Внелптературная лексика в языке современной печати

Разговор о внелитературной лексике, находящейся на периферии языковой системы, можно было бы не начинать, если бы этот разговор касался только узких специалистов, но современная языковая ситуация такова, что просторечная (в том числе грубая) и жаргонная лексика вышла из ограниченной сферы употребления и активно вливается в язык современной массовой печати, звучит на телевидении и по радио.

Примерно с конца 80-х годов в русской речевой коммуникации резко увеличилась доля речи публичной. Кроме того, в силу известных политических, культурно-идеологических причин, порожденных распадом тоталитарной государственной системы, в книжную письменную речь — не спонтанную, совершающуюся в официальных рамках, — врываются речевые явления, прежде принадлежавшие исключительно устной форме функционирования языка. Эго городское просторечие, уголовно-лагерный жаргон и дате инвективная речь (от позднелат. invectiva о ratio — бранная речь). Эти процессы детабуизации инвективной (обсценной) лексики, наблюдаемые в последнее время в печати, в электронных СМИ, в конечном счете обусловлены эпохой гласности, снятием запрета на обсуждение интимной жизни популярных людей, на публикации эротического содержания. В связи с этим возрастает актуальность проблемы для всего общества в целом и, в частности, для «ревнителей» чистоты русской речи. Большая часть таких слов несет в себе осуждающую экспрессию и потому адресатом может быть воспринята как оскорбление. А это влечет за собой осложнение языковых проблем проблемами правовыми. Слова типа бандит, жулик, двурушник, будучи персонифицированы, выводят ситуацию на юридический уровень. Бранными могут стать и вполне литературные слова (кобель, кобыла, свинья, сука и др.), если они являются зоосемантическими метафорами. Таким образом, термин «ненормативная» лексика часто оказывается некорректным, так как ненормативной оказывается не столько слово как таковое, «только ситуация, в которой оно произносится.

Надо сказать, что в последнее время наблюдается общая тенденция к огрублению речи, отчасти это следствие ее раскрепощенности и реакция на негативные явления жизни. Огрубление письменной и устной речи за счет жаргонной и арготической лексики, трубой и циничной по существу, обнаруживается сегодня не только среди средств массовой информации. Этим грешат и чиновники, облеченные высокой властью. Поэтому известную детабуиэацию обсценной и вообще грубой лексики следует рассматривать в контексте общей тенденции времени к стилистическому снижению речи в целом и заметной утрате практическим языком возвышенно-эстетических качеств.

Можно отметить и такую деталь. Обсценная лексика функционально очень богата. Эго не только средство оскорбления, но и сигнал окружающим, что говорящий «свой человек». Не будучи конкретно адресной, она выполняет функции сильного экспрессивного средства, может служить средством разрядки психологического напряжения, может заполнять речевые паузы в качестве междометных слов, но в любом случае обусловлена низкой культурой говорящего, хотя мажет быть и своеобразной бравадой достаточно образованного индивида. Хуже всего по своим последствиям то, что такая речь распространена в детском школьном коллективе. Такую речевую практику не вытравить никаким уровнем образования.

Внелитературная сфера русского языка, где сосредоточена грубая, натуралистическая и циничная лексика, в последнее время заметно отодвигает или даже размывает границы образцовой литературной речи, а это бросает тень на весь русский язык, богатство и гибкость которого неоднократно были подчеркнуты выдающимися стилистами, тонкими ценителями языка. К сожалению, часто русский язык воспринимается через призму русского мата.

