ПРОБЛЕМЫ НАРОДНОСТИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ И СЕРЕДИНЕ XIX ВЕКА
Общеизвестно, что в дискуссии «о старом и новом слоге» проблема народности русского литературного языка не была поставлена. Между тем развитие русской культуры и литературы выдвигало эту про- бему на первый план.
В начале XIX века многие литераторы понимали, что демократизация русского литературного языка, его ориентация на язык народа —процесс неизбежный и необходимый. Но четкого оформления эта идея еще не получила, она чаще выражалась в критическом отношении к спорам сторонников А. С. Шишкова и Н. М. Ка рамзипа, тем в прямых высказываниях[114]. К концу первого десятилетия XIX века все чаще обращала на себя внимание полная условность «но вого слога». Вычурная манерность языка персонажей «из народа» в сентиментальных повестях воспринималась как явный курьез. В журнале «Цветник» рецензент писал о книге «Несчастные любовники. Пастушеская повесть. Русское сочинение П. С»: «Чтобы рассмешить наших читателей, выпишем мы йесколько слов из речей рекрута Николая при прощании его с Авдотьею. «С радостию, — говорит он, — пойду туда, где ужасные громы заменят мне звуки сельской свирели, где пламень горящих сел будет мне вместо тихой и улыбающейся зари». — Если бы Николай и напился на раестапях пьян по обыкновению рекрутов, то, верно, не наговорил бід таких нелепостей»[115].Проблема народности русской литературы и ее языка назрела, но до 20-х годов XIX века специально не обсуждалась, само слово «народность» было не в ходу. Впервые лексикографически зафиксировано это слово лишь в Академическом словаре 1847 г., но употребляться стало, конечно, раньше.
Традиционно считается, что принцип народности литературы в России впервые был провозглашен в трактате О. М. Сомова «О романтической поэзии» (1823) и в статье П. А. Вяземского «Разговор между издателем и классиком» (1824).
Сомов подчеркивал, что главная прелость поэзии для соотечественников состоит в «народности и местности»[116].
Народность трактоваласьСомовым как соответствие «колориту места и времени», как отражение национальных особенностей народа: «Новость поэзии, качества, отличающие ее от стихотворства других племен, состоят не в названиях родов ее, но в духе языка, в способе выражения, в свежести мыслей, в нравах, наклонностях и обычаях народа, в свойствах предметов окружающих и более действующих на воображение»1.
Сходно разъясняется понятие народности и в статье Вяземского: «Кл. Что такое народность в словесности ? Этой фигуры нет ни в пиитике Аристотеля, ни в пиитике Горация.
Изд. Нет ее у Горация в пиитике, но есть она в его творениях. Она не в правилах, но в чувствах. Отпечаток народности, местности — вот что составляет, может быть, главное существеннейшее достоинство древних и утверждает их право на внимание потомства»2.
Но говоря о Сомове и Вяземском, не следует забывать, что в том же 1823 году, когда был опубликован трактат Сомова, была напечатана в «Полярной звезде» и статья А. А. Бестужева-Марлинского «Взгляд на старую и новую словесность в России», в которой автор говорит о народности как о понятии, уже знакомом читающей публике. Характерно, что народность Бестужев-Марлинский видит прежде всего в творчестве Д. И. Фонвизина и И. А. Крылова: «Фонвизин в комедиях своих «Бригадире» и «Недоросле» в высочайшей степени умел схватить черты народности»; «И. Крылов возвел русскую басню в оригинальноклассическое достоинство. Невозможно дать большего простодушия рассказу, большей народности языку, большей осязаемости нравоучению. В каждом его стихе вцден русский здравый ум»:1 Позже Бестужев-Марлинский вновь подчеркивает народность творчества и, особенно, языка Крылова: «Один только самобытный, неподражаемый Крылов обновлял повременно и ум и язык русский во всей их народности. Только у него были они свежи собственным румянцем, удалы собственными силами»4.
Настойчивое обращение Бестужсва-Марлинского и /других литера- торов-декабристов, а позднее и Пушкина к творчеству Крылова как наиболее яркому воплощению народности русской литературы и русского литературного языка знаменовало собой существенную по-
правку к романтическому пониманию народности.
Крылов, которому карамзинисты пытались противопоставить И. И. Дмитриева, становится в первой четверти XIX века знаменем борьбы за народность русского литературного языка, понимаемую как ориентация на язык народа в широком смысле, включая и не в последнюю очередь — языккрестьянства, язык демократических слоев городского населения, т. е. тот язык, который именовался «языком простого народа»1.
