Время (временная отнесенность)
Практически в любом исследовании, касающемся проблем описания семантики видо-временных форм индикатива, отмечаются глубокие отличия буд. вр. от наст, и прош. вр.
Если настоящие и прошлые события принадлежат реальному миру, то будущие события еще только ожидаются, а потому, как писал О.
Есперсен, «по отношению к будущему времени мы не можем высказывать никаких утверждений, кроме предположений и догадок» [Есперсен 1924/1958: 310]. На этом основании значения форм буд. вр., в той или иной степени сближают со значениями косвенных наклонений и вообще косвенных модальностей [Пауль 1920/1960: 332—333; Лайонз 1978: 328—329; Comrie 19856: 43—50; Мельчук 1998: 153; Плунгян 20006: 268—269].В свою очередь, среди косвенных наклонений теснее всего связаны с формами буд. вр. грамматические и лексические средства выражения «позитивной» ирреальности: желаний, намерений, возможности, долженствования. С буд. вр. их объединяет потенциальная осуществимость прогнозируемой ситуации[135]. Не случайно грамматикализация лексических показателей намерения и долженствования относится к числу наиболее типичных источников форм буд. вр. в языках мира [Серебренников 1974: 197—203; Bybee, Perkins, Pagliuca 1994: 243—280; Гак 1997: 56—58; Dahl 2000a: 309—325].
Что же касается соотношения форм наст, и прош. вр. в плане большей или меньшей реальности/ирреальности, то оно не вполне очевидно, поскольку их характеристика в этом отношении противоречива.
С одной стороны, действие в прошлом уже реализовалось, а потому считается, что прош. вр. «по своей природе является наиболее фактивным временным планом» [Храковский 19986: 42]. Вместе с тем именно в силу того, что такое действие в момент речи уже не имеет места, сообщение о нем может включать ту или иную долю предположительности («негативной» ирреальности)[136]. Примечательна формулировка, которую использует И.
А. Мельчук, констатируя наличие связи между временем и косвенными наклонениями: «Связь с наклонением основана на н е п р е з е н т н ы х, т. е. “н е р е а л ь - н ы х” (разрядка моя. — Ю. К.) временах типа имперфекта, плюсквамперфекта или футурума, которые легко принимают значения косвенных наклонений» [Мельчук 1998: 61].Возможность использования индикативных форм прош. вр. в предложениях, выражающих «негативную» ирреальность, может приводить к тому, что они начинают вытеснять специализированные показатели «негативной» ирреальности. Так, болгарский язык сохранил общеславянские формы аналитического сослагательного наклонения типа бих чел ‘я читал бы’, би чел * ты/он читал бы’ и в принципе допускает их употребление и в главной, и в зависимой частях условного предложения. Тем не менее «более употребительными в народно-разговорном языке» считаются такие условные конструкции, в которых в зависимой части, выражающей условие, используются индикативные формы имперфекта (или плюсквамперфекта), а в главной части, выражающей следствие, — формы будущего в прошедшем [Маслов 1981:281]:
- Ако имах (имперфект) / бях имал (плюсквамперфект) пари, щях да ти дам (будущее в прошедшем) сега
‘Если бы у меня были деньги, я бы тебе сейчас же дал4.
В целом, возможность сближения прош. вр. с ирреальностью основана, видимо, на том, что при употреблении прош. вр. «во всех случаях что-то отрицается в отношении настоящего времени» [Есперсен 1924/1958: 310]. Конкретные же пути этого семантического сдвига для отдельных форм прош. вр. не вполне ясны и остаются предметом дискуссий; см. об этом: [Серебренников 1974: 204—205; Steele 1975: 200—217; Брехт 1979/1985: 101—117; James 1982: 375—403; Fleisch- man 1989: 1—50; Dahl 1997: 97—114; Плунгян 2004: 273—291][137].
С другой стороны, поскольку формами наст. вр. могут обозначаться ситуации, находящиеся непосредственно в поле зрения говорящего, оно должно было бы характеризоваться большей степенью реальности по сравнению с прош.