Особенностью функционирования литературного языка современности является его активное взаимодействие с просторечием и различными жаргонами. Интенсивность этого взаимодействия определяется выдвижением новых центров экспансии1 — низовой городской культуры, молодежной контркультуры и уголовной субкультуры. Подобная лексика, проникая на страницы печати, заметно опрощает письменную речь, стилистически снижает ее, снимает многие лексические запреты. Слова типа «наехать», «прикол», «кинуть», «расколоться», «отстегнуть» в значениях далеко не литературных — это не просто слова, они отражают сущность реально существующих в обществе социальных, экономических и властных отношений. Именно поэтому они стали употребительными (например: Демократы вот-вот расколются, не определив свой выбор. — АиФ, 1999, № 40); Враг в даме, пахан в суде, растлитель в школе. Нашим парням бреют лбы и отсылают в Сербию воевать за Америку. — День, 1992, № 43); Конечно, у нас инфляция выше, чем в «.продвинутых» странах (Труд, 2000, 3 октября). О словах беспредел, тусовка, вышедших из жаргонов, и других уже было рассказано в разделе о модных словах эпохи.

Причины перехода арготической (жаргонной) лексики в общенародный язык чаще всего внешние (экстралингвистические), хотя могут быть и собственно языковыми (интерлингвистическими).

К причинам социального плана МЛ. Грачев2, лингвист, специально занимающийся сбором арготической лексики для словарей, относит следующие.

Пснхолого-педягоппескне причины связаны с восприятием арготизмов молодыми людьми. Эго своего рода мода на блатные слова, языковой нигилизм; желание отгородиться от мира взрослых. Кроме того, школа мало внимания уделяет эстетической значимости языка, не формирует неприятия слов-сорняков.

Социально-политические причины просматриваются в периоды войн, мятежей, революций. В наше время это перестройка. В такие периоды обычно усиливается уголовный элемент, влияние его морали, увеличивается количество преступлений. В течение XX в.

Кокорина Е.В. Трансформация лексической семантики и сочетаемости // Русский язык конца XX столетия (1985—1995). — М., 2000. См. также: Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. — М., 1994; и др.

2 Ірачев МЛ. Как появляются арготизмы в нашей речи // Русская речь. 1996. №4.

Росту преступности и беспризорности способствует и урбанизация. Вокзалы, рынки, пивные — это криминогенные городские места. Отсюда арготизмы распространяются среди законопослушного населения. Профессиональная преступность всегда присуща городам, особенно крупным мегаполисам. Причины криминогенные н юридические усматриваются в результате централизации исправительно-трудовых учреждений, где объединяются профессиональные преступники, обмениваясь своими групповыми арготизмами. Но в истории нашей страны известен огромный период, когда в тюрьмах и лагерях отбывали наказание не только профессионалы-правонарушители, но и законопослушные, невинные люди (20—50-е годы, ГУЛАГ)- Они тоже приобщались к этому языку; это интеллигенты — инженеры, партработники, военные, артисты, писатели, врачи, поэты. Находясь в заключении, писатели, журналисты накапливали соответствующий лексический материал, который позже включали в свои произведения. Кстати, «вынос» слова «беспредел» в общенародный обиход связывают с именем ЛИ. Солженицына. Так что репрессии способствовали вливанию арготизмов в речевой оборот всего населения.

В последние годы действуют еще и причины культурно-просветительного характера. Нелитературную лексику в буквальном смысле слова популяризируют журналисты, теле- и радиокомментаторы, актеры, политики. Получается необычная картина: арготизмы не поднимаются с низов, а спускаются сверху, находя, так сказать, живой отклик в народе.

Совокупности лексических единиц, ранее отличавшихся крайне узкой сферой распространения, обычно характеризовались как жаргон, арго, сленг. При определении этих понятий словари отмечают в какой-то мере условность этих «языков*, созданных с целью языкового обособления. Особенностью же современного употребления элементов такого «обособленного» языка оказалась их широкая распространенность, общедоступность этой «тайнописи*. Выход подобных слов на общелитературную арену переводит их в разряд сниженной (часто грубой) просторечной лексики. Причем граница между собственно просторечием и жаргоном (или арго) бывает трудноуловимой. Став общеупотребительными, эти слова сохраняют эмоционально-оценочный характер, хотя «знак» оценки может измениться (ср.: первоначально среди артистов халтура — приработок; затем — плохая, некачественная работа).

