появилось много аббревиатур (звуковых, буквенных, отчасти слоговых). Это было в высшей степени удобно для того, кто составлял тексты (экономия речевых усилий), однако в настоящее время появляется все больше расчлененных наименований (ср.: общество защиты животных, районное управление по борьбе с организованной преступностью, общество художников-станковистов), которые не отрицают употребление аббревиатур (РУБОП), но, конкурируя с ними, обладают явным преимуществом воздействующей силы, поскольку несут в себе открытое содержание.

Антиномия кода и текста – это противоречие между набором языковых единиц (код – сумма фонем, морфем, слов, синтаксических единиц) и их употреблением в связной речи (текст). Здесь существует такая связь: если увеличить код (увеличить количество языковых знаков), то текст, который строится из этих знаков, сократится; и наоборот, если сократить код, то текст непременно увеличится, так как недостающие кодовые знаки придется передавать описательно, пользуясь оставшимися знаками. Хрестоматийным примером такой взаимосвязи служат русские названия родственников (деверь ‘брат мужа’ [БТС 2000: 244]; шурин ‘брат жены’; золовка 'сестра мужа’ [БТС 2000: 369]; свояченица 'сестра жены’ [БТС 2000: 1163] и т.д.).

Увеличение кода за счет заимствований происходит в тех случаях, когда иноязычное слово может быть переведено только словосочетанием, например: кавалькада ‘группа наездников и наездниц на прогулке; группа всадников, едущих вместе’ [БТС 2000: 408], брокер 'посредник при совершении сделок на бирже, действующий по поручению своих клиентов и т.д. [БТС 2000: 97].

Антиномия системы и нормы (по-другому – узуса и возможностей языка) заключается в том, что возможности языка (системы) значительно шире, чем принятое в литературном языке употребление языковых знаков; традиционная норма действует в сторону ограничения, запрета, тогда как система способна удовлетворить бoльшие запросы общения. Например, норма фиксирует недостаточность некоторых грамматических форм (отсутствие формы 1-го лица единственного числа у глагола победить, отсутствие противопоставления по видам у ряда глаголов, которые квалифицируются как двувидовые, и т.д.). Употребление компенсирует такие отсутствия, пользуясь возможностями самого языка, сравним использование в функции предиката глагольных междометий в случае одновидового глагола, например, шастать: Тут старушка-мать шасть в комнату – и вынесла ларец.

Антиномия, вызванная асимметричностью языкового знака, проявляется в том, что означаемое и означающее всегда находятся в состоянии конфликта. Означаемое (значение) стремится к приобретению новых, более точных средств выражения (новых знаков для обозначения), отсюда рост синонимии: врач – доктор – лекарь – эскулап. Означающее (знак), в свою очередь, стремится расширить круг своих значений, приобрести новые значения.

Сравним расширение значения слова успешный: рядом с узуальным успешный сезон, успешный опыт возникло сочетание успешный менеджер. Для характеристики личности, добивающейся успеха, в русском языке использовались другие прилагательные (преуспевающий, удачливый). Слово успешный словари определяют следующим образом: Успешный 1. Заключающий в себе успех, сопровождающийся успехом. Успешные гастроли. Успешные занятия Успешная работа. Успешный исход дела. Успешные оценки. Успешная охота. Успешная демонстрация новых моделей одежды. 2. Разг. Такой, которому сопутствует успех в чем-либо. Успешный сотрудник. Успешный обманщик. Успешный покоритель женских сердец. [БТС 2000: 1400]. В этом новом втором значении успешный менеджер – это ‘тот, кто работает результативно’. Появлению этого нового сочетания способствует и фетишизация в современном мире успеха как материального выигрыша: «Репутация державы точнее всего определяется той суммой, которую она способна взять в долг» – Уинстон Черчилль [National Business 11.2008: 65]. Лингвистическим механизмом расширения является угасание дифференциаторов [Способы номинации в современном русском языке 1982; Кобозева 2009]. Так возникает равновесие: означаемое и означающее «приходят к согласию».

Антиномия двух функций языка сводится к противопоставлению информационной и экспрессивной функции. Обе действуют в разных направлениях: информационная функция приводит к однотипности, стандартности языковых единиц, экспрессивная – поощряет новизну, оригинальность выражения. Речевой стандарт закрепляется в официальных сферах общения – в деловой переписке, юридической литературе, государственных актах. Экспрессия, новизна выражения более свойственна речи ораторской, публицистической, художественной. Своеобразный компромисс (а чаще именно конфликт) обнаруживается в СМИ, особенно в газете, где экспрессия и стандарт, как указывает В.Г. Костомаров, являются конструктивным признаком [Костомаров 1999: 57], в том числе синтаксического оформления материала: На этот раз Джуллиани и Хиллари Клинтон имеют реальный шанс встретиться в финальном забеге. Будучи рыцарем по званию и натуре, Руди должен принять вызов с открытым забралом. [Профиль №33 2007: 26]; Что же касается наблюдателей со словарем, то им тоже нужна новая вакцина. От клинического идиотизма. [Интернет URL http://www.lenta.ru/columns/2010/03/18/vaccine/ дата обращения: 18.03.2010]. Являясь одновременно средством донесения новостей и воздействия на читателей/слушателей, публицистическая речь гармонично реализует обе функции, в последнее время все больше демонстрируя слияние разговорного и книжных (письменных) стилей.

Последнее из противоречий – антиномия устной и письменной формы языка. В настоящее время в связи с возрастающей ролью спонтанного общения и ослаблением рамок официального публичного общения (в прошлом – подготовленного в письменной форме), в связи с ослаблением цензуры и самоцензуры изменилось и само функционирование русского языка.

Так, в прошлом достаточно обособленные формы реализации языка – устная и письменная – начинают в каких-то случаях сближаться, активизируя свое естественное взаимодействие. Устная речь воспринимает элементы книжности, письменная – широко использует принципы разговорности. Например: Султыгов ёк, но не до конца. И ненадолго [Нов. газета № 5 26.01.2004: 12]; В большинстве же школ директора просто ждут: авось рассосется само, ничего делать не придется. [Рус. Newsweek №35 2009: 54]; Песок себе и песок, как на пляже, сначала говорили в аэрокосмическом агентстве. [Интернет URL http://news.rambler.ru/15963280/ дата обращения: 16.10.2012].

Начинает разрушаться и само соотношение книжности (основа – письменная речь) и разговорности (основа – устная речь). Возникает своеобразная форма письменной фиксации устной речи [Колесов 1999; Костомаров 1999; Колокольцева 2001]. В звучащей же речи появляются не только лексико-грамматические признаки книжной речи, но и чисто письменная символика, например: человек с большой буквы, доброта в кавычках, качество со знаком плюс (минус) и др. [Валгина 2003: 24-25].