Принцип скромности
Сравнительно редко в работах отечественных и зарубежных культурологов можно встретить мысль, что широкое употребление безличных конструкций связано с конвенционализированным проявлением скромности у русских, хотя связь со скромностью вообще не отрицается (cp.
Leinonen, 1985, р. 119). М. Ониши отмечает, например, что при возможности маркировки субъекта стандартно и нестандартно в том или ином языке мира нестандартное оформление обычно употребляется для того, чтобы сделать высказывания менее прямыми и более вежливыми (Onishi, 2001 a, р. 38). Непрямым высказывание становится из-за того, что альтернативные способы оформления субъекта обычно подчёркивают его неволитивность, зависимость от каких-то внешних обстоятельств. По мнению А. Израэли, особенно ярко различные способы выражения скромности на языковом уровне проявляются в русском: «Если мы обратимся к данным по русскому языку, можно заметить, что Принцип скромности проник в русский язык и русскую культуру на всех уровнях. Его можно наблюдать в langue, parole, дискурсе, стилистических и культурных конвенциях, особенно по сравнению с английским языком» (Israeli, 1997, р. 31). Далее автор описывает некоторые виды безличных конструкций, которые, как она полагает, являются выражением этого принципа:- на уровне langue (в данном случае у говорящего нет выбора, так как сам язык предписывает употребление определённых конструкций): Мне нужен карандаш (= I need a pencil); У меня болит голова (= I have a headache); У меня идея (= I’ve got an idea); У него вышла книга (= He has a book published); У нас сегодня свадьба (= We are getting married today);
- на уровне parole (язык предоставляет выбор между личными и безличными формами): Мне должны позвонить /Я жду звонка (= I am expecting a call); Ко мне должны прийти /Я жду гостей (= I am expecting guests).
На уровне дискурса автор видит следующие проявления Принципа скромности:
- если в английском на вопрос «Как дела?» неизменно отвечают «хорошо», то в русском, независимо от истинного положения вещей, можно ответить, что дела не хуже, но и не лучше, чем раньше (Как дела? - Спасибо, хорошо / ничего vs. How are you? - Fine, thank you);
- в русском требования и просьбы зачастую принимают не столь категоричные формы, так как говорящий заменяет конструкции с местоимением «я» на более мягкие: Можно Машу к телефону? / Позовите, пожалуйста, Машу vs. I would like to speak to Mary / May I speak to Mary (please)?;
- применение безличного пассива распространено в русском несоизмеримо больше, чем в английском: That’s what they get for trying to force their way where they’re not wanted. В предыдущем изложении внимание было сосредоточено на проблеме... Когда пишутся эти строки... (заметим, что понятие безличного пассива трактуется по-разному, многие учёные не признают его существования в русском языке);
- местоимение «мы» употребляется вместо «я», a «наш» - вместо «мой»: Мы с отцом ходили на рыбалку вместо Я с отцом ходил на рыбалку; У нас в городе / В нашем городе вместо У меня в городе / В моём городе; Т.В. Ларина усматривает в этой же характеристике признак русского коллективизма (Ларина, 2004);
- в научной литературе используются различные приёмы, позволяющие избежать местоимения «я»: В заключение укажем ещё раз, что...; Здесь следует признать допущенную автором в первоначальной публикации ошибку... и т.п.
Мы не видим причин не согласиться с отдельными доводами А. Изра- эли. Действительно, вполне может быть, что русские в тех случаях, где возможен выбор между равноценными личными и безличными конструкциями, иногда предпочитают безличные из-за того, что считают личные слишком прямыми, категоричными, грубыми и неэтичными (ср. «Феномен вежливости, свойственный русскому этикету, является составной частью более универсальной психологической характеристики русского человека, которую определяют как "некатегоричность", "уклончивость". Эта черта находит разнообразные формы грамматического выражения в языке» (Гаджиахмедов, 2004)). В первую очередь это касается русской научной литературы, где личных конструкций избегают особенно часто (ср.
