Глава 11 ВЗАИМОСВЯЗЬ ИМПЕРСОНАЛА И НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА: ОПРОС ЛИНГВИСТОВ И КУЛЬТУРОЛОГОВ

В 2007-2008 гг. мы разослали несколько писем отечественным и зарубежным лингвистам и культурологам с просьбой высказать своё мнение о связи имперсонала (как и языка вообще) с категориями менталитета и особенностями национального характера.

Культуролог из университета Бремен Г.Ч. Гусейнов ответил на наш запрос о связи языкового строя и культурного типа (или же особенностей национального характера) следующим образом: «Мне кажется, метод определения зависимости "национального характера" от "языкового строя" в том виде, в каком он предложен Анной Вежбицкой, не работает. [...] Поэтому короткий ответ на Ваш вопрос такой: связь между безличными конструкциями и нац. характером - это идеологическая конструкция в голове лингвиста» (получено по электронной почте в августе 2007 г.).

Кандидат филологических наук О.А. Мазнева (Высшая школа культурологии Московского государственного университета культуры и искусств) написала нам следующее: «Количество безличных конструкций в русском языке неуклонно растет, что отмечают многие лингвисты. И здесь, мне думается, надо говорить о том, что эти конструкции дают возможность передавать в речи состояние человека, акцентировать внимание на том или ином состоянии (ср. Мне весело / Я веселюсь), с одной стороны. С другой стороны, конструкции Ветром сорвало шляпу, Песком засыпало глаза также смещают акцент с деятеля на действие и его результат. Всё это даёт языку неограниченные возможности в выражении чувств, результата, действия, но не имеет отношения к русскому менталитету» (получено по электронной почте в августе 2007 г.).

Польский лингвист А. Киклевич (The University of Warmia and Mazury) написал нам, что, по его мнению, «русские принципиально лишены фатализма» (получено по электронной почте в мае 2007 г.).

От кандидата культурологии Л.Е. Добрейциной (Уральский государственный университет) мы получили следующий комментарий (с оговоркой, что она не является специалистом по языкознанию): «Мне кажется, что связи здесь [между имперсоналом и национальным характером - Е.З.] нет и что распространенность в языке безличных конструкций связана скорее с историей языка, чем с мировоззренческими проблемами.

Лингвист Й. Барддал из University of Bergen, на исследования которой мы неоднократно ссылались, написала нам, что сомневается в связи между языком (в том числе имперсоналом) и культурой; если же такая связь существует, то она скорее ретроспективного характера, то есть язык отражает какие-то давние тенденции развития национального менталитета, не обязательно имеющие параллели в современном менталитете его носителей. Одновременно она обращает внимание на активный строй индоевропейского праязыка: “I sincerely doubt that there can be such a direct link between language and culture... [...] I believe, however, that the impersonal construction reflects a construal of reality which may be more typical of earlier culture, and that such a construal is less agentive and more passive-like in the sense that the speaker/subject is construed as being more of an observer to which things happen, rather than being an agentive force him/herself. I know very little about the Russian national character, and it may very well be the case that the construal we are talking about may coincide better with the Russian national character than the Icelandic national character. In that case, and if the construal we are talking about is a layer from earlier culture, and I say if as it is not a given that it is, I guess that means that the Icelandic national character must have changed faster than the Russian national character. The other alternative is that the impersonal construal is and was an alternative construal found at least in West-Indo-European, without that particularly having reflected a specific less active culture. At the same time I believe, and I am working on a project with Thorhallur Eythorsson in Iceland on this, that Proto-Indo-European must have been some sort of a stative-active language, in particular because of the impersonal construction where the subject-like argument is not in the nominative case.

Филолог, кандидат исторических наук ФЗ. Шелов-Коведяев прокомментировал тот же вопрос следующим образом: «1. Современная социология показывает, что западноевропейцы - большие коллективисты, чем русские (в широком понимании этого слова).

