8.3. Становление жёсткого порядка слов

О закреплении порядка слов в английском следует сказать особо, поскольку именно этот фактор привёл к употреблению различных стратегий топикализации в сравниваемых языках. Основные различия русского и английского в этом отношении собраны в приведённых ниже цитатах.

«Нарушение прямого порядка слов в повествовательном предложении в английском языке выглядит как нечто необычное, как выразительное стилистическое средство. Здесь мы впервые и в наиболее непосредственном виде сталкиваемся с выражением логики мышления в грамматической форме аналитических языков, ибо ясно, что прямой порядок слов в предложении совпадает с последовательностью логических компонентов (субъект - предикат - объект)» (Аполлова, 1977, с. 7).

«В современном английском порядок слов относительно жёсткий. В древнеанглийском отношения между членами предложения выражались другими средствами, из- за чего и порядок слов мог варьироваться в значительно большей мере. Как и другие германские языки, древнеанглийский был языком флективного строя, то есть функция слова в предложении определялась по его окончанию. Со временем большинство этих окончаний исчезло...» (Crystal, 1995, р. 20).

«С исчезновением окончаний важность порядка слов становилась критической, в результате чего и возникла грамматическая система, очень похожая на современную. В [рассматриваемом - Е.З.] отрывке из “Peterborough Chronicle” характерная для древнеанглийского тенденция ставить дополнение перед глаголом больше не наблюдается. Порядок слов SVO, который и в древнеанглийском играл важную роль, окончательно утвердился в начале среднеанглийского периода» (Crystal, 1995, р. 32).

«Большая грамматическая нагрузка порядка слов ведёт к тому, что возможности использования порядка слов не для грамматических целей в английском языке значительно ограничены. В русском языке для оживления речи и для придания ей характера спокойного повествования можно относительно свободно переставлять слова; в английском же языке этого делать почти нельзя, так как есть опасность нарушить синтаксические связи между словами.

«Примером таксемы порядка следования является такая аранжировка, в соответствии с которой форма действующего лица предшествует форме действия в обычном типе английской конструкции "деятель-действие": John ran. В языках, где используются очень сложные таксемы селекции, порядок следования является в большинстве случаев недистинктивным и передаёт лишь определённые коннотации. В таком латинском словосочетании, как pater amat filium (отец любит сына), синтаксические отношения являются полностью селективными (перекрёстное согласование и управление), и слова могут располагаться в любом порядке (pater filium amat; filium pater amat и т.д.), разница здесь лишь в эмфазе и живости. В английском языке таксемы порядка следования появляются для передачи различия между конструкцией "деятель-действие" и "действие-объект действия", как в John ran (Джон бежал) и catch John (лови Джона). Различия между John hit Bill (Джон ударил Билла) и Bill hit John (Билл ударил Джона) зависит полностью от порядка следования» (Блумфилд, 2002, с. 210).

Именно из-за становления жёсткого порядка слов SVO вымерли или сменили свою форму на личную такие выражения, как англ. Me rues; Me boots; Me marvels; Me forthinks; Meseems; Methinks; Melists; Me ails; Me owe / awe; Me grieves; Me pleases, где дополнение стояло на первом месте (cp. von Seefranz-Montag, 1983, S. 107, 117; Jespersen, 1918, р. 80-81). С закреплением жёсткого порядка слов носителям языка становилось всё менее понятно, что именно является субъектом, а что - объектом в безличных конструкциях; и только если первый член предложения являлся неодушевлённым предметом или абстрактным понятием, можно было догадаться, что дополнение после глагола выступает в роли реального субъекта: This motion likes me well; It likes vs well; But that that likes not you pleases me best; Мжк better would it like him to be the messenger of gladness; Some [women - Е.З.] are made to scheme, and some to love: and I wish any respected bachelor...