Колесов, 2004, с. 228), в то время как в англоязычном мире такая замена практикуется всё реже. Например, на Интернет-странице журнала “Physical Review” в замечаниях для будущих авторов отмечается, что «старое табу [на употребление личного местоимения "я" - Е.З.] уже давно порицается в самых авторитетных источниках и игнорируется лучшими авторами», поэтому учёный, желающий опубликовать свой материал в этом журнале, «не должен использовать мы в качестве простой замены для я, если он имеет в виду только себя» ("“I”, “we” and impersonal constructions", 1994). Кроме того, редакторы обращают внимание на то, что «выражение по нашему мнению, если оно относится к одному лицу, является неудачной попыткой проявить свою скромность, поэтому следует писать по моему мнению или перейти на безличные конструкции». На этом же примере можно проиллюстрировать ещё один аспект вежливой скромности, выражаемой русскими безличными конструкциями: если в русском переводе была использована осторожная формулировка следует писать, то в английском оригинале - довольно грубый, с нашей точки зрения, императив: “either write my or resort to a genuinely impersonal construction” - дословно: «пишите мой или переходите на безличные конструкции».У нас нет возможности описать здесь все проявления Принципа скромности в русском языке. Не вызывает, однако, сомнений тот факт, что он (несмотря на западнизацию русского коммуникативного поведения после 1991 г.) действительно до сих пор охватывает все языковые системы и уровни, будь то научный стиль или повседневная речь. Например, авторы сборника «Гендер в разных языках» отмечают, что табуизированность русской обсценной лексики по сей день выражена сильнее, чем в любом другом европейском языке, что значительно затрудняет её исследование с гендерных (как и с любых других) позиций (Hellinger, Bussmann, 2001, р. 274). Действительно, не будет преувеличением сказать, что многие авторы не решаются приводить соответствующие примеры в своих работах. В английском же мат и вульгаризмы от постоянного употребления всеми слоями населения так стёрлись, что их перечисление в научных работах не считается чем-то из ряда вон выходящим (заметим, что в переводах английской художественной литературы на русский приходится заменять пейоративную лексику на более нейтральные русские выражения, о чём часто говорится в справочниках по переводоведению[105]).
Принципом скромности объясняется и распространённая в русском коммуникативном пространстве традиция всячески избегать самохвальст- ва[106], приуменьшать свои успехи, отрицать личные достоинства и отказываться от комплиментов: если американец только благодарит за комплимент, то русский зачастую прибегает к фразам типа «Ну что Вы...», «Да оно как-то само получилось», «Да я и не думал...», «Вовсе нет, никакой я не...», «Вы преувеличиваете», «Просто Вы не знаете, какой я... [+ описание отрицательных качеств]», «Неправда, он совсем дешёвый...» и т.д. Вот что пишет по поводу употребления комплиментов в русском и английском языках Р.В. Серебрякова, занимавшаяся статистическими исследованиями на эту тему: «При проведении исследования было установлено, что в русском общении частотна негативная реакция на комплимент. Негативная реакция может возникнуть у адресата как по вине говорящего, так и из-за некоторых особенностей собственного характера, например скромности, застенчивости. [...] Негативная реакция на комплимент в английском общении встречается гораздо реже, чем в русском» (Серебрякова, 2001).
Соответственно, русский, прибегающий к безличным конструкциям для описания своих достижений («случилось», «получилось», «повезло», «удалось», «так вышло» и т.п.), вовсе не считает их результатом действия внешних сил, судьбы, провидения, как и китаец, традиционно называющий в ответ на похвалы своего сына «собачим», а жену «ничтожной», не пытается их унизить, а проявляет должную скромность в той мере, какая принята в данном обществе (ср. Чернявская, 2000). В культурологии широко распространено деление культур на высококонтекстные (преимущественно коллективистские: Япония, Китай, Южная Корея, Мексика, Нигерия, Саудовская Аравия и т.д.) и низкоконтекстные (преимущественно индивидуалистические: США, Англия, Канада, Германия, Швеция и т.д.), причём первой группе приписывается, среди прочих характеристик, самоуничижительный стиль общения, а второй - самовозвеличивающий (Стеблецова, 2004, с.
