СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК И ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
Известно, что понятие «литературный язык» не совпадает с понятием «язык художественной литературы». Последний выходит за пределы собственно литературного языка. «Язык художественной литературы со свойственной ему «установкой на выражение»,— писал В.
В. Виноградов,— имеет законное право на деформацию, на нарушение общелитературных языковых норм» (Литературный язык и язык художественной литературы Ц Вопросы языкознания.— 1955.—№ 4.— С. 4). В целях реалистического изображения жизни писатели включают в свои произведения нелитературные слова, формы слов и выражения, допускают оправданные контекстом отступления от норм литературного языка.Вот наглядный пример мотивированного и осознанного ненормативного употребления в условиях контакта с носителем диалектной речи.— Я тут женщину одну хорошую встретила. Сына у нее убили. Хлопчика. Молоденького.— Да, матеря теперь плачут...— отозвался провожатый деловито и сухо.— Матеря плачут,— повторила за ним Ксана, стесняясь произнести это слово правильно (Суворина. Ксана -Муратова — фронтовая артистка).
Намеренно стилизованное ударение мы встречаем, например, в сборнике стихов А. Кушнера «Дневные сны»:
В лазурные.глядятся озера Швейцарские вершины,— ударенье Смещенное нам дорого, игра Споткнувшегося слуха, упоенье Внушает нам и то, что мгла лежит На холмах дикой Грузии, холмится Строка так чудно, Грузия простит.
С ума спрыгнуть, так слово шевелится.
Таким образом, писателям, которые не только сообщают некие сведения, но и преследуют художественно-эстетические цели, разрешен как бы сознательный выход за границы нормированного языка. Более того, неукоснительное следование норме, стерильно чистая, но в то же время невыразительная и однообразная речь для художественного произведения могут быть даже пагубными. Есть особая прелесть в обоснованных отступлениях от усредненного нормативного стандарта.
Тургенев, познакомившись с посмертным изданием некоторых сочинений А. И. Герцена, писал так: «Язык его, до безумия неправильный, приводит меня в восторг...» (Из письма П. Анненкову от 18. X. 1870 г.). Вспомним также у Пушкина:Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки Я русской речи не люблю.
(«Евгений Онегин».)
Верно подмечено, что иностранцев часто узнают по слишком правильной речи. Что же касается художественной речи, то, как тонко заметил известный французский стилист Шарль Балли, она «почти всегда в какой-то мере отклоняется от нормы «хорошего слога» (Французская стилистика. Рус. пер.— М., 1961.— С 219).
Однако каковы же могут быть границы таких отклонений? Так ли уж свободен художник от законов языка? Все ли дозволено ему и в какой мере эта «дозволенность» целесообразна в общественно-эстетическом отношении?
Эти вопросы правомерно ставят современные лингвисты перед современной литературой. И не случайно. Авторитет писателей, которые, по словам JI. В. Щербы, обладают «в максимальной степени оценочным чувством языка», играет основную, решающую роль в утверждении и укреплении норм литературного языка. Литература в глазах общества стала законодательницей речевого поведения. Поэтому столь велика ответственность писателя и перед современностью, и перед будущим.
Творчество классиков русской литературы Гоголя, Тургенева, Достоевского, Л. Толстого, Чехова и других в разной степени соответствовало нормам литературного йзыка своего времени (ближе других к общепринятой норме были, пожалуй, Тургенев и Чехов). Но никто из них не ставил задачи сознательного расшатывания норм литературного языка. Наоборот, нормированный, общелитературный язык создает в-их произведениях тот необходимый фон,.ту основу, на которой можно было индивидуализировать речь персонажей, добиваясь высшей художественной правды. Соблюдать нормы литературного языка вовсе не значит сковывать себя условным кодексом «языковых приличий». Нормы литературного языка — это и не прокрустово ложе, и не аракчеевские казармы, как их окрестили некоторые современные нам приверженцы писательской вольницы.
Очевидно, что для литературного языка губительны как унылая стандартизация, так и речевая анархия. Норма как осознанная необходимость внутренне присуща творчеству большого художника. Никто не свободен от дисциплины языка. Трудно согласиться с требованиями некоторых писателей узаконить их право на мнимую свободу и безоглядное нарушение норм литературного языка. Так, поэт Евгений Винокуров считает, что «хороший язык... это не дисциплинированный, а язык богатый». Это неправомерное противопоставление. Современная наука о русском языке освобождена от педантизма и слепого «грамМатоедства». Ныне ни один языковед не требует от писателя причесанных фраз, обкатанных конструкций. Но освежить язык, создать эстетический полноцен- 20 ный образ, найти неожиданную и смелую цепь ассоциаций можно и без нарушения дисциплины литературной речи. Вспомним хотя бы творчество Чехова. Поистине незабвенными оказались слова А. П. Сумарокова из «Эпистолы о русском языке»:
Не нужно, чтобы всем над рифмами потеть,
А правильно писать потребно всем уметь...