2. Если у немцев есть старая поговорка (а поговорки - концентрат векового опыта народа), которая в переводе на русский звучит как "Иногда для того, чтобы сделать шаг вперёд, достаточно пинка в зад", то она что, тоже говорит о генетическом безволии и пассивности немцев?!
3. Иррациональность и фатализм есть неизбежное следствие характера человеческой психики в целом, вытекающее из распределения ответственности между двумя полушариями мозга вида homo sapiens как такового, поэтому легковесные спекуляции на данную тему, касаются ли они русских или кого ещё, не имеют под собой никаких оснований.
4. Из сказанного выше ясно, что рассуждения постсоветских учёных [о связи имперсонала и особенностей менталитета - Е.З.] нельзя квалифицировать выше, чем салонное bla-bla-bla, не имеющее никакого касательства до научного знания.
5. Безличные конструкции действительно относятся к очень старому языковому пласту. Они широко представлены во всех древних языках, с которыми я имел дело... Между тем, духу активной состязательности (аго- на), пронизывающему всю греческую культуру, мир обязан и театром, и политикой, и спортом, и риторикой, и философией, и конкуренцией, и т.п. Об административной и юридической активности римлян, экономической и религиозной евреев и говорить не приходится. Кстати, если сравниваешь публицистику сорокалетней давности и современную, то легко убеждаешься, что экономическая отсталость Китая периода Мао и его бурный экономический рост теперь объясняются конъюнктурными авторами ровно одними и теми же чертами национального китайского характера!
6. Если говорить о безличных конструкциях в современных языках, то проблема заключается не в чьём-либо "фатализме" и прочей звонко обсуждаемой шелухе, а в различиях между, говоря языком лингвистики, синтетическими (таковыми изначально были все индоевропейские языки) и аналитическими (более молодыми) языками.
   Безличные конструкции трудно выразить в аналитических (французском, испанском, итальянском... ) и очень просто - в синтетических, сохранивших свою древнюю структуру, языках (немецком - ср. Es klingelt и т.п., - славянских и т.д.). Поскольку доминирующий в современном мире английский язык имеет ярко выраженную аналитическую структуру, это и даёт пищу для поверхностных суждений разного рода верхоглядов.
7. Когда безличными конструкциями описываются природные явления, то это просто-напросто указывает на непреодолимую силу стихийных обстоятельств: по этому поводу есть огромная профессиональная языковедческая литература. А выражения вроде "мне думается" вообще являются не более чем модальными конструкциями: при их использовании человек оставляет за собой право изменить точку зрения, в правильности которой он не до конца уверен. Эта категория материала также хорошо и давно отработана в лингвистике. Валить в одну кучу разные по происхождению и содержанию языковые феномены по сугубо формальному признаку недопустимо. Это смехотворный дилетантизм.
8. Вопрос о соотношении языкового строя и культурного типа очень сложен и тонок, он обсуждается филологами и антропологами высокого класса уже более полутораста лет. Там, где мы можем констатировать взаимосвязи между ними, они не относятся к тем сюжетам, которые вызывают Ваше несогласие. Категорические же суждения на данную тему вовсе не оправдали себя и давно отринуты серьёзной наукой. Ваши оппоненты явно "слышали звон, да не знают, где он". По сути, они ориентируются на шовинистические воззрения, которые были присущи некоторой части немецких лингвистов, историков и обществоведов сто и более лет тому назад в отношении, кстати, не русских, и вообще не восточных, но южных и западных славян: сербов, чехов и поляков, прежде всего.
9. Доминирование в русском характере таких черт, как иррациональность, фатализм, безволие и пассивный коллективизм само по себе ещё требует глубоких системных доказательств (хотя бы потому, что следовало бы объяснить, как при совокупности подобных качеств, которые должны были бы парализовать любое развитие, состоялась русская культура и имперская государственность, да и общественный и экономический ренессанс современной России после семи десятилетий тоталитаризма), которых я пока ни у кого не встречал.
   В отличие от ритуальных заклинаний (когда одно неизвестное, вопреки законам логики, доказывается через другое неизвестное: подобно нашумевшей в своё время фразе Ленина "учение Маркса всесильно, потому что оно верно") на данную тему, от которых самих веет обскурантизмом и верой в абсолютное предопределение, от которой уже давным-давно отказались даже богословы» (получено по электронной почте в сентябре 2007 г.).

Хотя мы не полностью разделяем приведённое мнение, более подробное его обсуждение здесь проводиться не будет.

Лингвист-типолог А.Л. Мальчуков (Max Planck Institute for Evolutionary Anthropology) написал нам в феврале 2008 г., что «объяснение безличных конструкций культурными факторами напоминает принятое в XIX в. объяснение эргативности "пассивным характером" этноса; в современной лингвистике мало кто к этому относится всерьёз».

Один из известнейших индоевропеистов нашего времени Т.В. Гам- крелидзе прислал нам следующее сообщение (к сожалению, без каких- либо пояснений): «Хочу Вам сообщить, что я, разумеется, не согласен с точкой зрения некоторых российских ученых о связи безличных конструкций с "русским менталитетом" (со всеми вытекающими из этого последствиями)» (февраль 2008 г.).

Ответ доцента А.А. Г радинаровой (Софийский университет) выглядит следующим образом: «Данные грамматической типологии, сравнительноисторических, а также социологических исследований свидетельствуют о неправомерности интерпретации языковых форм исключительно посредством культурологических объяснений. Подобные толкования часто оказываются субъективными и бездоказательными.

