Вводные замечания

Фонетические процессы в языке протекают достаточно долго и действуют до тех пор, пока, во-первых, существует причина, вызвавшая языковое изменение, во-вторых, пока замена одного звука другим не охватит все слова, где для такого изменения есть условия: звук в этих словах находится в той позиции, в которой происходит его изменение, и, в-третьих, пока это изменение не произойдет у всех носителей данного языка или диалекта.

В древнерусском языке во многих сочетаниях согласных прошел процесс регрессивной ассимиляции по мягкости: СС’ gt; С’С\ В результате большинство согласных стало подчиняться закономерности: перед мягким согласным согласный должен быть тоже мягким. Так, губные и, по-видимому, заднеязычные смягчились перед всеми мягкими согласными; твердые переднеязычные, кроме [л], смягчились перед всеми мягкими согласными, кроме мягких заднеязычных; [л] смягчился перед [л’], [j] и [ц’]; см., например: [Грот 1899: 236—248; Шахматов 1915: 180—181; КошутиЬ 1919: 153—160; Матвеева 1928: 9—17; Калнынь 1956:192—196,202—212; Князевская 1957: 172—173; Колесов 1980: 144—147; Панов 1990: 110—122, 220—222, 436; Галинская 2002: 132, 165].

В результате позиция перед мягким согласным стала сигнификативно слабой для большинства парных по твердости/мягкости согласных.

Лишь переднеязычные различались по твердости/мягкости перед мягкими заднеязычными, и /л/ — /л’/ различались перед всеми мягкими согласными, кроме [л’] и [j]; ср.:у[ск’]ие—няу[с’к’]ивять,/?е[тк’]ие —р^[т’к’]г/, ба[нк’]м — бя[н’к’]и, го[рк’]г/— го[р’к ’]ие, фла[нг’]и— lt;)е[н’г’]м; до[лб’]йть — стреїл’б'їище, то[лп']е —ска[л’п’]е/7Ь, мд[лъ']ить —[л’в’]ииьш, ша[лф’]ёй — со[л'ф']ёджио, о напа[лм’]е — па[л’м’]е, «о[лз’]м — ско[л’з’]м, боя[лс’]я — в ва[л’с’]е, га[яд']ёть — сё[л'д']и, же[лд']ёть — ме[л'т’]ешйть, по[ли']ёй — во[л’н’]ей, Л4о[лч’]и— лш[л’ч’]нк, /яо[лш’]ина— ло[л’ш’]ён, Вд[лт']и — 0[л’г’]м, ло[лк’]м — ио[л’к’]м, а[л\']ймик — о[л’х’]ы.

Отсутствие смягчения переднеязычных перед мягкими заднеязычными, казалось бы, может объясняться поздним смягчением самих заднеязычных: в большинстве случаев они выступают перед [и], а сочетания [к’и], [г’и], [х’и] возникли достаточно поздно из сочетаний [кы], [гы], [хы] (во многих современных говорах до сих пор встречаются [кы], [гы], [хы]; см.: [Касаткин 1999: 196; ДАРЯ 1989, карта 52]). Однако в других случаях мягкие заднеязычные выступают перед /е/ из /і/, а в этой позиции мягкость всех согласных возникала раньше, чем перед другими гласными переднего ряда; см.: [Касаткин 1999: 161,166].

Отсутствие смягчения переднеязычных согласных перед мягкими заднеязычными объясняется не фонетическим характером твердости/мягкости этих согласных, а фонологическим статусом этого признака. Противопоставление по твердости/мягкости заднеязычных согласных фонем установилось в русском литературном языке, как и в большинстве говоров русского языка, позднее, чем противопоставление по этому признаку переднеязычных фонем. В период действия процесса смягчения согласных перед мягкими согласными мягкость заднеязычных звуков была несамостоятельна, позиционно обусловлена следующим гласным переднего ряда, тогда как твердость предшествующих переднеязычных была уже фонологически существенна. Между тем фонологическая существенность признака ассимилирующего звука — необходимое условие всякой ассимиляции, осуществляющейся по признакам, релевантным для фонологической системы языка; см.: [Мартине 1960: 245—246; Стеблин-Каменский 1966: 111; Касаткин 1999: 69—78].