Художественная литература — это не только идеологическое оружие, но и средство эстетического воспитания. К сожалению, вот что мы встречаем у некоторых современных поэтов: у Л. Кон- дырева: с кувшином (вместо с кувшином), у С. Острового: твоих окон (вместо окон), у Ю. Друниной: странны (вместо странны), у Л. Хаустова: надолго (вместо надолго), у Г. Серебрякова: возданы (вместо возданы) и т. п. А Филатов пишет: В сиреневой рубашке-а п а ш е, у М. Матусовского зафиксировано неоправданное применение формы наречия заутро (вместо заутра); Л. Мартынов пишет: превознемогая робость (вместо превозмогая); даже такой мастер, как Ф. Гладков, употребляет форму акваторий вместо акватория. Подобных примеров в современной литературе множество.
Речь писателя, поэта сейчас ставят в пример, ей следует, подражает наш читатель, и поэтому неоправданные нарушения общепринятрй, узаконенной литературной нормы — непростительны.
* * *
Итак, современный русский литературный язык, ставший одним из мировых языков, обладает богатейшим лексическим фондом, упорядоченным грамматическим строем и разветвленной системой стилей.
На нынешнем этапе развития он противостоит не постепенно исчезающим территориальным диалектам, а ненормированной речи и устарелым фактам словоупотребления. За время, отделяющее нас от эпохи Пушкина, в нормах русского литературного языка произошли существенные изменения. Однако это не разрушило его связи с богатой культурной традицией. Поэтому было бы ошибочным искусственно ограничивать современный русский литературный язык только фактами живой речи и произведениями советских писателей. Хорошо об этом сказал Л. В. Щерба: «Литературный язык тем совершеннее, чем богаче и шире его сокровищница, т. е. чем больший круг литературных произведений читается в данном обществе. (...) Из того, что в основе всякого литературного языка лежит богатство всей еще читаемой литературы, вовсе не следует, что литературный язык не меняется. Пушкин для нас еще, конечно, вполне жив: почти ничто в его языке нас не шокирует. И однако было бы смешно думать, что сейчас можно писать в смысле языка вполне по-пушкински» (Щ е р б а Л . В . Избранные работы по русскому языку — М., 1957,— С. 134—135). В русский литературный язык наших дней входят, конечно, и образцы Классической литературы XIX века, однако нормативная оценка фактов языка прошлого столетия должна производиться с позиции современности.Время, однако, идет вперед, и многие языковеды полагают, что в результате коренных общественно-экономических и научно-технических преобразований у художественной литературы (как основы литературного языка в прошлом) в последние десятилетия появился могучий соперник. Это — средства массовой информации. Подсчеты некоторых исследователей показали, например, что только в 70-е годы нашего века более 60% переносных значений, появившихся у ряда общеупотребительных слов, впервые зарегистрировано в периодической печати. По обобщенным данным социологических обследований даже у лиц с высшим образованием наибольшая часть суточного бюджета времени падает сейчас на телевидение, радио и газеты. «Общеизвестно,— пишет известный лексикограф П.
Н. Денисов,— что речевая практика радио и телевидения привлекает к себе больше общественного внимания, чем художественная литература» (Лексика русского языка и принципы ее описания. — М., №80. — С. 51). Телевидение вбирает в себя могущество других средств массовой информации. За рубежом его называют тотальной культурой будущего. И хотя директор Института русского языка им. А. С. Пушкина член-корр. АПН СССР В. Г. Костомаров и отвергает такую печальную перспективу, и он не может не согласиться с тем, что «время фетишизации письменной речи проходит». На наших глазах, кстати, появилось характерное выражение — «безбумажная информатика». В 1979 году лингвист В. П. Григорьев предсказывал, что язык телевидения станет со временем областью лингвистических исследований.С другой стороны, научно-техническая литература становится (а точнее, уже стала) основой современного мировоззрения, именно в сфере научно-технической коммуникации наиболее отчетливо прослеживается параллелизм в развитии основных европейских языков. Все это, естественно, приведет к существенным и пока еще плохо предсказуемым последствиям в языковой практике. Некоторые ученые полагают, что влияние НТР, которое сейчас ярче всего проявляется на лексико-семантическом уровне, коснется впоследствии и других сфер общелитературного языка. Примечательны с интересующей нас точки зрения такие высказывания. «Язык науки в эпоху НТР,— пишет профессор В. К. Журавлев,— все в большей мере становится основной опорой существования и развития норм литературного языка». (Внешние и внутренние факторы языковой эволюции. — М., 1982. — С. 272). Еще категоричнее мнение профессора В. В. Колесова: «Не художественные произведения, как прежде, а научные жанры стали материальной базой формирования современного русского литературного языка» (Динамика структуры современного русского языка. Предисловие / Отв. ред. проф. В. В. Колесов.— Л., 1982.— С. 6).
Как бы ни относиться к этим и подобным суждениям, очевидно, что русский литературный язык ближайшего будущего явится сложным сплавом разных стилей и жанров художественной и нехудожественной речи.
22