Доминирование SOV является характерной чертой многих древних индоевропейских языков (Gamkrelidze, Ivanov, 1995, р. 277-279; Grace, 1974, р. 364; Nafiqoff, 2004), в том числе хеттского, санскрита, латинского, греческого (Grace, 1974, р. 3). SOV являлся доминирующим порядком слов в про- тославянском (Dezso, 1980, р. 24; Бирнбаум, 1986, с. 145, 303), на котором говорили в I в. (Janson, 2002, р. 33), общеиранском (Эдельман, 2002, р. 112), самом индоевропейском и протогерманском (Lehmann, 1972, р. 241, 243-244; Gamkrelidze, Ivanov, 1995, р. 277-278; “The Cambridge History of the English Language”, 1992. Vol. 1, р. 60; Mallory, Adams, 2006, р. 47; Bauer, 2000, р. 337; Ringe, 2006, р. 64, 295; Климов, 1977, с. 212; «Атлас языков мира», 1998, с. 27; Bomhard, Kerns, 1994, р. 20, 167-168), если таковой вообще существовал[60].

В современном русском SVO встречается чаще всех остальных сериализаций, то есть SOV отошёл на второй план (Comrie, 1983, р. 82; “Languages and Their Status”, 1987, р. 108), причём русские дети поначалу даже игнорируют падежные окончания в предложениях с иными сериализациями, предпочитая анализировать такие предложения по схеме SVO: Женщину защищает Виктор gt; Женщина защищает Виктора (“Languages and their Status”, 1987, р.

Как показывают статистические данные, употреблявшийся в древних индоевропейских языках порядок слов, как и употребляющийся ныне, являются чрезвычайно распространёнными во всём мире, что, возможно, свидетельствует об их «природности», то есть близости основным принципам человеческого мышления. Так, из 174 языков, исследованных Дж. Николс, объект предшествует субъекту всего в 12 (причём по четырём из них данные противоречивы); порядок слов SOV является самым распространённым (Nichols, 1992, р. 302-306).

Дж. Гринберг, занимавшийся типологией языков всего мира, пришёл к выводу о том, что подавляющее большинство языков использует сериализацию, где субъект предшествует объекту, то есть SVO, VSO и SOV (Grace, 1974, р. 321; cp. Comrie, 1983, р. 86). По данным “World Atlas of Language Structures” (электронная версия), на 1228 проверенных языков приходится 497 с порядком слов SOV, 435 - SVO, 85 - VSO, 26 - VOS, 9 - OVS, 4 - OSV, 172 - свободный (“World Atlas of Language Structures”, 2005).

У Л. Ухлировой приводятся следующие данные: из 402 исследованных языков 44,8 % относились к типу SOV, 41,8 % - к типу SVO (UhHrova, 2005, р. 601). Авторы «Архива универсалий» считают SOV наименее маркированным и, соответственно, наиболее естественным порядком слов: “Universal Hierarchy of Markedness of basic word orders: SOV lt; SVO lt; OVS lt; VOS lt; VSO lt; OSV” (“The Universals Archive”, 2007).

Американский исследователь Ю. Грейс, хотя и признаёт, что порядок слов в индоевропейском соответствовал SOV, глубинным порядком слов считает SVO, как и в латыни, санскрите, греческом, хеттском, всех славянских, романских и германских языках, литовском, албанском и других языках индоевропейской семьи (Grace, 1974, р. 360-361, 365). Это противоречит теории о «естественности» порядка слов SOV. Э. Эндрюс, напротив, видит в немецком под стандартным порядком слов SVO «скрытый» истинный порядок слов SOV (Andrews, 2001, р. 92). Тот факт, что некоторые учёные связывают сериализацию SOV с мышлением древнего человека, а SVO - с мышлением современного (cp. Toyota, 2004, р. 9-10; Климов, 1983, с. 74), следует воспринимать с осторожностью, поскольку, например, в “Lexikon der germanistischen Linguistik”, напротив, высказывается предположение, что именно SOV отражает глубинную структуру человеческой речи (“Lexikon der germanistischen Linguistik”, 1980. Bd. 4, S. 640); это в какой-то мере подтверждается склонностью к данному порядку слов в речи афатиков (Лурия, 1979, с. 282). В “Encyclopedia of Language and Linguistics” говорится, что порядок SVO является типичным для аналитических языков (“Encyclopedia of Language and Linguistics”, 2006, р. 8207). В определённой мере с последним утверждением коррелируют 8-я и 180-я грамматические универсалии из «Архива универсалий» университета Констанц: “If in a language the verb follows the nominal subject and the nominal object as the dominant order [= SOV, OSV - Е.З.], the language almost always has a case system”; “Case-marking for subject vs. object correlates positively with SOV and negatively with SVO” (“The Universals Archive”, 2007; cp. «Атлас языков мира», 1998, с. 102), то есть можно предположить, что переход от SOV к SVO есть следствие аналитизации.

