Глава 15 ВЫВОДЫ

Таким образом, можно согласиться с Г.Н. Воронцовой, считавшей, что строй языка не отражает осознания явлений непосредственно, и что было бы недопустимым упрощенчеством видеть между языковыми средствами выражения и уровнем (стадией) мышления говорящего на данном языке народа прямую связь (Серебренников, 1970, с.

• мужской, женский и средний род (“Encyclopedia of Language and Linguistics”, 2006, р. 8681; “The Cambridge History of the English Language”, 1992. Vol. 1, р. 47-48; Meier-Brugger, 2002, S. 279; Brugmann, 1904, р. 354-358; Ringe, 2006, р. 26; Streitberg, 1900, S. 223; Hudson-Williams, 1966, р. 47);
• категорию вида (cp. Жирмунский, 1940, с. 45; Gamkrelidze, Ivanov, 1995, р. 284; Ringe, 2006, р. 24-25; Streitberg, 1900, S. 276; Bauer, 2000, р. 336; Климов, 1977, с. 22; Букатевич и др., 1974, с. 207-210; Иванов, 1983, с. 344-345);
• свободный порядок слов (cp. von Seefranz-Montag, 1983, S. 20; van Nahl, 2003, р. 3; Hirt, 1937. Bd. 7, S. 227);
• собирательное значение суффикса женского рода -а: братва, господа (Жирмунский, 1940, с. 60; cp. Ringe, 2006, р. 60; Brugmann, 1897, p. 21-22, 25; Борковский, Кузнецов, 2006, с. 324);
• нерегулярное место ударения в слове (ср. Блумфилд, 2002, с. 340; Schmidt, 2000, S. 47; Crystal, 1995, р. 32; “The Cambridge History of the English Language”, 1992. Vol. 1, р. 30; Hudson-Williams, 1966, р. 42; Krapp, 1909, р. 50; Williams, 1911, р. 2; Lehmann, 2002, р. 202-203; Аракин, 2003, с. 19; “The Oxford History of English”, 2006, р. 20);
• остатки двойственного числа: например, употребление после числительных 2, 3, 4 существительных в форме ед. ч. род. п., употребление после числительного 5 существительных в форме мн. ч. род.
  п. (Hudson-Williams, 1966, р. 66; Букатевич и др., 1974, с. 147-148; Винокур, 1959, с. 39);
• различие одушевлённых и неодушевлённых существительных, обнаруживающееся в специфических типах синкретизма падежных форм (cp. Gamkrelidze, Ivanov, 1995, р. 238-239; Зеленецкий, 2004, с. 205; Широкова, 2000, с. 100; Зеленецкий, Монахов, 1983, с. 206-207);
• наличие супплетивных форм глагола: говорить - сказать, ловить - поймать (Букатевич и др., 1974, с. 189);
• отчества, сохранившиеся в германских языках только в древнейших рунических надписях (Lehmann, 1972, р. 244);
• эллипсис глагола-связки быть (Bomhard, Kerns, 1994, р. 163; Лом- тев, 1954, с. 6-8);
• отсутствие артиклей (cp. Schmidt, 2000, S. 44; Bauer, 2000, р. 191);
• безличные конструкции, распространённые и в древних индоевропейских языках, ср. д.-инд. Kitavq tatapa (Игроку было больно); лат. Pudet me (Мне стыдно); нем. (устар.) Ihn / ihm hungert (Ему голодно) (Brugmann, 1904, S. 629).

Английский, напротив, относится к языкам, отошедшим от индоевропейского дальше остальных. Номинативный строй и жёсткий порядок слов принадлежат к тем нововведениям, которые английский делит с другими аналитическими языками и которые сделали невозможным употребление большинства безличных конструкций. В этом отношении английский столь же соответствует нормам аналитических языков, как русский соответствует нормам синтетических, потому рассматривать другие языки (в том числе синтетические) с точки зрения именно английского, измерять их «правильность» или «неправильность», их «прогрессивность» или «отсталость» по его грамматическим особенностям и законам - это проявление этноцентризма, а не поиск истины. Многочисленность или практически полное отсутствие безличных конструкций есть, прежде всего, факт лингвистический, не имеющий ничего общего с категориями менталитета или национального характера (хотя такую связь при зарождении соответствующих конструкций несколько тысяч лет назад нельзя исключить полностью).