Да и сама дифференциация лексики, относящейся к жаргону, арго и сленгу, имеет размытые границы, часто пересекающиеся. Видимо, поэтому не дифференцированы и сами термины, часто значение одного термина определяется через другой. Ср., например, определения терминов в БЭС (1991) и в Словаре С.И. Ожегова, Н.Ю. Шведовой (1998).

БЭС. Жаргон (фр. jargon) — социальная разновидность речи, отличающаяся от общенародного языка специфической лексикой и фразеологией (ср.: арго). Иногда термин «жаргон» применяется и для обозначения искаженной, неправильной речи.

Арго (фр, aigot) — диалект определенной социальной группы (первоначально — воровской язык), создаваемый с целью языкового обособления. Характеризуется специальной (узкопрофессиональной) или своеобразно освоенной общеупотребительной лексикой.              ¦

Сленг (англ. slang): 1) то же, что жаргон, преимущественно в англоязычных странах; 2) вариант разговорной речи (в том числе экспрессивно окрашенные элементы этой речи), не совпадающие с нормой литературного языка.

Словарь С. И. Ожегова; Н.Ю. Шведовой. Жаргон — речь какой- нибудь социальной или иной объединенной общими интересами группы, содержащая много слов и выражений, отличных от общего языка, в том числе искусственных, иногда условных.

Арго — условные выражения и слова, применяемые какой-нибудь обособленной социальной или профессиональной группой, ее условный язык. Воровское арго.

Сленг — словарная статья отсутствует.

Большая определенность в попытке дифференцировать значения терминов «жаргон* и «арго» обнаруживается в Лингвистическом энциклопедическом словаре (М., 1990). При указании на общее значение этих терминов — особый язык некоторой ограниченной профессиональной или социальной группы — подчеркивается, что «арго» чаще употребляется в узком смысле, обозначая способ общения деклассированных элементов, распространенный в среде преступного мира. При определении же термина «жаргон* уточняется, что это разновидность речи, используемой в устном общении отдельной lt;...gt; социальной группой, объединяющей людей по признаку профессии (жаргон программистов), положения (жаргон русского дворянства в XIX в.), интересов (жаргон филателистов) или возраста (молодежный жаргон). Причем сказано, что, переходя из одного жаргона в другой, слова могут менять форму и значение, например, «темнить» в арго — «скрывать добычу», потом «хитрить (на допросе)*, а в современном молодежном жаргоне — «говорить неясно, увиливать от ответа». Таким образом, в статью о жаргоне опять-таки попало слово «арго». Что же касается сленга, то значение этого термина определяется через термин «жаргон* («то же, что и жаргон»).

Довольно широкое понимание термина арго представлено в исследовании B.C. Елистратова «Арго и культура», опубликованном в Словаре данного автора, — «Словарь русского арго» (М., 2000). Автор рассматривает лингвистическую природу арго как одного из наименее изученных явлений языка, определяет статус арго не только в системе языка, но и в культуре народа. Причем арго, по мнению автора, отражает не застывшую культуру, а культуру в ее динамическом развитии (С. 582). Современное русское арго B.C. Елистратов анализирует и как систему замкнутую, и, с другой стороны, как систему абсолютно открытую. В само понятие «арго» включаются языковые объединения по социальнокультурному тематическому принципу: уголовно-маргинальное (мент, малина, ксива); армейское (дед, дедовщина, дембель); профессионально-корпоративное (нетленна — у художников; шептало — у переводчиков); молодежное и детское (стипуха, спита, жува). Причем могут быть арготизмы, обслуживающие разные профессиональные сферы, целый ряд арго. Например, чайник (невыгодный посетитель — у официантов; начинающий, плохой водитель — у шоферов; физкультурник-любитель — у спортсменов; графоман — у издателей). Подобные словоупотребления выражают общую смысловую идею — «не свой, не соответствующий необходимым требованиям»).