Т. Веннеман высказал предположение, что распад падежной системы может быть универсальным явлением либо только для индоевропейских языков, либо для всех языков мира (намекая таким образом на некие эволюционные процессы, связанные с развитием человеческого мышления), и что результатом этих процессов является переход от SOV к SVO (Comrie, 1983, р.

Л. Тодд в книге по креолистике пишет, что опыт сравнительного анализа индоевропейских языков показывает явную тенденцию в плане жёсткости порядка слов: языки, которые мало смешивались с окружающими и сохранили флексии, демонстрируют свободный порядок слов, а языки, которые вступали в активные контакты, служили в качестве лингва франка или подверглись креолизации (как, возможно, английский), теряли флексии и становились более зависимыми от порядка слов (Todd, 1990, р. 6, 87), то есть активные контакты ускоряют аналитизацию и способствуют смене языкового типа в случае синтетических языков.

Таким образом, эволюция порядка слов от индоевропейского языка к его современным наследникам заключается в переходе от SOV к SVO; этот переход обусловлен либо сменой типа мышления (что сомнительно), либо сменой языкового строя (эргативный / активный gt; номинативный). Обе сериализации являются чрезвычайно распространёнными во всём мире, что, возможно, говорит об их естественности. В обоих случаях подлежащее предшествует дополнению и глаголу, занимая первое место в предложении. Одновременно с переходом к SVO порядок слов становится более жёстким, из-за чего исчезают безличные конструкции, начинающиеся с дополнения. Становление жёсткого порядка слов зависит, среди прочего, от активности контактов с другими языками и, как следствие, - от степени распада системы флексий, если таковая вообще присутствовала в данном языке.

О возможных причинах относительно быстрого закрепления жёсткого порядка слов в германских языках можно сказать следующее. В древнеанглийском склонность избегать стоящего перед подлежащим дополнения объясняется, среди прочего, частичным синкретизмом форм номинатива и аккузатива у существительных: в сильном склонении формы номинатива и аккузатива совпадали в основах на а, ja, wa, о (в большинстве случаев), i и u; в основах на jo, n и wo совпадали во множественном числе, но не совпадали в единственном; во всех остальных случаях совпадение парадигм было полным (Ilyish, 1972, р. 65-74). В среднеанглийском все формы аккузатива и номинатива существительных совпадали полностью, а в некоторых регионах с ними слился и датив (Ilyish, 1972, р. 177-178, 180). У местоимений совпадений форм номинатива и аккузатива относительно мало: hit (оно), hie или hi (они) (Mitchell, Robinson, 2003, р. 18).

Г. Хирт отмечает, что синкретизм форм номинатива и аккузатива довольно часто встречается в индоевропейских языках, что, возможно, обусловлено пересечением их функций в протоязыке (выше мы уже объясняли эту особенность с точки зрения теории активного строя индоевропейского); однако в германских языках совпадение форм этих падежей выражено особенно ярко (Bishop, 1977, р. 117; cp. Jespersen, 1894, р. 68).

М. Дейчбейн связывает переход к SVO с возрастающей век за веком длиной предложения: слушателю трудно было воспринимать всё больший объём информации, не зная, о каком действии или состоянии идёт речь (ср. Я туда пойду vs. Я туда, наверное, послезавтра за новой просмоленной лодкой пойду) (Deutschbein, 1917, S. 33-34). Кроме того, порядок SVO Дейчбейн считает более логичным, чем SOV. Сам по себе распад системы флексий представляется ему недостаточным объяснением.