Таблица 24

Эквиваленты русских безличных конструкций               в              английском              разных периодов

Хотя нельзя полностью исключить, что в имперсонале в какой-то мере отражено мировоззрение древних людей (как в этимологии слова можно иногда различить следы древней мифологии), это ещё не должно означать, что соответствующие структуры формируют современный русский менталитет, а русский менталитет, в свою очередь, не даёт исчезнуть этим структурам. По той же причине сохранность в английском языческих понятий god (Бог), heaven (небо), hell (ад), Easter (Пасха) (Блумфилд, 2002, с. 499) ещё не свидетельствует о том, что британцы остались язычниками. Культурологические характеристики народов, объединённых одним языковым строем (синтетическим или аналитическим), слишком различны, чтобы приписывать тому или иному грамматическому признаку определённое культурологическое значение.

Наличие широкой сферы употребления имперсонала в индоевропейских языках позитивно коррелирует с возможностью опускать подлежащее в личных предложениях, с отсутствием или редким употреблением формального подлежащего, с возможностью инверсии и свободным порядком слов вообще, с развитой системой флексий, полифункциональностью датива (в меньшей мере - аккузатива и генитива), сохранением возвратных глаголов, многочисленностью неправильных глаголов, относительно слабой развитостью пассива, малочисленностью транзитивных глаголов, редкостью конверсии и прочими признаками синтетического строя, а также с общей консервативностью языка. Такая консервативность может быть обусловлена географической обособленностью языка, отсутствием влияния суперстратов, адстратов и субстратов, слабой диалектальной раздробленностью, склонностью носителей языка к пуризму. Развитие имперсона- ла в русском языке объясняется принципом аналогии, влиянием финноугорского субстрата, стилистической и семантической дифференциацией личных и безличных конструкций, ростом абстрактности мышления (в данном случае вопрос о взаимосвязи мышления с имперсоналом остаётся открытым, так как убедительно доказать или опровергнуть её пока невозможно), а также рядом других факторов. Исчезновение безличных конструкций в английском связано, в первую очередь, c номинативизацией, распадом системы флексий и, как следствие, с утверждением жёсткого порядка слов SVO, сделавшим невозможной топикализацию дополнения. Важную роль сыграл также принцип аналогии. Малочисленность оборотов типа It seems to me; It pleases me можно объяснить потребностью носителей языка выражать тему-подлежащее перед ремой. Отсутствие конструкций типа To me seems обусловлено семантической полифункциональностью общего падежа (нет надобности вводить столь маркированные предложные конструкции, если стандартное подлежащее в общем падеже может передавать то же значение) и жёстким порядком слов «номинативный субъект gt; глагол gt; аккузативный объект».

Приведённые в главе «Мифологичность сознания по данным социологии» статистические данные показывают, что способ выражения грамматического значения (аналитический / синтетический) не имеет никакого отношения к рациональности мировосприятия. Англичане верят в судьбу больше, чем русские, хотя и говорят на более аналитизированном языке.

Что касается статистических данных, относящихся к частотности употребления лексических единиц, то мы не склонны приписывать им особую надёжность или доказательную силу, так как интенсивность использования того или иного слова зависит от огромного числа факторов, которые далеко не всегда возможно в должной мере учитывать при проведении подсчётов. Речь идёт о времени возникновения слова, его стилистической окраске в разные периоды истории, его более употребительных, но уже забытых синонимах, вышедших из употребления или появившихся дополнительных значениях (которые могли сказаться на частотности), сменившемся написании и т.д. Тем не менее, в некоторых случаях частотность лексики представляется нам достаточно наглядной и показательной, чтобы проиллюстрировать ею (исключительно в качестве дополнительного средства) те или иные тенденции в развитии русской системы ценностей, а также при сопоставлении русского и англо-американского менталитета. Исключением являются «технические» слова типа «быть» или «мочь», тесно связанные с грамматическим строем языка. Их частотность сама по себе обладает достаточной доказательной силой. Наиболее примечательным результатом наших статистических исследований русской лексики представляется следующий: хотя русские действительно чаще используют «фаталистичную» лексику типа «судьба» по сравнению с англичанами и американцами, но, с другой стороны, они реже выражают покорность судьбе и реже пользуются «нерелигиозной фаталистичной» лексикой типа «безвыходный», «безвыходность», «безысходный», «безысходность», «обречённый», «обречённость».