Так, среди личных конструкций актива, доминирование которых в языке обычно служит свидетельством свободной воли, активности, рационализма носителей этого языка, немало таких построений, которые очень трудно отнести к доказательствам "выделенности индивида" (А. Вежбицкая), контролирующего события и мыслящего логично и рационально. В одном ряду с распространенными в литературе лингвокультурологическими комментариями могло бы оказаться, например, утверждение, что наделение природных сил свойствами агенса представляет собой следы древних языческих верований, персонифицирующего природные стихии мифологического мышления.

В том же духе использование безличных конструкций с нулевым "стихийным" подлежащим (0стихии Ветром разбило окно) можно было бы объяснять философским осмыслением природных сил как элементов Космоса, управляемых чем-то вроде индийского Брахмана или шопенгауэровской Воли. Почему бы также не предположить, что за синтаксическим нулем скрывается не таинственная неизведанная сила, а Природа со своими вселенскими физическими законами?

Безусловная связь структурных форм языка с определенным способом концептуализации внешнего и внутреннего мира кажется мне менее прямолинейной и более сложной, чем она предстает в некоторых лингвокультурологических изысканиях. Кроме того, этимологически реальная, такая связь на протяжении веков может быть полностью утрачена. Беспристрастный исследователь не станет серьезно утверждать, что усвоение ребенком конструкций типа Здесь хорошо работается; Нельзя курить на голодный желудок; В комнате убрано; Ни пройти ни проехать; Закусить бы; Обедать, пожалуйста и т.п. делает из него пассивного, смиренного перед судьбой индивида с иррациональным мировосприятием, а не просто позволяет ему экономным способом выражать референциальный статус субъекта и модальные или экспрессивные смыслы.

Русский язык со своим синтетическим строем и свободным порядком слов обладает огромными возможностями передачи многообразия и сложности мира, выражения многочисленных нюансов модальных и оценочных значений. Безличные структуры являются значимой частью богатого русского языкового инструментария» (получено по электронной почте в феврале 2008 г.).

Ведущий мировой специалист по пассивным конструкциям A. Sie- wierska написала нам по поводу взаимосвязи языка (особенно имперсона- ла) и культуры следующее: “In relation to your question whether the use of impersonals has something to do with the "passivity" of the culture, I would think not. It is tempting to make generalizations about culture, as Wierzbicka does, but these generalizations seem to me to be very Eurocentric. First of all one would have to define "passivity" and then try and examine it globally. But to give just one example, among the languages of Australia there do not appear to be terribly many either passive or impersonal constructions, at least in comparison to Slavic. Yet the people have also been characterized as passive as animistic etc. So...

The relation between language and culture is of course an interesting question and one which we constantly return to. It is definitely worth examining but difficult to do so in a scientific way”.

Относительно взаимосвязи пассива и имперсонала она сообщает, что какие-либо обобщения делать рано, так как имперсонал ещё слишком мало исследован. Уже установлено, что пассив встречается примерно в 40 % языков мира; уже ясно, что существует взаимосвязь между пассивом, им- персоналом и другими видами конструкций (поэтому в английском из-за малочисленности безличных конструкций часто используют неопределённо-личные с местоимениями “they” и “one”), но дальнейшие взаимосвязи ещё требуют более подробных исследований: “Whether all the languages that don’t have passives use impersonal constructions often is far from clear. Impersonal constructions have not yet been investigated thoroughly on a cross- linguistic basis. I am trying to do so now. However, the literature is very incomplete and most of our data on these constructions come from European languages” (получено по электронной почте в январе 2008 г.).

Один из самых известных типологов мира М. Хаспельмат, чьи работы уже многократно цитировались в этой книге, написал нам следующее: “Es mag sein, dass es neuerdings einige Leute gibt, die sich wieder fur Volkerpsy- chologie interessieren, und z.B. Anna Wierzbicka hat auf diesem Gebiet einiges Interessantes geschrieben, aber nach meiner Wahrnehmung ist die Auffassung, dass solche grammatischen Unterschiede zwischen den Sprachen nichts mit kul- turellen Unterschieden zu tun haben, in der Linguistik klar uberwiegend. Ich glaube prinzipiell, dass es moglich ist, dass kulturelle Unterschiede sich in der Grammatik widerspiegeln, aber im Fall der unpersonlichen Konstruktionen halte ich das fur auBerst unwahrscheinlich” (получено по электронной почте в феврале 2007 г.).

Перевод: «Может быть, вновь появились люди, интересующиеся психологией народов (например, Анна Вежбицкая написала кое-что интересное по этому поводу), но, как мне кажется, точка зрения, согласно которой подобные грамматические различия между языками [отсутствие или наличие имперсонала - Е.З.] не имеют ничего общего с культурными различиями, явно доминирует в лингвистике. И хотя я в принципе считаю возможным отражение культурных различий в грамматике, в случае безличных конструкций оно представляется мне чрезвычайно маловероятным».

Ниже он добавляет, однако, что корреляция между синтетизмом и безличными конструкциями также требует подтверждения.