Возможно, определённую роль в закреплении жёсткого порядка слов с подлежащим на первом месте сыграла многофункциональность местоимений “I” и “me”, которые слишком часто являлись и до сих пор являются взаимозаменяемыми. “Oxford English Dictionary” приводит следующие случаи употребления “me” вместо “I”: It’s me; He is not so old as me; As Timothy would say, silly me; me and you; Me and Mr. Boffin stood the poor girl’s friend; Him and me are friends; She is younger than me; Me miserable!; Me, I like fighting, too (“Oxford English Dictionary”, 1989; cp. Gramley, Patzold, 1995, р. 127). Как полагает М. Дейчбейн, “me” стали употреблять предикативно вместо “I” под влиянием схожих по звучанию форм he (It's he), she, we, хотя сами они являются номинативными (Deutschbein, 1918-1919. Bd. 1, S. 11; cp. Jespersen, 1894, р. 247-248). Затем по аналогии “he” стали заменять на “him”, “she” - на “her”, а “we” - на “us”, хотя конструкции типа It's him, It's us по сей день считаются вульгарными. Разумеется, объектные формы местоимений стали в свою очередь употребляться чаще после глаголов-связок под влиянием всё более жёсткого порядка слов SVO (Jespersen, 1894, р. 235).

Нельзя также забывать о том, что вплоть до конца XIV в. активно употреблялось неопределённое местоимение man (человек, кто-то, люди), обычно сокращавшееся до me и стоявшее в начале предложения (Rissanen, 1997, р. 520; cp. McWhorter, 2004, р. 42-43). Исчезло это местоимение потому, что постоянно возникала путаница с безличными конструкциями типа me seems. Исчезновение man открыло дорогу для более активного использования пассива при неизвестном или слишком общем субъекте (все люди), хотя со временем для той же цели возникло новое местоимение - one.

Возможно, определённую роль в замене “I” посредством “me” сыграло то обстоятельство, что в кимрском (одном из кельтских языков, с которым контактировал английский) “mi” обозначает «я» (Niehues, 2006, р. 44)[62]. Если учитывать, что многие носители кимрского из века в век говорили на недоученном английском в условиях двуязычия, можно предположить, что они путались в местоименных формах. Форма “I” вплоть до XVII в. активно употреблялось вместо “me” (что можно иногда наблюдать и сегодня, хотя такое употребление противоречит правилам грамматики). Например, в романе «Робинзон Крузо» есть фраза Our God made the whole world, and you, and I, and all things (Наш господь сотворил весь мир, и вас, и меня, и всё [на земле]) (Есперсен, 1958); в «Оксфордском словаре английского» приводятся примеры: After showing photographer Bill Radford and I her stitching skill she went back to the tea table; Let you and I cry quits; I was sure they were looking for Michael and I; Leave your Lady and I alone; between you and I; My father hath no childe but I; The postscript to your letter gave my wife and I unexpressed joy (“Oxford English Dictionary”, 1989).

Л. Кэмпбелл считает формы типа for you and I проявлением гиперкоррекции (Campbell, 2004, р. 114). В диалектах I используется вместо me в качестве эмфатического средства: Gi 'e the money to I, not he; Gi 'e I the spade! (“Oxford English Dictionary”, 1989). У Е. Эббота приводится множество других примеров смешивания форм местоимений “he” / “him”, “I” / “me”, “she” / “her”, “thee” / “thou” и т.д. в произведениях Шекспира (Abbott, 1870, р. 139-142). Мы приводим их ниже.

• “He” вместо “him”:

o Which of he or Adrian, for a good wager, begins to crow?; o I would wish me only he; o From the first corse till he that died to-day; o Tis better thee without than he within; o And he my husband best of all affects; o Thus he that over-ruled I over-sway’d.

• “Him” вместо “he”:

o Him [= he whom] I accuse;

By this the city ports hath enter’d; o Ay, better than him [= he whom] I am before knows me; o His brother and yours abide distracted but chiefly him that you term’d Gonzalo.

• “I”              вместо “me”:

o Here’s none but thee and I; o All debts are cleared between you and I; o You know my father hath no child but I; o Unless you would devise some virtuous lie;

And hang some praise upon deceased I;

• “Me” вместо “I”:

o No mightier than thyself or me; o Is she as tall as me?

