Работая над иллюстрациями к «Тихому Дону»*
Не в моей натуре применять к своей работе такие высокие слова, как творчество или вдохновение, но как иначе назвать
то чувство духовного подъема, величайшего волнения, какое владело мной во время работы над иллюстрациями к «Тихому Дону»?
Те годы я как будто жил вместе с героями, созданными Шолоховым, засыпал и просыпался с мыслью о них.
Это были очень трудные и очень счастливые годы.Я прожил жизнь Аксиньи и Григория, Натальи и Петра, Пантелея Прокофьевича — всех персонажей, населяющих эту книгу. Я искал и находил их черты во встречных людях на улицах, в театре, кино — везде, где мне приходилось бывать.
Казалось бы, в чем трудность? Михаил Шолохов так живо описал своих героев, что вроде бы не сложно изобразить их на бумаге. А пейзажи, а бытовые сцены — они не просто описаны, они почти уже нарисованы. Тут во всем одна правда, и на мне лежит ответственность лишь не исказить ее.
Но беда в том, что чем прекраснее, значительнее литературное произведение, тем, как это ни парадоксально, труднее, а не проще художнику, взявшемуся его иллюстрировать. Тут уживаются и радость, и мука. Ощущение реальности образов одновременно помогает и мешает тебе.
Вторая трудность — время действия романа. Герои «Тихого Дона» мужают, стареют, меняется их психология, значит, и найденный образ не может оставаться неизменным.
Третья трудность — место действия. Ведь события романа развиваются не только на Дону. Но я, естественно, начал с Дона. И тут советы автора, с которым я имел счастье встретиться, помогли мне. Михаил Александрович не давал мне никаких авторских напутствий или рекомендаций. Он ограничился советом, в каких станицах следовало бы побывать и с кем повидаться, и пожелал мне успеха. То, что я увидел и узнал в донских станицах, оказалось бесценным материалом. Я изучал семейные фотографии на стенах куреней и в фамильных альбомах.
Старые женщины любезно соглашались помочь мне — они раскрывали старинные кованые сундуки, и мы извлекали из них кофты, юбки, зипуны — одежду, какую носили их родители. Я рисовал не только людей и пейзажи. Седла, телеги, сундуки, печи, старая утварь, мебель — все заносилось в альбомчики.А лошади? Какой казак без кони! Хорошо, что лошадей я люблю рисовать с детства. Когда был мальчиком и изображения людей мне еще плохо давались, лошади на моих детских рисунках узнавались безошибочно. И на Дону я вволю насладился, рисуя с натуры донских коней.
Все это время я не переставая искал типажи для героев романа. Вчитываясь в скупые описания внешности Михаила Кошевого, я решил, что он может походить на молодого Александра Твардовского: то же сочетание пристальной суровости взгляда с женственным очертанием рта, русые мягкие волосы над упрямым лбом. Естественно, на рисунке это сходство не буквально.
Говоря о работе над книгой, приоткрывая то, что принято называть «кухней» художника, нельзя не сказать несколько слов о композиции. Именно она решает смысл изображаемой сцены и, что еще важнее, — ее эмоциональный настрой. Чтобы рисунок вызывал не просто желание его разглядывать (и это, впрочем, уже немало!), чтобы он волновал, вызывал чувства радости или печали, сострадания или тревоги, мало хорошо нарисовать людей, придав им внешнее подобие и состояние, какое соответствует описанию. Нужно их расположить в той единственной для этого состояния взаимосвязи, создать такую мизансцену (а художник всегда в некоторой степени режиссер), чтобы рисунок был не только иллюстрацией к такой-то странице, но, целиком принадлежа книге, нес в себе достоинства самостоятельного произведения.
Более двух лет продолжалась моя работа над «Тихим Доном» . И эта работа дорога мне. И если есть в ней удачи, то, конечно, в результате той увлеченности, поглощенности темой, тем колдовством, какое излучала одна из лучших книг нашего времени. В последующие годы я не раз возвращался к произведениям Шолохова. Я делал рисунки к «Поднятой целине», «Донским рассказам». Но моя первая встреча с книгой Шолохова — «Тихим Доном», как первая любовь, не забудется. (600)
По О. Верейскому