1.6. Топоним как этнокультурная единица
Топонимисты отмечают высокую степень объективированности дискретных единиц ономастикона, включая ряд различных языковых носителей концептуальной информации в такой иерархии: внутренняя форма; деривационные связи; концептуальное ядро значения; коннотация; типовая (узуальная) сочетаемость; парадигматические связи; «свободная» текстовая сочетаемость; ассоциативные связи [Березович 1998: 19–21].
Язык, как канал трансляции ментальной и этнокультурной информации, позволяет, на наш взгляд, определить соотношение концептов «язык и ментальность», «язык и культура». Глубинные соотношения ментальных структур, мотивов речевой деятельности через вербальные и невербальные ассоциации, стабильные языковые и когнитивные структуры, эмоциональные экспликации в телах знаков изучает психолингвистика. Поэтому интерпретирующей моделью современной психолингвистики является не столько личностный смысл, сколько концепт / образ языкового сознания, определяющиеся психолингвистами, по сути, идентично [Пищальникова 2003: 10]. Функция языка в качестве канала трансляции культуры связана с ролью культуры в жизни человека. В таком случае значение имеет генетический аспект, т.е. культура как средство трансляции человеческих способностей. Е.А. Тарасов видит здесь аналог с генетической программой животных: их способность осуществлять жизненно необходимые действия передается генетически и проявляется как инстинкты. «Культура как в филогенезе, так и в онтогенезе человека играет роль генетической программы, позволяя ему прижизненно формировать самостоятельно способности, которыми обладали люди предыдущих поколений, создавшие культуру, ставшую для их потомков аналогом генетической программы» [Тарасов 2000: 46]. Форма трансляции культурных способностей может быть различной, в первую очередь это культурные предметы. Альтернативными формами могут быть деятельность, в ходе которой изготовлены эти предметы, и ментальные (психические) образы культурных предметов.
Отмечая ментальную природу лингвокультурного концепта, исследователи замечают, что предлагаемая Е.М. Верещагиным и В.Г. Костомаровым логоэпистема [Верещагин, Костомаров 1999] является элементом значения слова и локализуется в языке. Лингвокультурема В.В. Воробьева определяется как единица межуровневая, в то время как концепт базируется в сознании [Воробьев 1997]. «Именно в сознании осуществляется взаимодействие языка и культуры, поэтому любое лингвокультурологическое исследование есть одновременно и когнитивное исследование» [Карасик, Слышкин 2003: 51].Единицей моделирования картины мира Приенисейской Сибири в нашем случае избран ментальный образ как структура сознания, сформированная в результате чувственно-эмпирического, психического опыта человека, запечатлённого и сохранённого в топонимических единицах. Ментальный образ может быть представлен в двух ипостасях: 1) как структура сознания (шире – ментальности), сформированная в результате чувственно-эмпирического, психического и когнитивного опыта человека, запечатлённого и выраженного в топонимических единицах; 2) как структура представления знания: это объёмная промежуточная структура между языком и сознанием, основанная на онтологической сущности топонима как словесного знака, существующего для обозначения объектов реальной действительности, его гносеологических (топоним – это знак + значение и смысл) и эпистемологических (отражающих отношение между объектом и представлением об объекте) свойствах.
Обращение к ментальному образу как единице репрезентации знаний о мире (картине мира) является результатом поиска адекватной формы для перехода с семантического уровня на уровень мышления. На уровне целостной языковой личности проблема соотношения семантики и гносеологии приводит к необходимости построения триады – системы, в которую в качестве среднего члена включается совокупность знаний о мире. Эта трехчленная, трехуровневая система в её субъективированном воплощении позволяет сделать предположение о специфике промежуточного языка, связывающего три её уровня, и показать, как образ, образность могут играть роль посредника в осуществлении этой связи; наконец, попытка реконструирования единиц гносеологического уровня путем построения метатекста заставляет поставить вопрос о необходимости рассмотрения операций компрессии, информационного сжатия и расширения, развертывания текста как естественных лингво-когнитивных преобразований, постоянно осуществляемых человеком в процессе коммуникативно-познавательной деятельности [Караулов 1987: 184].