92). Русский язык занимает в этом отношении промежуточную позицию между двумя крайностями - ярко выраженным самоуничижением в азиатских культурах и откровенным эгоцентризмом английского языка, где, например, личное местоимение «я» пишется с большой буквы («символ национального эгоизма», по В. Хаферсу (Havers, 1931, S. 185)). Вот что пишут К. Шинобу и Х. Маркус в сравнительном анализе индивидуалистической американской культуры, где широко распространено «самовозвы- шение», и коллективистской японской, где принято заниматься «самоуничижением»: «Мы остановимся на одном частном явлении, распространённость которого в западной литературе оказалась очень сильной, а именно на наблюдаемой тенденции ставить себе в заслугу свои успехи и обвинять других в своих неудачах. Это явление самовозвышения тем более загадочно, что оно не проявляется в других, а особенно в азиатских культурах, заменяясь явлением самоуничижения... В целом самовозвышение кажется особенно распространённым в американской, но не в японской культуре... Самоуничижение с точки зрения отдельной личности можно рассматривать как результат тактического поведения, призванного убедить окружающих в собственной скромности - предпочтительная модель поведения во многих неевропейских культурах» (цит. по: Вежбицкая, 2001, с. 135).Хотя эту цитату приводит А. Вежбицкая, она не распространяет её действие на русскую культуру. Не обращает она внимание и на тот факт, что цитируемые ею авторы подчёркивают нежелание представителей западной культуры перенимать ответственность за свои неудачи на себя, предпочитая обвинять в неудачах других (а ведь именно ростом личной ответственности она объясняет исчезновение имперсонала).
Примечательно, что реакция японцев на комплименты примерно соответствует русской: человек отрицает личную заслугу и часто списывает всё на внешние обстоятельства (Вежбицкая, 2001, с. 137-138). Если хвалят близких ему людей, то он действует по «культурному сценарию», также близкому и понятному русскому человеку: «Когда кто-то говорит мне что- то хорошее о моих детях, я не должен говорить этому человеку что-то вроде: "я тоже так думаю", я должен сказать что-то вроде: "я так не думаю".
В то же время я должен сказать что-то плохое о моих детях. Хорошо, если в то же время я скажу что-то плохое и о себе» (Вежбицкая, 2001, с. 139).Заметим, что негативное отношение русских к самохвальству отразилось и в высокой частотности данного слова: меты с составляющей «самохвал*» встретились в корпусе русской классики в общей сложности 36 раз, в корпусе литературы советского периода - 11, в корпусе постсоветской литературы - 4, в первом корпусе переводов с английского - 2, во втором - 6, в переводах с немецкого - 5 (о немецкой самокритичности мы говорили ранее), в переводах с французского - 1 (данные по мегакорпусу: досоветская литература - 194, советская - 60, постсоветская - 125, переводы с английского - 10). Поисковая формула «бахвал*, хваст*, похваляться, похвальба, хвалиться, самовосхваление, фанфарон*» выдаёт в мегакорпусе 2 773 меты по классике, 2 203 - по советской литературе, 1 374 - по постсоветской (возможно, это свидетельствует о постепенном отходе от данной культуремы), 2 246 - по переводам с английского. Учитывались все формы всех слов.
Примечательно также, что русские, судя по частотности некоторых выражений в художественной литературе, более склонны принимать вину на себя, обвинять себя и каяться, чем англичане: формула «я виноват* / я сам* виноват* / я был* сам* виноват* / моя вина / мы виноваты / мы виновны / несу вину / несём вину / наша вина / мы сами виноваты / мы были сами виноваты / каюсь / каемся» выдаёт в мегакорпусе в среднем 934 результата по русским корпусам и 721 - по английскому, причём от добавления или удаления отдельных фраз из формулы соотношение не меняется. Отрицания вины («не моя вина» и т.п.) мы отфильтровали.
Вот что пишет о традиционной склонности русских к самокритике упоминавшееся выше фундаментальное исследование русской культуры «Русские» (особое внимание следует обратить на замечание автора о критической направленности русской художественной литературы, дающее ещё один повод с большой долей сомнения относиться к тем высказываниям классиков о русских, которые обычно приводят приверженцы теории пассивности и фаталистичности русского народа): «Похвала самому себе, бахвальство обычно встречали ироническое, осуждающее отношение односельчан. "В хвасти нет сласти" - гласит пословица. "Сласть" ощущали в самоосуждении - эта глубоко христианская норма органично вошла в русский национальный характер (отсюда, по-видимому, и доверчивое принятие всякого рода очернений своего народа от внешних сил). Ценилась не только правдивость, но подчёркнутая критика своих недостатков. Эта черта народной нравственности укреплялась в каждом за счёт обязательной исповеди перед причастием. Заметим попутно, что личное самоосуждение, как распространённая черта национального характера, в общественном плане вылилась в критическое направление русской художественной и социальной литературы. Но, как только это направление оторвалось от глубинной религиозной основы, оно превратилось в негативную силу, разрушающую общество» («Русские», 1997, с. 668).