В 20-х годах XIX века рассуждения о народности русской словесности стали весьма многочисленными, но не отличались достаточной определенностью. Это объяснялось как сложностью, мпогоаспектнос- тью самого понятия «народность», так и различиями во взглядах на это понятие. Поэтому Пушкин па рубеже 1825—1826 годов в известной статье «О народности в литературе» писал: «С некоторых пор вошло у пас із обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться па отсутствие народности в произведениях литературы, — но никто не думал определить, что разумеет он под словом народность»2. Далее Пушкин наметил понимание народности, которое отражало тенденции развития русской литературы на путях к реализму: народность состоит не во внешних признаках, не в отборе «предметов» и «слов», но в умении видеть действительность глазами своего народа и правдиво изображать ее изыком, близким и понятным народу. «Народность в писателе, — замечает Пушкин, — есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками, — для других оно или не существует, или даже может показаться пороком»3.
Проблема народности русского литературного языка решалась в первую очередь в практике литературного творчества, и прежде всего творчества Пушкина. Но теоретические рассуждения и обобщения, высказывания писателей, критиков, ученых-филологов помогали осмыслению и укреплению происходящего в литературном языке процесса. Народность русского литературного языка оформлялась в ходе литературно-языкового развития и закреплялась в языковом сознании передовой части, русского общества не как механическое наполнение литературного текста диалектизмами, просторечием и т.
п., а как сближение с внутренней структурой и поэтикой народного русского языка4, как отражение в семантической системе образующих текст' См • Виноградов В. В. И. А. Крылов и его значение в истории русской литературы и руехкоі'о литера гурного языка // Русская речь, 11)70, А1» 1.
1 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в 16-ти томах Том 11 JI, 1949 С 4П
і ам же.
1 Виноградов В. В. У ка ! соч С 10 словесных рядов того восприятия и оценки действительности, которые свойственны народным массам. Утверждение такого выражения и такого понимания народности было связано с развитием реализма и обобщениями прогрессивной литературной критики.
Но пути развития народности в русской литературе и русском литературном языке, как и взгляды на этот процесс в русском обществе, разумеется, не были единообразными. Нельзя забывать, что прогрессивному пониманию народности была противопоставлена «теория официальной народности», восходящая к известной формуле С. С. Уварова «православие, самодержавие, народность» (1832). Серьезные расхождения в понимании народности были у «славянофилов» и «западников». Но все пробемы народности русской литературы и русского литературного языка в кратком докладе осветить невозможно. Остановлюсь еще только на одном существенном для истории русского литературного языка моменте.
Нашим писателям-реалистам и передовым критикам борьбу за народность русского литературного языка приходилось сочетать с борьбой против псевдонародности. Белинский писал: «Как хороши эти добродушные и простодушные стихи:
— И, полно, Таня! В эти лета Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света Меня покойница свекровь:
*
Как жаль, что именно такая народность не дается многим нашим поэтам, которые так хлопочут о народности — и добиваются одной площадной тривиальности»[117].
Неоднократно резко критиковал псевдонародность языка М. Е. Салтыков-Щедрин Об одной из брошюр «для народа», изданной в 1863 г., он писал: «Фактурой своей она напоминает псевдонародные, несколько ухарские рассказы г.
Андрея Печерского, в которых всегда нанизано множество народных слов и оборотов речи, но собственно народного нсе-таки нет ничего. Видимое дело, автор брошюры человек бывалый, обращался с народом, знаком с его пословицами и прибаутками, но народной мысли, но кровной народной нужде все-таки остался чужд»2Критика псевдонародности как категории «внешней», характеризующейся некоторым набором «народных» и «простонародных» словечек, выражений и грамматических форм, способствовала углубленному пониманию народности в русской литературе и литературном языке как категории «внутренней», связанной с образом жизни, с мировоззрением народа. У Д. И. Писарева читаем: «Были и до сих пор есть писатели, принимающие тривиальность за народность... Писатели с посредственным талантом и ограниченным даром наблюдательности не умеют создавать народное миросозерцание и часто вовсе не подозревают его существования. Они подмечают только внешние угловатости и резкости, и потому их сцены из народной жизни, при бедности и бесцветности внутреннего содержания, отличаются аффектацией и подделкой народного разговорного языка»1.
