ПРИНЦИПЫ ОПИСАНИЯ ГРАММАТИЧЕСКИХ ЗНАЧЕНИЙ Полисемия и омонимия в словаре и грамматике
В лексикологии омонимией называют «звуковое совпадение разных языковых единиц, которые семантически не связаны друг с другом» [Шмелев Д. 1977: 77], противопоставляя ее полисемии, определяемой как «ряд объединенных актуальными деривационными связями значений» [Кацнельсон 1965: 60].
При этом исследователь исходит из презумпции тождественности слова: «Материальное (звуковое) тождество слова является основой (разрядка Д. Ш. — Ю. К) его семантического тождества, несмотря на возможность самого разнообразного применения слова, всевозможных модификаций его смысла, наконец, расщепления денотативных функций. Когда же вопреки этому тождеству мы утверждаем, что перед нами разные слова, мы и должны обосновать именно это утверждение» [Шмелев Д. 1977: 88].Наличие связей между значениями слова — «единственный фактор, непосредственно отражающий существо этих двух явлений» [Апресян Ю. 1974: 184], но в то же время это фактор градуальный и субъективный, что проявляется в многочисленных примерах несовпадения границ между полисемией и омонимией в словарях. На этом основании некоторые исследователи считают разграничение полисемии и омонимии вообще излишним. Так, в когнитивной семантике Р. Лэнгекера оно не проводится, поскольку, по его мнению, семантическая связь между значениями может быть опосредована сколь угодно длинной цепочкой узлов, и, таким образом, можно найти связь между любыми двумя значениями [Langacker 1988а: 136—137][37].
В качестве способа формализовать понятие семантического сходства-несходства значений Ю. Д. Апресян предложил следующий критерий: «Значения а. и а. слова А называются сходными, если существуют такие уровни семантического описания, на которых их толкования (семантические деревья) или коннотации имеют нетривиальную общую часть» (разрядка моя. — Ю. К.) [Апресян Ю. 1974: 184—185]. Сходный принцип решения проблемы разграничения полисемии и омонимии предлагался и У.
Вейнрейхом [Вейнрейх 1966/1981: 62].Этот критерий не всегда дает интуитивно приемлемые результаты. Например, между значениями слова толкать в предложениях Он шел, толкая перед собой тачку и Что толкнуло тебя на это? явно ощущается некоторая связь, хотя общим компонентом для них является, видимо, только тривиальное значение каузации. В подобных случаях источником связи между значениями может быть когнитивная модель прототипической ситуации. Так, значения слова сорвать в сорвать цветок ‘отделить от корня’ и сорвать урок ‘нарушить ход процесса’ на уровне словарных толкований не имеют общих компонентов, однако знание того, что в ситуации «сорвать цветок» человек не просто отделяет цветок от корня или ветки, но и необратимо нарушает процесс его жизнедеятельности, позволяет связать эти значения [Кустова 2004: 40—41][38].
В целом омонимия в лексике расценивается как случайное, «внесистемное» явление [Шмелев Д. 1977: 90]. Поэтому бесспорным (достаточным, хотя и не необходимым) критерием принадлежности к одной лексеме считается повторяемость данной комбинации значений в другом слове [Смирницкий 1956:162—163; Кронгауз 2001: 151]. Свидетельством неуникальности той или иной комбинации значений могут быть и данные типологии: если в разных языках у языковых единиц наблюдаются сходные сочетания значений, то эти значения должны быть как-то связаны между собой; ср.: «The question is, how do we distinguish accidental homonymy, such as two, to, and too, from iconically motivated polysemy such as the directional and recipient meanings of to? The answer in most cases is provided by cross-linguistic — typological — comparison: if many diverse languages independently have the same pattern of “homonymy”, then the meanings are closely related» [Croft 1990: 166][39].
Казалось бы, в соответствии с общим правилом, согласно которому «в основу описания семантики слов и семантики тех или иных грамматических единиц должны быть положены одни и те же принципы» [Шмелев А. 2002: 23], те же критерии разграничения полисемии и омонимии вполне могли бы применяться и по отношению к грамматическим единицам.