• “She” вместо “her”:

o Yes, you have seen Cassio and she together. o So saucy with the hand of she here what's her name?

• “Thee” вместо “thou”:

o Blossom, speed thee well; o Look thee here, boy; o Run thee to the parlour; o Haste thee;

o I would not be thee, nuncle; o I am not thee; o It is thee I fear.

• “Them” вместо “they”:

o Your safety, for the which myself and them;

Bend their best studies.

При такой взаимозаменяемости форм местоимений неудивительно, что “me” (как и прочие местоимения в отмирающих падежах) постепенно стало восприниматься в качестве подлежащего. Более подробно вопрос взаимозаменяемости форм местоимений рассмотрен у О. Есперсена (Jespersen, 1894, р. 186-201, 234-247; Jespersen, 1918, р. 50-65, 99-107) и у А.И. Смирницкого (Смирницкий, 1957). У А. фон Зеефранц-Монтаг приводятся случаи конкуренции “I” и “me” в безличных конструкциях: I had lever / me had lever, I had better / me had better (von Seefranz-Montag, 1983, S. 129).

Таким образом, английские безличные конструкции типа It seems to me остались маргинальным явлением по следующим причинам: формальное подлежащее не соответствует теме, выполняет чисто синтаксическую функцию (что делает его более трудным для восприятия), не несёт вообще никакой семантической нагрузки и, соответственно, не может быть агенсом; дополнение занимает место ремы, хотя является темой. По-настоящему веской из названных причин является, на наш взгляд, только неправильное распределение темы и ремы. Ни в индоевропейском, ни в протогерманском, ни в древнеанглийском этого феномена не наблюдалось. Его возникновение обусловлено аналитизаци- ей, и, как следствие, - становлением жёсткого порядка слов, где перед глаголом и дополнением непременно должно стоять подлежащее, пусть даже ничего не выражающее. Вместо формального подлежащего может применяться грамматическая персонификация. В русских предложениях типа Мне кажется тема совпадает с первым элементом и относится к одушевлённому существу, а на более ранних стадиях развития дополнение в дативе, очевидно, воспринималось как подлежащее, поскольку при дономинативном строе подлежащее могло стоять в разных падежах в зависимости от своего значения. Свободный порядок слов русского языка позволяет более эффективно и компактно выражать оттенки тематического членения, которые не передаются на английском вообще или передаются очень многословно: Пить хочу я; Я хочу пить; Хочется пить (в первом случае наибольший акцент делается на говорящем, в последнем случае - на желании).

Нет никаких оснований полагать, как это делал О. Есперсен, будто жёсткий порядок слов является «высшим, лучшим и, соответственно, самым поздним речевым средством, изобретённым человеком», будто он возникает в «арийских» языках только у народов с наиболее развитым мышлением (Jespersen, 1894, р. 90-91). Жёсткий порядок слов есть не более чем следствие распада системы флексий. Есперсен считал распад системы флексий не причиной, а следствием жёсткого SVO, являющегося, в свою очередь, следствием общего для всего человечества развития мышления (Jespersen, 1894, р. 97, 110-111) - мнение совершенно необоснованное, поскольку, как мы показали выше, языки вне индоевропейской семьи движутся и к синтетическому строю с его свободным порядком слов. Хотя аналитизация наблюдается во всех индоевропейских языках, в случае английского она протекала особенно быстро из-за частичного совпадения парадигм номинатива, датива и аккузатива, пересечения функций наиболее употребительных местоимений и соответствующей внеязыковой обстановки (активных контактов с другими языками). Если английский язык чаще следует правилу логики, согласно которому подлежащее должно стоять перед дополнением, то русский - правилу логики, требующему выражения темы перед ремой. Обе эти тенденции наблюдались ещё в индоевропейском, где подлежащее также стояло перед дополнением (хотя порядок слов был другой - SOV), а тема обычно выражалась в начале предложения. Темой обычно выступало что-то одушевлённое (класс активных существительных). Это соответствует общей для всех или почти всех языков мира тенденции начинать высказывания с подлежащего-темы с одушевлённым денотатом.