Впрочем в современных русских говорах, как и в литературном языке, заднеязычные согласные уже противопоставлены по твердости/мягкости, эта корреляция подчинила себе и заднеязычные; см.: [Касаткин 1989: 57, 58; 2006: 160—162]. С этим, по-видимому, связаны случаи произношения мягких переднеязычных на месте исконных твердых перед мягкими заднеязычными в некоторых русских говорах: на стё[н’к’]е, смета[п’к''\и, вм[с’к’]м, глlt;з[с’к’]м и т.

и встречающееся в литературном языке старшее произношение в таких случаях, как ки[р’г’]йз, Л?о[р’г’]иы, допустимо устарелое a[p’x’]ue и др. В литературном языке допустимо старшее произношение в словах церковнославянского происхождения а[н’г’]ел, Ева[п'г']елие и производных от них.

Нейтрализация /л/ —/л’/ в звуке [л’] перед 1)1 (точнее, перед звуками, выступающими на месте /j/) и перед [л’], свойственная древнерусскому языку (бе[л]ый — 6e(ji’jd], ко [л] — ко[л’иа] и [л’]шиь — [ji’jy]; му[лл]а — му[л'л']е, гу[л,]ять — гу[л’л’]мвьш и т. п.), в современном русском литературном языке уже не характеризует подсистему согласных фонем. Давление системы — различения /л/ — /л’/ перед всеми другими согласными, где оно лексически представлено, привело к отмиранию прежней закономерности и возникновению новой — возможности противопоставления /л/ — /л’/ перед всеми согласными, в том числе и перед /л’/ и 1)1. Об этом свидетельствует появление новых слов с сочетанием [лл’]: поллитровый, поллитровка и существительного пол- литра, изменяющегося по падежам, а также не представляющих для русских трудности произношения [nj] в таких иноязычных собственных именах, как Кизилъюрт (город в Дагестане).

В древнерусском языке ранее отсутствовало противопоставление /л/ — /л’/ и перед мягким [ц’], где происходила нейтрализация /л/ — /л’/ в звуке [л’]. Позднее [ц’) отвердел. Сохранение при этом мягкого [л’] перед твердым [ц] — свидетельство того, что мягкость [л’] перестала связываться с данной позицией, стала самостоятельной, и еще перед [ц’] звук [л’] стал представителем мягкой фонемы /л’/; ср.: [Касаткин 1999: 86—100]. После отвердения [ц’] возможны были только слова с сочетанием [л’ц] (кольцо, крыльцо, зеркальце, рыльце, пальцы, щупальцы и др.) и отсутствовали слова с [лц]. Следовательно, для /л/ — /л’/ позиция перед [ц] по-прежнему оставалась сигнификативно слабой, так как здесь не наблюдалось противопоставление /л/ — /л’/. Однако в этой позиции уже не было нейтрализации этих фонем, а встречалась только /л’/; /л/ же не была запрещена системой, но в реальных примерах отсутствовала; ср.: [Аванесов 1956:175; Касаткин 2001].

На возможность противопоставления /л/ — /л’/ перед [р], [р’] (ранее такие примеры были лексически не представлены) может указывать аббревиатура 1920-х годов Гоэлро, сложносокращенное слово Далърыба, заимствованные слова кольраби, талреп, где сочетания [л’р], [лр’] выступают внутри корня, а также употребление таких иноязычных собственных имен, как Малъро, Амальрик, Ульрих и др.

Отсутствие смягчения [л] перед мягкими губными и переднеязычными (кроме [л’]) связано с тем, что противопоставление /л/ — /л’/ возникло раньше, чем противопоставление по твердости/мягкости других согласных. В эпоху, когда мягкость губных и переднеязычных только еще становилась фонологически существенной, твердость [л] уже была фонологически существенной. Поэтому [л] и не подвергался ассимиляции по мягкости перед этими согласными; см. [Касаткин 1999: 188—189,462—463].

На смену процессу ассимиляции твердых согласных следующим мягким — СС’ gt; С’С’ пришел новый процесс — отвердения первого согласного в этом сочетании: С’С’gt; СС’. Внешне этот процесс выглядит как диссимиляция согласных по твердости/мягкости. Однако причина этого процесса была в другом. Высказывались разные предположения.