«Промежуточный язык» в работах Н.И. Жинкина обозначается как «смешанный код», «универсальный предметный код (УПК)», в работах других авторов, опиравшихся на идеи Н.И. Жинкина, – как предметно-схемный код, предметно-изобразительный код, внутриречевой код, нейтральный язык, язык-посредник и др. К числу элементов промежуточного языка относят образы, гештальты, схемы, фреймы и некоторые подчиненные им конструкции. Наиболее типичными и чаще всего упоминаемыми из них являются образы восприятия, отражающие реальные предметы, действия, события, обладающие свойствами наглядности, синтетичности, синкретизма, недискретности, «а значит, отсутствием детализации и известной схематичностью, статическим преобладанием среди них феноменов зрительной природы, хотя ряд исследователей указывает и на наличие акустических образов» [Караулов 1987: 189]. Гештальты отличаются от образов отсутствием наглядности, это скорее блоки, которые могут рассматриваться как целое и быть развернуты в текст, проявляя свойство «прегнантности», по мнению Ю.Н. Караулова. Автор теории гештальтов Дж. Лакофф дает такое определение этой единице: «…структуры, используемые в процессах – языковых, мыслительных, перцептуальных, моторных или других» [Лакофф 1981: 360]. Ю.Н. Караулов замечает, что гештальты – это нечто среднее между образом и схемой [Караулов 1987: 191].
Такой единицей языка мысли, как «пространственная схема», пользовался Н.И. Жинкин, введший понятие «интериоризованной схемы внешних действий». Э. Холенштейн, сторонник первичности языка, в качестве главного элемента сознания называет «схемы функциональных связей и правил действия», не представленные ни в образах, ни в пропозициях. Различные виды схем предлагают исследователи промежуточного языка мысли: С.А. Аскольдов – схему, проективный набросок в сознании; П.Я. Гальперин – «схему ориентировочной основы действия»; А.Н. Соколов – «схему смысловых опор», Ж.Ф. Ришар – когнитивные структуры, предназначенные для обработки информации.
Понятие еще одной единицы промежуточного языка – фрейма, предложенное М.
Минским, из сферы искусственного интеллекта перешло в когнитивную психологию и лингвистику. Оно обозначает развернутые сети из взаимозависимых схем функциональных связей и последовательности действий для представления знаний.Подчиненную позицию в промежуточном языке занимают такие единицы, как двигательное представление и пропозиция. Понятие пропозиции здесь сближается с «мыслительной схемой» в «грамматике мышления» К. Гольдштейна, которая организована в форме предложения, однако такого предложения, в котором его составляющие не имеют прямого соответствия – ни в порядке их следования, ни в форме существования – со словами звукового языка, организующими предложение в естественном виде [Караулов 1987: 194].
Все названные единицы промежуточного языка могут объединяться в более сложные комплексы, так, система образов может составить «картину». «Человек устроен так, что знание неотделимо от языка, и поэтому, приобретая представление о внешнем мире, совершенствуя, обогащая, детализируя и развивая свою картину мира (в онтогенезе), человек одновременно овладевает языком, углубляет и делает более гибкой языковую семантику, развивает свою языковую способность, или компетенцию. Образ как единица промежуточного языка эволюционирует, прогрессирует вместе с углублением и детализацией знаний о мире, и знание языка приобретает все большую адекватность своему оригиналу в реальности» [Караулов 1987: 200].
На определенном этапе рассуждений о промежуточном языке приходится решать вопрос о вербальном / невербальном характере его единиц. Л.С. Выготский установил такое свойство слов во внутренней речи, как предикативность. Однако, по наблюдениям Ю.Н. Караулова, в его суждении подразумевается производство речи, вербализация внутренней речи; обратный же процесс – понимания, запоминания – сопровождается компрессией, свертыванием; тезаурус апредикативен, он номинативен. Например, в топонимии: Громовое, ур., убило молнией (громом) двух женщин. В промежуточном языке слово трансформируется, теряет свойство быть носителем семантики и переживает «расширение значения» до «смысла», т.е.
знания о мире. Какова же роль языка в этом процессе трансформации значения в знание? Дело в том, что единицы промежуточного языка незнаковы и зафиксированы могут быть лишь с помощью знаков (и не обязательно слов). Разрабатывая версию промежуточного языка, следует помнить, что слово связано с двумя системами: знания и значения. Это отмечается лингвистами и психолингвистами: слово (носитель значения) трактуется как средство доступа к информационному тезаурусу. Лингвисту, имеющему дело со значением, приходится расширять значение слова, включая исторический, социальный, эмотивный элементы. Границы семантики слова растягиваются, и нет возможности отделить значение от знания о мире, соотносимого с языковым знаком. Для извлечения знаний о мире лингвисты прибегают к рассмотрению не отдельных единиц, а целых комплексов, лексико-семантических и тематических групп, семантических, понятийных, ассоциативных полей.