При сопоставлении особенностей русского языка с типичными признаками эргативного и активного строя нам значительно чаще удавалось найти параллели с последним. К реликтам активного строя в русском языке можно причислить следующие характеристики (частично уже упоминавшиеся среди сходств русского с индоевропейским языком):

• дативные и аккузативные безличные конструкции (в активном строе субъекты оформляются подобно объектам номинативных языков при глаголах состояния и неволитивного действия, в том числе в так называемых «аффективных конструкциях», описывающих чувства, ощущения, эмоции);

• бессубъектные «метеорологические» конструкции типа «Дождит» (по У. Леману, остатки неволитивных конструкций, использовавшихся для описания состояний и процессов, происходящих без участия чьей-либо воли, спонтанных и не поддающихся контролю; примечательно использование безличных глаголов в форме 3 л. ед. ч. ср. р., исключавшей одушевлённого каузатора);
• высокая частотность сериализации SOV вместо SVO (особенно в тех случаях, когда подлежащее и дополнение выражаются местоимениями: Я её люблю);
• категория состояния (которую некоторые учёные считают самостоятельной частью речи);
• категория одушевлённости у существительных (активные языки используют специальные флексии для существительных активного класса в объектной позиции);
• немногочисленность переходных (аккузативных) глаголов;
• ограниченность категории залога (отсюда слабая развитость пассива, обычно отсутствующего в активных языках);
• возвратно-средний залог (трансформация стативного спряжения индоевропейского языка);
• склонность к использованию глаголов вместо прилагательных (чернеть вместо чёрный);
• низкая частотность прилагательных по сравнению с английским (в активных языках прилагательных обычно нет);
• относительно редкое использование существительных с неодушевлёнными денотатами в субъектной позиции (это выражается, среди прочего, в редкости грамматической персонификации);
• отграниченность категории вида от времён и её развитость;
• категория рода (мужской и женский род являются остатками активного класса субстантивов, средний - инактивного);
• совпадение форм номинатива и аккузатива у существительных среднего рода (так как в индоевропейском, как и в активных языках, инак- тивные существительные нельзя было использовать в субъектной позиции);
• выражение принадлежности глаголом «быть» в сочетании с неканоническим падежом субъекта (У меня есть; Будет мне слуга);
• эллипсис глагола-связки «быть» (Москва - столица России; в активных языках глагол-связка «быть» часто отсутствует или опускается);
• возможность использовать либо номинативный, либо дативный субъект с рядом глаголов (Я не сплю - Мне не спится), как в типе активных языков Fluid-S;
• позднее возникновение местоимений 3 л. (в активных языках отсутствуют);

• позднее введение местоимений-подлежащих вместо аффиксов глаголов (в активных языках обычно используются аффиксы), отсюда частое употребление бесподлежащных предложений.

Некоторые из перечисленных характеристик могут иметь и другие объяснения, что особенно относится к признакам синтетичности. Русский нельзя назвать языком активного строя, поскольку в нём имеется категория переходности (и, соответственно, категория залога), развита падежная система, глаголы не обладают признаком лабильности, субъект при глаголах со стативными значениями обычно стоит в именительном падеже (Я сплю; Я лежу; Я отдыхаю), вместо стативных глаголов используются прилагательные и т.д., то есть речь в случае русского может идти только о реликтах активного строя, не полностью потерявших свой первоначальный смысл и свою мотивацию.