Этого, однако, не происходит. Пожалуй, лишь примеры совпадения падежных окончаний, например, флексий дат. и предл. падежей существительного земля (к земле — на земле), приводимые в учебных пособиях в качестве иллюстрации возможности омонимии граммем [Мельчук 1997:257—258; Плунгян 20006:113], соответствуют критериям лексической омонимии.Так, омонимами называют, соответственно, глагольные формы 3-го лица мн. числа, употребленные в анафорической или дейктичес- кой функции (Они всегда шумят) и в неопределенно-личном значении (За стенкой шумят), а также формы 2-го лица в адресатном (Завтра ты едешь в Москву) и обобщенно-личном значениях (Едешь, бывало, по Тверской...) [Булыгина, Шмелев А. 1991: 42—44][40]. Между тем существование семантической связи между этими значениями форм 3-го и 2-го лица продолжает осознаваться ([Шелякин 1991 а: 66— 70; Падучева 1996: 213]; см. также ниже § 1.3.5). Омонимом адресат- ного вы считается иногда даже вежливое вы [Кибрик А. А. 1992: 202; Булыгина, Шмелев А. 1997: 328—333], хотя мотивированность такого употребления еще более очевидна. С другой стороны, в [Буланин 2001: 179] все непассивные возвратные глаголы на -ся трактуются как омонимы пассивных (ср. Мальчик поднимается по лестнице vs. Груз поднимается подъемным краном), несмотря на то, что использование рефлексива для выражения пассива очень широко распространено в языках мира (см. многочисленные примеры в [Nedjalkov 1980: 227; Генюшене 1983: 108—110; 135; Shibatani 1985: 821—848; Giv6n 1990: 602—605]).
Ю. С. Маслов прямо противопоставляет два основания для признания языковых единиц омонимами: для лексических омонимов это «отсутствие какой-либо связи между их лексическими значениями», а для грамматических омонимов (например, наречия утром и утром как формы твор. падежа ед. числа существительного утро) — принадлежность к различным частям речи [Маслов 1975: 131]. Таким образом, фактически грамматической омонимией называют «совпадение внешней формы у категориально различных значений» [Ярцева 1981: 49], независимо от наличия или отсутствия семантической связи между ними.
При этом, судя при приведенным выше примерам, в качестве «категориального различия» может рассматриваться не только граница между частями речи, но и граница категории или граммемы.Такое решение, на первый взгляд, представляется единственно возможным, поскольку в противном случае неоднозначные слова (словоформы или конструкции) могли бы относиться в одних значениях к одной части речи, а в других — к другой.
Вместе с тем у этого подхода есть и свои издержки. Так, в «Русской грамматике» наречия типа летом трактуются как образованные от существительных с помощью суффикса -ом, омонимичного флексии твор. падежа существительных и как бы случайно совпавшего с ней, но одновременно отмечается наличие «живой связи» у этих наречий с формами твор. падежа [Лопатин 19806: 400].
Сходные проблемы возникают и при описании возвратных глаголов (см. о них подробнее Гл. 3). Пассив представляет собой одну из конечных точек семантического развития рефлексивных глаголов (РГ), что соответствует общей закономерности, согласно которой с течением времени «среди употреблений граммемы увеличивается доля “синтаксических” и уменьшается доля “семантически мотивированных”» [Плунгян 20006: 232]. В этом смысле пассивные РГ занимают особое место, поскольку в русском языке из всех семантико-синтаксических разновидностей возвратных глаголов только они могут быть отнесены к словоизменению. Поэтому единообразная грамматическая интерпретация русских РГ, будь то трактовка всех РГ или большей их части как глагольных форм (что имеет место, например, при выделении, наряду со страдательным, возвратно-среднего залога[41]) или, напротив, отнесение всех их к словообразованию, как это делает
Н. А. Янко-Триницкая на том основании, что «в ряду однотипных регулярных образований не может быть так, чтобы одни относились к формам словоизменения, а другие — к формам словообразования» [Янко-Триницкая 1959: 44][42], в той или иной мере искажает реальную картину.
Как решать эту проблему — не совсем ясно.
Во всяком случае «грамматика категорий» должна быть тем или иным способом дополнена «грамматикой форм и конструкций», причем в первую очередь именно таких, которые пересекают границы категорий и частей речи.Еще одной альтернативой мог бы быть отказ от принципа примата категорий и описание каждого морфологического показателя по отдельности, как это делается при описании деривационных аффиксов и — в значительной мере — грамматических аффиксов агглютинативных языков. Такую точку зрения высказывала Дж. Байби, писавшая, что «each inflection develops more or less indepedently and may or may not have an expression that parallels other related meanings» [Bybee 1985: 9][43].
Однако независимость и самостоятельность граммем относительна. Так, в английском языке, именно в силу противопоставленности форм основного разряда (Simple forms) формам прогрессива, в наст. вр. значение форм основного разряда по контрасту с актуально-длительным значением прогрессива сдвигается в сторону итеративности (ха- битуальности) и вообще неактуального настоящего, а в прош. вр. — в сторону перфективности. Следствием этого является типологически, видимо, довольно редкое сочетание значений итеративности и перфективности в одной граммеме (при отсутствии у нее актуально-длительного значения).
Таким образом, речь должна идти не о полной замене подхода «от категорий» подходом «от форм и конструкций», а об ином их сочетании, при котором граммемы будут более самостоятельными, а доминирующая роль частей речи и категорий существеннно сократится.