Выводы к 1 главе
Революционный период двадцатого века характеризуется повышенным вниманием различных общественных деятелей к языку не только как средству представления основных принципов теоретического знания, средству представления нового знания, но и как к объекту манипулирования сознанием общества в различных областях знания.
Данный аспект наглядно отражает принцип лингвистической дополнительности, согласно которому языковая картина мира в совокупности с концептуальной формируют иное мировоззрение общества, служит средством достижения основной цели — создания «нового человека».В начале двадцатого века в связи с изменениями в жизни общества доминирующей формой речевой коммуникации являются устные жанры: выступления, доклады, лекции и т. д. Их семантическая наполненность имеет не столько информативное значение, сколько эмоционально-экспрессивное. Такая речь представляет собой «лишь последовательность пустых знаков, имеющих смысл лишь благодаря своему движению вперед» (Барт, 1983, с. 315). Использование данных жанров в речевой деятельности представителей политической идеологии способствует достижению их основной цели — воздействию на сознание широких масс населения с целью управления их социальным поведением. Это воздействие достигается за счет сознательного отбора языковых средств в процессе порождения речи. В результате функционирования данной «лингво-идеологической парадигмы» язык оказывает воздействие на формирование мировоззрения социума, способствует закреплению в его сознании определенных стереотипов поведения, что объясняется принципом лингвистической относительности.
В литературном творчестве в частности, в творчестве авангардистов, использование устных речевых жанров было также распространено. При этом, подобно выступлениям представителей коммунистической идеологии, основное внимание было сосредоточено именно на языке. Однако, в отличие от социалистической партии, у авангардистов процессы обработки языка, выражение манипулятивной функции языка носят эксплицитный характер.
Различные манифесты, декларации и воззвания футуристов, провозглашающие основные принципы создания нового поэтического искусства, создания нового языка, являются ярким примером эксплицированного метапоэтического текста, представляющего собой своеобразное «руководство» для адресата, способствующее адекватному восприятию и пониманию футуристических текстов. В итоге футуристическое искусство, освобождая сознание художника от привычных стереотипов, с его провозглашением «заумного языка», подобно коррелируясь с основными принципами коммунистической идеологии, было направлено на изменение характера мышления «нового» человека, создание «нового» сознания социума, тем самым формируя новый мир, отличный от существующего, виртуальный мир, потусторонний мир со своим языком, а следовательно, с качественно новой картиной мира. Провозглашая приоритет формы над содержанием, а не наоборот, футуристы тем самым подтверждали свою точку зрения относительно перспективы создания нового мира. С другой стороны, художественный экстремизм, проявляющийся в активном, даже агрессивном навязывании окружающим своих представлений об искусстве, провозглашение заумного языка как языка будущего, всемирного языка, — все это выражало утопизм футуристических идей, связанных с завышенной оценкой преобразовательных возможностей собственного творчества, с попытками овладеть иррациональным, на уровне подсознания перевернуть традиционные представления о назначении искусства и внедрить свою модель построения новой жизни через преобразовательную роль искусства. Таким образом, подобное выступление футуристов против традиции было самообманом, мифом, стремящимся выйти за пределы искусства и подчинить весь мир.Язык как средство распространения главных постулатов коммунистической партии, функционировал и в послереволюционное время, получив при этом статус «мощнейшего оружия против классового врага». При этом развитие научного знания в революционный и послереволюционный периоды ХХ века также осуществляется в контексте коммунистической идеологии.
Провозглашая науку как сферу особого знания, способную воздействовать на все сферы жизнедеятельности общества, социалистическая идеология приписывала себе статус научности (материалистическая диалектика является общефилософским методом научного познания и преобразования действительности). Период середины-конца двадцатых годов ХХ века представляет наиболее активное взаимодействие идеологии и науки. Происходит их взаимное проникновение. Следовательно, в сфере научного знания, в частности в языкознании, также посредством языка внедряются идеологические стереотипы. Этот факт ярко представлен в лингвистических работах одного из крупных языковедов этого времени — академика Н.Я. Марра. Идеи академика Н.Я. Марра о полном отказе от старой науки и замене ее новой, его рассмотрение всех явлений «в мировом масштабе», без национальных границ, постоянная апелляция к народным массам и угнетенным национальностям, его постоянные заявления о будущем всемирном языке, близкое создание которого тогда казалось многим актуальной задачей, повлекло создание им «нового учения о языке», которое в двадцатые годы явилось примером синкретизма лингвистики и идеологии. Реализуя диалектико-материалистический принцип в языкознании, описывая философию языка в контексте диалектико-материалистической философии, отождествляя язык с надстройкой, Н. Я. Марр оказался не просто партнером партии в деле борьбы за построение нового общества, но и активным ее участником, а в некоторых случаях и руководителем. Однако признание в 1950-е годы «Нового учения о языке»Н.Я. Марра «порочным, вульгаризаторским и псевдонаучным» лишний раз доказывает, что как бы ни старалась наука слиться с идеологией, последняя, распространяя свое влияние на все области общественной жизни, подчиняла их себе осуществляла тотальный контроль.
Наряду с внедрением материалистического метода в сферу лингвистического знания, распространением посредством языка тотального контроля коммунистической партии над всеми областями общественной деятельности, в работах лингвистов-оппозиционеров обращается внимание на качественную сторону функционирования языка.
Так, наблюдая за развитием языка революционного и послереволюционного времени, ученые-языковеды Г.О. Винокур, А.М. Селищев, С. Карцевский в своих работах констатируют факт шаблонизации языка, при котором язык перестает выполнять когнитивную функцию и возводится в ранг стандартизованного, функционирующего только за счет окаменелых конструкций, несмотря на то, что всегда, в периоды социальных потрясений, с развитием культуры изменяется и язык, который вынужден приспосабливаться к новым культурным задачам, к новым понятиям. Однако ситуация начала двадцатых годов со стремлением сделать язык средством манипулирования сознанием, согласно воззрениям А.М. Селищева, Г. О. Винокура, вызывает опасение относительно дальнейшего развития языка. Ведь стандартизация языка послереволюционного периода, стремление унифицировать мышление социума влечет за собой внедрение в социальное сознание особой речемыслительной модели, согласно которой все языковое поведение, все социальные взаимоотношения строятся на основе единых правил, общего шаблона. «Принимая закрепленный речевой оборот, лингвистическую формулу за живой лозунг, мы простое название мысли принимаем за содержание. . Мы перестаем понимать, что говорим», — приходит к выводу Г. О. Винокур. Ведь, как отмечают лингвисты-оппозиционеры, экспрессивная сторона слова выдыхается, чем чаще слово употребляется, слово не производит впечатления, превращается в этикетку. В результате и мышление становится «бессмысленным».Таким образом, язык, функционируя в связной структуре идей периода двадцатых годов ХХ века, прежде всего функционирует как средство достижения целей коммунистической идеологии, как средство распространения идеологических стереотипов во все сферы общественной деятельности, тем самым подчиняя их. Реализуясь через систему речевых штампов, приобретая фразеологизированный характер, язык тем самым способствует созданию и распространению единого мышления, единого образа поведения общества.