Проблемы народности русского литературного языка возникли как следствие развития русского общества, русской культуры и литературы. Но это развитие не было изолированным, оно было связано с усилением национального самосознания других славянских народов, с обращением их литератур и литературных языков к народным истокам. В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что «взрыв» высказываний о народности литературы и литературного языка происходит в России вскоре после посещения ее в 1818—1819 годах Буком Стефановичем Караджичем. Вопрос о Вуке Караджиче и русской культуре, русской филологии — вопрос особый и очень обширный. Но об одной грани этого вопроса нельзя не сказать в нашем докладе: о научной солидарности и личных дружеских связях Ц. И. Срезневского с Вуком Караджичем. Эти связи продолжались около двадцати лет (1841—1860) и оставили заметный след в научных взглядах Срезневского.
Как известии, Срезневский написал в 1842 г. (при помощи самого Караджича) биографический и библиографический очерк о Вуке Караджиче, дополненный в 1876 г. Показательно, что проблемам народности литературного языка в этом очерке уделено значительное место. Описывая Вука Караджича, Срезневский подчеркивает: «По- немецки и по-русски он говорит хорошо; но, если только вам не совершенно чужд язык сербский, попросите его говорить родным языком: он не будет говорить дикой смесью старославянского, русского и сербского, а живым народным языком Вы увидите тогда, как всякое нз- родное, простонародное наречие, управляемое умом и чувством знатока, становится способным выражать все, что угодно, и все в духе на- родном»5. Несколько ниже приводится такой диалог: «— Позвольте, Бук Стефанович! Мне бы хотелось прежде знать, в какой мере вы в своей душе приготовлены были к званию такого писателя, каким вы сделались, прежде нежели приехали в Вену, — в какой мере любили и уважали народность? — На этот вопрос Вук отвечал мне так: Вы уже знаете: я был из народа, провел молодость между народом, все сербское народное было мне природным... Что язык мой народен, это естественно»[118].
Заканчивая свой очерк, Срезневский пишет о Буке Караджиче; «Подобного писателя по естественности и правильности выражения нет теперь ни у одного из западных славянских народов, — и тем важнее заслуга его в литературе сербской, что он застал ее в отношении к языку в самом жалком положении, в руках людей, не только не знавших языка, на котором они хотели писать, но и не желавших знать, предполагавших, что учиться языку народ должен у них, а не они у народа, что они и судьи и владыки языка. ...А сербам и всем славянам нельзя не быть ему благодарным: он один из немногих писателей славянских которыми могут безукоризненно гордиться славяне перед иностранцами»[119].
Думается, что не без влияния идей Вука Караджича и впечатляющего примера всей его деятельности написаны некоторые фрагменты известного труда Срезневского «Мысли об истории русского языка». В частности, отметим важные идеи о различной зависимости друг от друга развития языка «в народе» и «в литературе»: «судьбы языка в пароде зависят от письменности и высшей образованности в частностях, в мелочах: судьбы языка литературы и высшего класса зависят от народа в общем ходе их»4. Залог сохранения и совершенствования ггчыкя, гарантию его самобытности Срезневский видел в нераздельности языка и народа: «Частная воля может не захотеть пользоваться им, отречься от его хранения, отречься с этим вместе от своего народа; по за тем не последует уменьшение ценности богатств, ей не принадлежащих»5.
Стремясь глубоко осмыслить факты истории русского литературного языка и других славянских литературных языков, Срезневский нетрадиционно подходит к вопросу о взаимодействии церковнославянского языка с живыми народными славянскими языками, в частности, с русским. Срезневским была выдвинута важнейшая мысль о неправо мерности механического отнесения к церковнославянскому языку всего того, что традиционно считается «книжным»: «говоря: это слово — славянское, а это — русское, рискуешь принять за славянское то, что есть общеславянское, а не церковнославянское». О словах, оканчивающихся «на ство, на ость, на ще», Срезневский замечает: «Они, как славянские окончания и бывшие обычными, могли же быть обычными и и русском?»[120]. Мнению о заимствовании всех «книжных элементов» из церковнославянского языка Срезневский противопоставляет идею мобилизации внутренних ресурсов народных славянских языков для целей литературного выражения.
Подводя итоги, можно сказать, что проблемы народности русского литературного языка нашли свое положительное практическое реше ние в русской классической художественной литературе и теоретическое обобщение в прогрессивной критике и филологической науке. Но это не значит, что проблемы народности русского литературного языка вообще были сняты. Сложность, многоаспектность самого явления и возможность различных теоретических и практических подходов к нем}7 обусловливает актуальность проблем народности литературного языка и в наши дни.