Открытым остался вопрос о степени номинальности индоевропейского языка. С одной стороны, нередко можно встретить утверждение, что для индоевропейского характерно доминирование существительного, а безличные конструкции произошли от выражений типа Дождь!; Стыд мне! Об этом косвенно свидетельствует многочисленность номинальных частей речи в древних и консервативных языках (латыни, греческом, русском). С другой стороны, в исследованных активных языках обычно не глаголы произошли от существительных, а существительные от глаголов, а строй характеризуется высокой степенью глагольности (поэтому редко можно встретить инфинитивы, партиципы и т.п.). В русском, как мы показали, на первые несколько тысяч лексем и словоформ приходится значительно больше глаголов, чем в английском. Как бы то ни было, вероятно, нет никаких оснований искать причины зарождения имперсонала 200 000 лет назад (примерное время появления языка у предков человека, по данным А. Бромхарда и Дж. Кернса (Bomhard, Kerns, 1994, р. 167)), поскольку им- персонал требует слишком высокой степени абстракции, чтобы появиться среди наиболее ранних конструкций человеческой речи. Даже современные «примитивные» народы обычно избегают имперсонала, предпочитая выражения типа Дождь дождит; Небо дождит; Небо падает (мы показали это на примере креольских языков). Не играет большой роли, произошли ли существительные от глаголов или наоборот, так как, во-первых, едва ли это могло отразиться даже в ностратическом языке, а во-вторых, едва ли происхождение первичных частей речи имеет какое-то отношение к имперсоналу.

Что касается степени номинативности, то мы исходим в данной работе из предположения, что индоевропейский язык при возникновении содержал в себе яркие черты активного строя, но уже распадающегося или распавшегося (не исключается также ареально ограниченная эргатив- ность); при разделении на диалекты индоевропейский был уже однозначно номинативным, хотя некоторые черты активности сохранились в его потомках и поныне.

Авторы, приписывающие русскому языку особую пациентивность и феноменологичность, по сравнению с английским, исходят из нескольких ложных предпосылок:

