§ 13. Соотносительные категории одушевленности-неодушевленности
Категория лица включается в более широкую категорию одушевленности, противопоставленную категории неодушевленности. Не приходится смущаться «мифологичностью» терминов «одушевленный» предмет и «неодушевленный» предмет — «категория одушевленности и неодушевленности».
Языковая техника, отражая предшествующие стадии мышления, не всегда отвечает требованиям современной научной идеологии. Например, различение органической, живой и неорганической природы не находит отражения в грамматике современного языка (растение, дуб, клен, липа, тростник и т. п. оказываются для языка «предметами неодушевленными»). В английском языке даже названия животных не включаются в категорию одушевленности, суживающуюся, таким образом, до границ категории лица. В самом русском литературном языке категория одушевленности в ее нынешнем виде сложилась не раньше XVI —XVII вв.Категория одушевленности отличается от категории лица тем, что согласование в роде с словами, относящимися к категории одушевленности, всецело обусловлено формой этих слов, между тем как в категории лица есть тенденция к согласованию по смыслу, по полу лица, ярко проявляющаяся в формах прошедшего времени на -л (управдел заявила; профорг выступила с предложением и т. п.).
Наиболее ярким и постоянным признаком категории одушевленности в русском языке является совпадение винительного падежа с родительным в единственном (кроме слов на -а) и множественном числе у существительных мужского рода (встретить знакомого, слушать знаменитого тенора и т. п.) и только во множественном числе у существительных женского рода (в среднем роде только у слов лицо, чудовище — лиц, чудовищ; ср. также: животных, насекомых). Имена существительные женского рода, обозначающие лиц и животных, в единственном числе сохраняют форму винительного падежа (жена-жену; мышь, рысь) и остаются, таким образом, на положении прямого объекта действия, не отличаясь в этом отношении от категории неодушевленности.
Любопытны колебания и противоречия в выражении категории одушевленности, отчасти зависящие от понимания ее границ и состава.
Например, слова микроб, бактерия (ср. формы вин. п. мн. ч. бактерии и бактерий) колеблются между категориями одушевленности и неодушевленности. Названия рыб и амфибий, употребленные во множественном числе для собирательного обозначения какого-нибудь кушанья из них, образуют винительный падеж множественного числа одинаково с именительным падежом, т. е. относятся к категории неодушевленности; например, у Грибоедова: «К Прасковье Федоровне в дом во вторник зван я на форели»; «есть устрицы» (Тургенев); «Левин ел и устрицы>> (Л. Толстой); «Искусство, не обдирая рта, есть артишоки и глотать устрицы, не проглатывая в то же время раковины» (Салтыков-Щедрин, «Признаки времени») и т. п.Имена светил, лишенные своей мифологической одушевленности, рассматриваются как названия неодушевленных предметов. Например, смотреть на Марс; видеть Сатурн, Юпитер и т. п. (впрочем, возможны и формы вини-тельно-родительного падежа). Но нарицательные обозначения бывших богов, перенесенные на людей, «одушевляются». Например: поискать другого такого болвана; смотреть на своего кумира (но ср.: сделать из кого-нибудь себе кумир): этого идола ничем не проймешь и другие подобные.
Своеобразные особенности наблюдаются и в употреблении слов, обозначающих то неодушевленные, то переносно-одушевленные предметы. Напри мер, к категории одушевленности примыкают карточные обозначения — туз
и козырь; снять туза, покрыть козыря и т. п. (по ср.: играть в свои козыри, играть в короли). «Для обозначения некоторых карт, а именно так называемых «фигур», взяты были слова, обозначавшие предметы одушевленные, что соответствовало самому смыслу слова «фигура»; поэтому и склонение названий карточных фигур сбилось на склонение названий предметов одушевленных; а затем по этому образцу стали склоняться и такие названия карт и иные карточные термины, которые вовсе не обозначают предметов одушевленных» . (Например, то же представление перенесено было и на название карты туз. Ср.: я сбросил туза; козырная двойка туза бьет; ср. у Пушкина в «Пиковой даме»: «Игроки понтируют на тройку, семерку и туза».)70
Для понимания тех смысловых преобразований, которым подвергаются неодушевленные предметы в игрецком языке, характерно олицетворение слова шар в жаргоне биллиардных игроков.