М. В. Панов считал, что процесс изменения С’С’ gt; СС’ «начался под влиянием внутренних тенденций, именно: Бодуэнова закона; других причин не найти» [Панов 1968: 72]. «Законом Бодуэна де Куртенэ» М. В. Панов называет тенденцию развития русского языка, проявляющуюся в упрощении системы гласных и усложнении системы согласных. Это усложнение системы связано с увеличением различительной способности согласных, уменьшением их позиционной зависимости [Там же: 10—11, 21 и др.]. Однако и сформулирована и подтверждена многочисленными фактами истории русского языка эта тенденция была самим М. В. Пановым (см. также: [Панов 1990]), поэтому гораздо больше оснований называть ее «законом М.

Уточнение этого предположения было сделано М. Я. Гловинской,

Н.              Е. Ильиной, С. М. Кузьминой и М. В. Пановым: «процесс утраты позиционной мягкости» был вызван «самой системой языка: агглютинативными тенденциями в грамматике», а именно: установлением «единообразного вида морфемы», что достигается «на фонетическом уровне (...) ослаблением позиционной зависимости звуков в потоке речи» [Гловинская и др. 1971: 22—23].

М. В. Панов в книге, законченной в 1970 г., но опубликованной лишь через 20 лет, пишет: «Может быть, справедливым будет такое предположение. В русском языке заметно движение от эквиполентных противопоставлений к прива- тивным». «Пока в одних позициях, где нейтрализуется твердость — мягкость, выступали мягкие согласные, а в других позициях нейтрализации — твердые согласные, ни те, ни другие не могли считаться немаркированными». Это противопоставления эквиполентные. Затем «формируется состояние, при котором в позиции нейтрализации выступают губные только твердые (...). Твердый губной формируется как немаркированный член противопоставления», что характерно для привативных противопоставлений. «Сам процесс, возможно, шел так. Среди сочетаний губного с заднеязычным особенно часто встречается [ф’к’] (на Покровке, плутовки, у остановки, без подготовки, маленькие подковки...). Но это же сочетание обычно для стыка “предлог+полнозначное слово”: в кителе, в Китае, в кислых щах, в Керчи, в керосине, в келье... Пока “ассимилятивная” мягкость была сильнее, она подчиняла себе и эти сочетания. Но предлог бунтовал: он хотел везде быть равен себе, т. е. везде реализоваться звуком [в]. Сочетания в Костроме, в костюме, в комнате влияли на сочетания в Керчи, в кителе, в келье. Возникло стыковое сочетание [фк’] с твердым первым согласным. Пользуясь тягой языка к немаркированности единиц, к прива- тивным противопоставлениям, это сочетание проникло и в середину слова. Так на /7окро[ф’к’]е стало на /7окро[фк’]е. (...) Позиция, спровоцированная предлогом, обобщается и для других случаев» [Панов 1990:123—125].

Л. А. Вербицкая считает, что «главным системным фактором, определяющим произнесение твердого согласного перед мягким и распространение такого произношения, является немаркированность твердого, а маркированность мягкого согласного в фонологической системе русского языка» [Вербицкая 1976:67].

Еще одно предположение: процесс С’С’gt;СС’ был вызван «по-видимому, тенденцией русского языка к ослаблению напряженности артикуляционной базы, так как он приводил к замене мягкого согласного менее напряженным твердым» [Касаткин 1999: 212].

Все вышеуказанные обстоятельства безусловно имеют отношение к процессу отвердения согласного перед другим мягким согласным. Но можно ли считать их или какое-нибудь из них непосредственной причиной возникновения самого этого процесса?[79]

При анализе изменений, происходящих в языке, необходимо выявлять все обстоятельства, способствовавшие возникновению данного процесса. Но конечная цель такого анализа в каждом конкретном случае установить и непосредственную причину (ту «каплю, переполнившую чашу»), давшую последний толчок, после которого процесс начался.

Все вышеуказанные обстоятельства, приводимые в качестве причин возникновения процесса С’С’ gt; СС’, можно рассматривать лишь как условия, более или менее благоприятствовавшие началу и протеканию данного процесса, но не как саму непосредственную его причину. Ею, по-видимому, можно считать внутреннюю перестройку фонологической системы — изменение в языковом сознании говорящих (то есть в языке, но еще не в речи; см.: [Касаткин 1999: 86—100]), когда первый мягкий согласный подобных сочетаний, представлявший твердую/мягкую архифонему, был переинтерпретирован как вариант твердой фонемы. В результате и возникло стремление заменить его доминантой этой твердой фонемы— основным ее представителем. Именно эта внутренняя перестройка фонологической системы (а не сам последовавший за нею процесс С’С’ gt; СС’) могла быть «спровоцирована предлогом», как писал М. В. Панов, но не только предлогом, а и многими другими позициями, где связь первого мягкого согласного этого сочетания с твердой фонемой была достаточно прозрачной и где изменение С’С’ gt; СС’ проявилось раньше, чем в других случаях (см. ниже).