Таким образом, автор не пытается разграничить понятия арго, жаргона, сленга (слэнш), социального диалекта и др. Поскольку соотношение объема понятий, заключенных в этих терминах, не определено, избирается общий термин «арго», который оказывается применимым даже к нарочито используемым диалектизмам и «просторечным ошибкам» (вас тут не стояло, секёшь и т.п. — С. 673), более того, сюда включается и инвективная лексика.

Современные исследователи явно усилили свое внимание к нелитературным, маргинальным языковым структурам. И это понятно, поскольку аргологический материал связан с общими активными процессами в языке. Сформировалась для этого особая социальная психология и культура. Прежде всего это активизация просторечия, расширение сфер его распространения (в художественной литературе, в кино, в теле- и радиопрограммах). Создается особый стиль общения в городской среде (преимущественно в молодежной, но не только). Арго становится частью повседневного городского быта, уклада жизни, который меняется с изменением социально-бытовых условий.

«Арготическое» словообразование, словесный образ, риторические приемы выступают как система «поэтических» средств.

Итак, то, что было обособлено, условно и тайно, становится общеупотребительным, понятным и явным. Интересная деталь: в советское время словарь уголовного жаргона издавался как специальное издание, предназначенное милицейским работникам (должностная необходимость). Теперь подобные словари издаются массовыми тиражами . Пожалуй, есть в этом резон: иные публикации без словаря трудно понять. Хотя многие из слов условных, со «специальными» значениями для нашего современника не требуют «перевода» на общедоступный язык: трава, травка — наркотик; гонец — торговец наркотиками; калики — наркотики, вводимые при помощи шприца; быть в откате — в состоянии сильного опьянения; залететь — заразиться венерической болезнью; академия, дача, курорт — о тюрьме, лагере; жмурик — покойник; тундра, тайга — о глупом человеке; сесть на иглу — получить наркотическую зависимость и т.п. Все эти слова и выражения созданы для вуалирования сущности обозначаемых понятий и явлений, иногда с элементами словесной игры, по сути это эвфемизмы. Они стали известными любому современнику благодаря широкой распространенности в печати. А новейшие обозначения психической ненормальности (шизик, он с приветом, у него крыша поехала) современниками расцениваются как прямые наименования[44].

Надо признать, что лексически арго (жаргон) чрезвычайно «богат». В этой подсистеме языка, как выразился B.C. Елистратов, «значительно меньше значений и значительно больше слов»[45]. Можно встретить десятки, сотни и даже тысячи наименований одного и того же. Понятийно — этот язык весьма ограничен, но словесно — безграничен. Например, для наименования «денег» в «Толковом словаре уголовных жаргонов» (под рея. Ю.П. Дубягина и А.Г. Бронникова. — М., 1991) приведено около 30 слов: алтушки, драхмы, башли, бабки, барыши, белки, боны, гульдены, гроши, дубы, жабы, звоны, калы, лавы, лавешки, пиастры, рыжики, саман, сармаг, тити-мити, фанера, филки, фишки, хрусты, чабар, чистоган, шайбы, шайбочки. Ярко представлен и словесный образ[46]: кофемолшпь (болтать), бритый кактус (лысый), застегнуться (зашить ампулу против алкоголизма); и перенос значений: аналогия цвета (шоколадка — негр), аналогия звука (шуршать — говорить), аналогия формы (пузырь — бутылка) и т.п. Однако основ языка, его грамматики арготические элементы не затрагивают: тот же фонемный состав, те же синтаксические конструкции, в которые вписываются данные лексемы.

Арготическое словообразование питается общеразговорными моделями — используется набор суффиксов и их комбинаций[47].

* * *

Представленные здесь процессы в современной лексике иллюстрируют активную роль социальных факторов — и в области семантики, и в стилистических сдвигах во многих группах слов, и в активизации иноязычных заимствований.