• английский «номинатив» (общий падеж) передаёт агентивность и ничего более (на самом деле общий падеж может нести различные семантические роли: агенса, экспериенцера, пациенса, инструмента, посессора и т.д., причём как раз роль агенса встречается реже, чем в русском);
• английские волитивные «номинативные» конструкции противостоят неволитивным дативным (на самом деле неволитивные дативные конструкции исчезли несколько столетий назад; в современном английском датив если вообще присутствует, то только у местоимений);
• малочисленность безличных конструкций в английском ничем не компенсируется (на самом деле вместо имперсонала для передачи тех же значений активно используются грамматическая персонификация, модальные глаголы и пассив);
• за глагольной формой 3 л. ед. ч. cp. p. скрываются некие мистические силы, орудующие человеком или как-то воздействующие на него (на самом деле это наиболее нейтральная форма, как раз потому и использующаяся, что только она может передавать безличное значение, то есть действие без деятеля, ср. *Светал [деятель явно есть]; *Светали [деятель явно есть]; Светало [деятеля нет]; *Светала [деятель явно есть]);
• форма творительного падежа в конструкции типа Его переехало трамваем указывает на таинственного скрытого деятеля или волю рока (хотя вопрос о происхождении данной конструкции остаётся открытым, её аналоги в других индоевропейских языках указывают на её первичность по сравнению с Его переехал трамвай; форма творительного падежа, очевидно, обозначала раньше нестандартность (маркированность) субъекта, так как в активных языках субъектами могут быть только одушевлённые агенсы);
• причиной возникновения имперсонала были фатализм и иррациональность (на самом деле речь в данном случае идёт о большей чувствительности раннего индоевропейского языка к семантическим ролям субъекта - характеристике, свойственной деноминативным языкам);
• высокая частотность глагола «делать» в языках Западной Европы свидетельствует о деятельном менталитете (на самом деле это отчасти просто вспомогательный глагол, отчасти составная часть устойчивых выражений, характерных для аналитических языков из-за их склонности к сочетаниям существительных с высокочастотными глаголами типа «брать», «давать», «делать», «нести», «иметь»);
• отказ от безличных конструкций в английском связан с Ренессансом и протестантизмом (во-первых, никакого сознательного отказа не было - напротив, зафиксированы попытки вводить безличные конструкции вопреки аналитическому строю; во-вторых, процесс распада имперсонала шёл ещё со времён индоевропейского и ускорился до начала Ренессанса и зарождения протестантизма при переходе к среднеанглийскому в XI в., дополнительно ускорился в начале XIV в.);
• яркая номинативность английского обусловлена особым интересом к личности в английской культуре (неверно, так как то же самое можно было бы утверждать о любом аналитическом и особенно изолирующем языке типа вьетнамского или китайского, особенно если учитывать, что в китайском, например, почти нет имперсонала);
• инфинитивные конструкции типа «Не бывать Игорю на Руси святой» являются специфической характеристикой русского языка и свидетельствуют о национальном русском фатализме (на самом деле модальность выражалась инфинитивами во всех древних языках индоевропейского происхождения, так как не было модальных глаголов; в русском их мало и сейчас, поскольку они характерны для аналитического строя, благодаря чему инфинитивные конструкции сохранились);
• яркая аналитичность английского не имеет аналогов среди родственных языков и обусловлена особенностями мировоззрения типа логичности и рациональности (в пиджинах и креольских языках аналитичность выражена в большей мере, за что западные учёные нередко провозглашали их носителей примитивными и неспособными к воспроизведению сложных синтетических форм; среди индоевропейских языков особой аналитичностью отличается африкаанс, носителям которого - жителям ЮжноАфриканской Республики - этнолингвисты никогда не приписывали тех же качеств, что и англичанам);
• исчезновение безличных конструкций является однонаправленным процессом, свидетельствующим о распространении рациональных взглядов во всём мире, а русский язык является единственным исключением из этого правила (в индоевропейских языках безличные конструкции в основном действительно исчезают, хотя в фарерском, исландском и украинском возникают и новые; данные по языкам других семей пока не классифицированы, потому делать какие-то выводы преждевременно);
• глагол «иметь» в конструкции Я имею выражает большую агентив- ность, чем «быть» в конструкции У меня есть / Мне есть / Моё есть, так как глагол «иметь» транзитивный, а распространение транзитивных глаголов свидетельствует о каузативном и деятельном мышлении (на самом деле, переходные глаголы являются неизбежным следствием становления номинативного строя, называемого часто также аккузативным из-за приверженности к прямообъектным глаголам; в активных языках переходных глаголов нет, потому для выражения принадлежности используется глагол «быть»);
• существует некая универсальная и общепризнанная синтаксическая типология языков мира, подразделяющая все языки на рациональные, чьи носители мыслят логично и объективно, и иррациональные, чьи носители мыслят нелогично и субъективно (хотя такие типологии активно использовались в начале ХХ в., после Второй мировой войны стало очевидно, что они основывались в лучшем случае на ложных научных предпосылках, а в худшем - на расистских и националистических взглядах их авторов, а также желании идеологически обосновать неполноценность покоряемых или уже покорённых Западом народов);
• русским особенно свойственны пассивное отношение к жизни, феноменологическое мышление, иррациональность и инертность, отразившиеся и в синтаксическом строе языка, а сам язык воспроизводит теперь те же качества в говорящих на нём (упомянутые стереотипы о русских остаются бездоказательными с точки зрения социологических исследований, а связь между мировоззрением и синтаксическим строем и влияние синтаксического строя на мировоззрение принадлежат к разряду псевдо- или околонаучных спекуляций);
• развитие языков идёт исключительно от синтетического строя к аналитическому, от деноминативного - к номинативному, что свидетельствует об эволюционном развитии мышления (на самом деле, языки развиваются в разных направлениях).

Теория о пациентивности и иррациональности русского синтаксиса возникла в результате экстраполяции давно опровергнутых идей некоторых типологов начала ХХ в. о пациентивности и иррациональности языков эргативного строя (причём тогда к эргативным причисляли и языки, называемые сейчас активными). В свою очередь, типологи начала ХХ в. основывались на ложных представлениях антропологов и психологов своего времени о мышлении древнего и «примитивного» человека.