Индоевропеист профессор Н. Еттингер (университет Эрланген- Нюрнберг) посвятил много времени обсуждению с автором этой книги основных её положений, касающихся типологии индоевропейского языка (февраль 2008 г.). Специалистов, посвятивших несколько десятков лет жизни изучению праязыка и достигших в этом мировой известности, сейчас очень мало, поэтому мнение профессора Н. Еттингера особенно важно для нашей работы.

Безличные конструкции в форме 3 л. ед. ч. ср. р. он считает реликтами стативных глаголов, хотя указывает на то, что из-за огромного временного разрыва между современными языками и реконструируемой стадией их общего предка не имеет смысла искать точных соответствий в морфологии. Он не разделяет упоминавшуюся выше точку зрения, что датив и аккузатив могли произойти из одного падежа. По его мнению, более вероятно происхождение датива из общей стадии с локативом или каким-то падежом направления. Еттингер подтвердил нам, что в индоевропейском восстанавливаются некоторые характеристики деноминативного строя, а в хеттском языке есть достаточно чёткие признаки эргативности, но однозначных выводов о деноминативности праязыка из этого он не делает, так как пока остаётся слишком много открытых вопросов (например, о происхождении флексии «активного» падежа -s, эргативности контактировавших с хеттским языков). Тем не менее, в индоевропейском языке субстан- тивы действительно делились на одушевлённые / неодушевлённые или активные / инактивные (это хорошо отразилось в хеттском, где вместо мужского и женского рода есть только общий), принадлежность действительно выражалась глаголом «быть», сам этот глагол, будучи связкой, мог опускаться; формы местоимений 3 л. действительно возникли позже остальных, доминирующим порядком слов был SOV, вместо пассива использовался медий, глаголы стативного спряжения могли частично сохраниться в современном пассиве, вместо времён использовалась категория вида, безличные конструкции употреблялись значительно чаще, субъекты с неодушевлёнными денотатами в роли подлежащего получали специальные маркеры (выше мы уже говорили об этом на примере хетт. «вода»), причём по одной из теорий в самом раннем задокументированном языке - хеттском - такой маркер мог быть обозначением творительного падежа (хотя есть и другие объяснения), ср. рус. Жука смыло водой; в индоевропейском действительно присутствовали «аффективные конструкции» типа рус. Ему страшно, прилагательных было относительно мало, причём они произошли преимущественно от существительных; инфинитивов ещё не было, ранний предок индоевропейского наверняка обладал высокой степенью глагольности (как это и должно быть в активных языках), а не номинальности. Все эти характеристики уже перечислялись выше.

Конструкции типа Жука смыло водой были широко распространены в древних индоевропейских языках, хотя в одних вместо инструменталиса мог использоваться датив (греч.), в других - аблатив (лат.), но в любом случае речь идёт о «наследниках» творительного падежа в тех языках, где он исчез или сменил свои функции. Еттингер также обратил внимание на то, что индоевропейский язык контактировал с эргативным субстратом, родственным баскскому[87]. Особенно это касается кельтских языков (возможно, именно здесь следует искать объяснение чертам деноминативности в среднеуэльском, о которых говорилось выше). Эргативность индоиранских языков представляется ему не первичной, а развившейся уже после распада индоевропейского под влиянием соседних языков. На ранней стадии развития индоевропейский был языком аналитического строя, флексии развились из-за слияния существительных и глаголов с постпозициями и частицами. Таким образом, хотя Н. Еттингер и не подтвердил однозначно деноминативность индоевропейского, он согласился с тем, что данный язык обладает практически всеми основными характеристиками, приписываемыми обычно активному строю. Причиной аналитизации индоевропейских языков он считает языковое смешение. Наличие некоторых черт активного строя в русском заключается в постоянных контактах с языками русского севера и «консервации» особенностей индоевропейского праязыка благодаря относительной изоляции от Западной Европы. Определённую роль в сохранении синтетического строя могло сыграть то обстоятельство, что в русском относительно слабо выражены диалекты, то есть нет постоянного трения похожих, но не совсем понятных вариантов одного языка с разными системами флексий. Расширение сферы употребления безличных конструкций в украинском он считает следствием влияния русского языка, так как никаких явных контактов с носителями деноминативных языков в данном случае не прослеживается. Тот факт, что Западная Украина, в которой проживает большинство носителей украинского, веками входила в состав Польши и других государств, но не России, он не считает существенным препятствием, поскольку в случае языкового влияния решающую роль раньше играли не политические, а географические факторы (например, разделённость народов горами).

Не должно складываться впечатления, будто все ответившие нам учёные поддержали наше мнение об отсутствии связи между национальным характером (менталитетом) и безличными конструкциями. Противоположные мнения (их было всего два) мы поместили в самом начале предисловия среди соответствующих отрывков из работ приверженцев теории А. Вежбицкой.