Современная лексика русского языка, представленная в языке печати, отражает не только время становления новой экономики, политики, государственного устройства — попытки России встать на путь европейского развития, но и процессы, связанные с переоценкой многих лексических пластов в их отношении к литературной норме.

Перемены, которые произошли в лексике за последние 12—15 лет XX в., уже послужили материалом для лексикографических работ. В частности, появился «Толковый словарь русского языка конца XX в. Языковые изменения» (СПб., 2000; гл. редактор Т.Н. Скляревская). Словарь представляет собой попытку создания модели лексикографического описания языковой динамики, он отражает многие сферы современной жизни, представленные в лексике новой эпохи: политико-социальное устройство и идеология (авторитаризм, десоветизация, тоталитарный), новые экономические отношения (бартер, рыночник, безвалютный, бизнесцентр), сфера охранительной и репрессивной деятельности (кагэ- беишик, ОМОН, гулагизированный, отказник, коррупция, мафия, рэкет), мир православия и других верований (всенощная, таинство, освящение; кармический, йога, чакра, буддийский и буддистский), область паранормальных явлений (полтергейст, НЛО, телекинез, астральное поле), явления массовой культуры (андеграунд, рок-клуб, дискотека, диск-жокей), область медицины (антиспидовский и антиспидовый, СПИД, мануальный, хоспис), быта (киви, гамбургер, слаксы, адидасы), техника, автоматизация (факс, компьютер, Интернет) и тд.

Языковая (словарная) динамика в Словаре представлена в специфических, хронологического типа пометах: 1) зафиксировано впервые (силовик, разбольшевизация, совок, неформалы, развлекут, демороссы, рокеры, сексотка, деструкция); 2) зафиксировано в словарях последнего десятилетия (накрутка, конвертировать, социум, конверсия, индексация, эксклюзивный, интердевочка, люмпен-интеллигент, триллер, фанат, элита, радиоэкология); 3) возвращение старых слов в актив (обитель, купец, продюсер, приватизация, мафиози, демпинг, дольщик, целитель, миропомазание, россияне); 4) актуализация слов (прибыль, гарантия, депозит, наличные, паблисити, обнищание, прессинг, эротика, рокмузыка, рулетка, китч (и кич), ксерокопия, митинговщина, экстремизм); 5) уход слов в пассив языка (комсорг, комсомольско-молодежный, политинформатор, политбюро, полит- день, сверхплановый, соцсоревнование, юннат).

Все это лексика разная — и тематически, и стилистически. Хронологические пометы при каждом помещенном в Словаре слове дают возможность ощутить движение в лексическом составе языка.

Языковые изменения в конце XX в., «на переломе» общественной жизни, были активно восприняты языковым сознанием представителей российского общества: уход в пассив пластов лексики эпохи социализма; новая жизнь слов, обозначающих актуальные понятия нашего времени; вторжение жаргонов в общелитературный язык; поток заимствований, наводнивший не только язык науки и техники, но и повседневного быта и официальную публичную речь; семантические и стилистические смещения и перераспределение. Все это создает яркую и пеструю, но вполне закономерную и объяснимую картину жизни языка — картину динамичную, с интенсивно протекающими процессами. Эти процессы не успевают фиксироваться словарями. И потому понятия «нормативное / ненормативное» часто воспринимаются нерасчленен- но, и процент стихийности и субъективности в оценке и переоценке словоупотребления достаточно высок. Это чрезвычайно затрудняет нормализаторе кую деятельность. Особенно активными распространителями «нового слова» оказываются средства массовой информации, влияние которых в настоящее время не ограничено никакими рамками. Но, как писал М.Ю. Лермонтов, «многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря» («Герой нашего времени»).

Язык, как и море, снимет бурлящую пену, успокоится, обогатившись свежими вливаниями.