JI. Славин, изображая в романе «Наследник» биллиардистов, пишет: «Такого шара промазали», — сказал студент с насмешкой. Подобно всем игрокам, он склонял шар в родительном падеже, как живое существо, ибо ни один биллиардист не может заставить себя видеть в шаре неодушевленный предмет, — так много в нем чисто женских капризов, внезапного упрямства и необъяснимого послушания».Но, по-видимому, прав акад. JI. А. Булаховский, утверждая, что «современный литературный язык решительно склоняется в сторону сохранения за словом с основным значением одушевленности, независимо от его переносного употребления, первоначальных морфологических особенностей» 71 (ср.: высиживать болтуна, т. е. яйцо; плясать трепака и т. п.). Напротив, слова с основным значением неодушевленности, примененные к конкретным лицам или к живым существам, приобретают в этом употреблении грамматические свойства названий одушевленных предметов, например: «Видел-этого старого колпака»; «Не время выкликать теней» (Ф. Тютчев) и т. д. Впрочем, это правило не относится к словам с абстрактным значением, заимствованным из научной терминологии, например к словам: характер, элемент и т. п. (вывести на сцену новый характер; разоблачить антиобщественные элементы и т. п.).
Таким образом, различие между категориями одушевленности и неодушевленности сохраняет свою силу и в тех случаях, когда для метафорического или метонимического изображения лица применяется слово, обозначающее неодушевленный предмет, или, наоборот, когда слово, относящееся к категории одушевленности, переносится на обозначение предметов неодушевленных. Поэтому значения одушевленности и неодушевленности и формы их выражений нередко соединяются в одном и том же слове. Например: вывести тип лишнего человека; встретить забавный тип; но в разговорной речи: Я давно знаю этого странного типа. Возможны колебания и в употреблении винительного падежа при одном и том же значении слова. Например, в слове лицо: «Кити называла ему те знакомые и незнакомые лица, которые они встречали» (JI.
Толстой); но едва ли не чаще встречается иное употребление: Называть знакомых лиц по фамилии и т. п. Интересна судьба слов с суффиксом -тель. Прежде даже от тех терминов на -тель, которые не обозначают лиц, иногда в значении винительного падежа употреблялась форма родительного, например в математических выражениях: умножить числителя; найти общего знаменателя; разделить на множителя; умножить показателя подкоренного выражения и т. п. Еще Бругманн заметил, что «nomina agentis» очень часто употребляются для обозначения орудия, ввиду того что это последнее рассматривается как одушевленный выполнитель действия»72.Но в современном языке — под влиянием широкого распространения суффикса -тель в профессиональных диалектах и научно-техническом языке для обозначения механизмов, приборов, сооружений и орудий — слова на -тель со значением орудия, механизма, снаряда сохраняют формы винительного падежа, сходного с именительным. Например: «Дедушка раскрыл желтый скоросшиватель»(JI. Славин, «Наследник»); повернуть выключатель; заметить ис-требитель и т. п. Ср. . приобрести электрический счетчик; сбить вражеский бомбардировщик; потопить тральщик и т.п. (но: напасть на разведчика).
Названия одушевленных предметов по формам своего образования отчасти совпадают с категорией лица (ср., например, общность суффиксов детенышей -енок и -еныш у обозначений лиц и животных; ср. совмещение значений лица и самца — самки в таких суффиксах, как -ак, -ща, -иха, и некоторых других). Впрочем, в современном литературном языке приемы суффиксального образования слов, обозначающих представителей живого (животного), не человеческого, мира, крайне бедны. Общий язык обогащается лишь терминами зоологии й заимствованиями из народных говоров.