Вопрос о причинах фонологических изменений в языке — один из самых трудных в исторической фонологии. У части известных нам перестроек фонологических систем причины понятны. Одно из наиболее широко распространенных объяснений — «давление системы». Эта причина лежит, в частности, в возникновении противопоставления /л/ — /л’/ в позициях, где ранее эти фонемы нейтрализовались, в возникновении противопоставления по твердости/ мягкости заднеязычных фонем. Хотя и здесь необходимо установить те конкретные обстоятельства, которые способствовали возникновению этих изменений именно в то время, когда это произошло.

Причины многих фонологических перестроек языковых систем пока неясны. Мы можем в подобных случаях лишь констатировать результаты такой перестройки[80]. Конечно, должна была быть какая-то конкретная причина и у пере- интерпретации первого мягкого согласного сочетания С’С\ ранее представлявшего твердую/мягкую архифонему в позиции нейтрализации, а затем ставшего вариантом твердой фонемы. Вполне вероятно, что этой причиной было то, что высказано в одной из приведенных выше гипотез.

М. В. Панов считал, что замена мягкого согласного твердым в позиции перед мягким согласным приводит к тому, что «нейтрализация мягких и твердых согласных фонем будет осуществляться не в мягких, а в твердых согласных звуках» [Панов 1967: 325—327], то есть произойдет лишь смена реализации одной и той же фонологической единицы (Р. И. Аванесов назвал ее слабой фонемой, по другой терминологии это архифонема [Аванесов 1956: 28—31; Касаткин 2006: 116—121]).

Действительно, внешние отношения между твердыми и мягкими согласными фонемами выглядят так, как определяет их М. В. Панов. Однако если высказанное выше предположение о внутренней перестройке языковой системы верно, то из этого следует, что отвердение первого согласного сочетаний С’С’ связано с отходом от нейтрализации твердых и мягких согласных фонем в позиции перед мягкими согласными. При закономерности С’С’ в первом мягком согласном нейтрализуются твердые и мягкие согласные фонемы; при наступившей новой закономерности СС’ первый твердый согласный этого сочетания является представителем твердой фонемы, а мягкая фонема в этой позиции не употребляется. При этом позиция перед мягким согласным по-прежнему остается сигнификативно слабой. Если в первом случае реализация согласной фонемы в мягком варианте перед мягким согласным предопределена самой фонологической системой, то во втором случае произношение твердого согласного перед мягким уже не связано с требованием системы, а определяется лишь существующей нормой.

Процесс С’С’ gt; СС’ активно идет в современном русском языке, постепенно охватывая согласные всё в новых и новых позициях, в новых и новых условиях. Течение этого процесса можно представить как ряд последовательных этапов перехода от мягкости согласного к его твердости. Эти этапы характеризуются частотностью примеров произношения мягкого или твердого согласного в одних и тех же позициях и других условиях. В соответствии с орфоэпическими оценками могут быть выделены следующие шесть таких этапов:

1              2              3              4              5              6

I С’С’ I С’С’ |СС| С’С’ І СС’ ІС’С’ І СС’ ІС’С’І СС’ I СС’ I

1. Только С’С\
2. С’С’ и допустимо младшее СС’.
3. С’С’иСС’.
4. СС’ и допустимо старшее С’С’.
5. СС’ и допустимо устарелое С’С’.
6. Только СС’.

Говоря о мягкости и твердости согласных перед мягкими согласными, необходимо иметь в виду следующее. Мягкие и твердые согласные не перед мягкими согласными отличаются друг от друга, в частности тем, что мягкие согласные — палатализованные ([j] — палатальный) и невеляризованные, а твердые — непалатализованные и веляризованные (заднеязычные — велярные). В позиции же перед мягкими согласными мягкие и твердые согласные отличаются лишь одним из этих признаков: мягкие палатализованы, твердые не палатализованы. Веляризация же отсутствует в этой позиции как у мягких, так и у твердых согласных.