вр., используемым для обозначения событий прошлого, которые восстанавливаются говорящим либо по памяти, либо по их сохранившимся прямым или косвенным результатам. Однако поскольку в этом случае ситуация обычно описывается в некоторый произвольный серединный момент, ее начальная точка лежит в прошлом, а конечная — в будущем. Поэтому к ним отчасти приложимо то, что говорилось выше о связи буд. вр. с «позитивной» ирреальностью. В этом отношении показательно, что Б. Комри, перифразируя значение предложений с формами наст. вр. типа- The Eiffel Tower stands in Paris ‘Эйфелева башня стоит в Париже’,
- The author is working on chapter two ‘Автор работает над второй главой’
как комбинацию утверждений, относящихся с прошлому и будущему, использует в первом случае «чистый» индикатив — began ‘начались’, а во втором — сочетание с модальным глаголом may — may well continue ‘вполне могут продолжаться’: «in particular, the present tense is used to speak of states and processes which hold at the present moment, but which began before the present moment and may well continue beyond the present moment» (выделено мной. — Ю. К.) [Comrie 19856: 37].
Таким образом, в подобных случаях с помощью форм наст. вр. сообщается не только о реально существующем положении дел, но также и о прогнозируемом развитии событий; иначе говоря, реальность в них сочетается с «позитивной» ирреальностью.
Как следует из сказанного выше, в предложениях с формами индикатива, не содержащих эксплицитных лексических показателей ирреальности, основная граница проходит между «позитивно» ирреальным буд. вр. и преимущественно реальными (хотя и с оговорками) наст, и прош. вр.
Если же обратиться к косвенным наклонениям, то ситуация оказывается совершенно иной. В этом случае формы с проспективной презентно-футуральной временной отнесенностью, выражающие главным образом «позитивную» ирреальность, противопоставляются формам с претеритальной временной отнесенностью, для которых характерно выражение «негативной» ирреальности.
Тем самым, роль «наиболее ирреального» времени переходит от буд. вр. к прош. вр.Так, в условных конструкциях локализация условия в прошлом в наибольшей степени способствует выражению невыполнимой возможности («негативной» ирреальности), а выражению реального условия («позитивной» ирреальности) благоприятствует локализация обозначаемой ситуации в будущем [Храковский 19986: 41—45]:
(178) а. Если бы он меня вчера принял, я бы ему все рассказал; б. Если бы он меня завтра принял, я бы ему все рассказал.
В последнем случае формы сослагательного наклонения в русском языке сближаются по значению с формами буд. вр. индикатива; ср. выше примеры (175а) и (1756), а также (178в), квазисинонимич- ное (1786):
- в. Если он меня завтра примет, я ему все расскажу.
То же относится и к употреблениям сослагательного наклонения в значении императива или реального оптатива, а также к конструкциям с глаголом хотеть, выступающих в роли перифрастического эквивалента перформатива:
- Не гонялся бы ты, поп за дешевизной - Не гоняйся ты, поп, за дешевизной;
- Я поехал бы сейчас за город « Я хочу поехать за город * Хорошо бы сейчас поехать за город;
- Я просил бы вас выйти * Я прошу вас выйти.
Конструкции с оптативным значением, выражающие реальное (выполнимое) желание, характеризуются проспективной направленностью в будущее, поскольку только в этом случае за желанием может следовать намерение совершить соответствующее действие, а затем и само это действие. Употребление же оптативных конструкций в формах прош. вр. или по отношению к событиям прошлого обычно влечет за собой их интерпретацию как «негативно» ирреальных (конт- рафактических) [Шатуновский И. 1996: 303; Lazard 1998: 237—240; Добрушина Н. 2001: 25; Гусев 2002: 179—181]:
- Я хотел этим летом поехать в Одессу (но не съездил);
- Если бы я тогда не ушел! (но я ушел);
- Взять бы мне тогда эту фотографию (но я не взял)[138].