Из-за чрезмерно критического отношения русских авторов к своему народу любой социолог или культуролог, пожелавший бы подкрепить своё мнение о негативных чертах русских, будет иметь в своём распоряжении обширный корпус цитат из художественной и публицистической литературы. Описание же позитивных характеристик будет неизменно сталкиваться с трудностями, незнакомыми авторам, воспевающим западные культуры.
Возможно, именно в контексте проявления культуремы, названной «Принцип скромности», в сочетании с ярко выраженной склонностью русских к самокритике, доходящей иногда до самоуничижения, следует рассматривать слова профессора МГИМО МИД РФ Владимира Мединского о стереотипах, сложившихся на Западе о русском народе, в том числе о русской лени: «Люди склонны думать о себе хорошо, и, как правило, даже лучше, чем они есть на самом деле. Однако, исторически сложилось, что, в отличие от многих народов, которые пытаются представить себя в глазах других с более выгодной стороны, жители России культивируют о себе негативное представление. [...] Также неверен и миф о русской лени, отраженный в сказках о Емеле на печи...» («Депутат Госдумы Мединский опровергает мифы о пьянстве и лени русских», 2007). Более подробная аргументация представлена им в книге «Мифы о России. О русском пьянстве, лени и жестокости», вышедшей в 2007 г. в издательстве «ОЛМА Медиа Групп» (впрочем, судя по рекламной кампании, в данном случае речь может идти о конъюнктурном авторе; нам эта работа была недоступна).
Если учитывать, что многочисленность русских безличных конструкций компенсируется многочисленностью английских пассивных, можно предположить, что Принцип скромности будет выражаться в английском страдательным залогом. Действительно, существует такое понятие, как «пассив скромности» (Passive of Modesty) (Schneider, 1959, S. 133), под которым подразумевается употребление пассивной конструкции для описания собственных действий без указания агенса. «Пассив скромности» особенно распространён в научном и деловом стиле. По мнению английских и американских стилистов, «пассива скромности» необходимо избегать, как и любого другого вида пассива: «Активный залог является естественным, именно им обычно пользуются в речи и на письме, его употребление реже приводит к многословности и неясности. Пассива скромности, используемого писателями для удаления 1 л. ед. ч., следует избегать. [Фраза - Е.З.] "Я открыл" короче и понятней, чем "Было открыто"» (Huth, 1994, р. 38).
Действительно, личный стиль, избегающий удаления первого лица, встречается в английской и американской научной литературе всё чаще.
По нашему мнению, определённую роль в недооценивании Принципа скромности при рассмотрении проблемы имперсонала сыграло то обстоятельство, что в России широко распространено мнение о невежливости русских по сравнению с англичанами, причём эта невежливость якобы отражается и в языке: «В результате постоянного интереса к человеческой личности как центру западной идеологии, на который направлены усилия и политики, и экономики, и культуры, английский язык и добрее, и гуманнее, и вежливее к человеку, чем - увы! - русский язык» (Тер-Минасова, 2000, с. 223). Никаких результатов квантитативных исследований не приводится. Заметим также, что некоторые последователи A. Вежбицкой в России даже в скромной вежливости русских видят проявление пассивного отношения к жизни. Так, Е.И. Ким утверждает, что русское выражение «Не стоит благодарности» есть, по сути, не проявление скромности, а специфическая форма отказа от ответственности за последствия своего действия (Треблер, 2004, с. 148); и это при том, что эквивалент данного выражения можно без труда найти в любом европейском языке, напр. нем. “Nichts zu danken”. По частотности данного выражения русский тоже ничем не выделяется: в корпусах русской литературы оно встречается в среднем 6 раз, в английских - 8, в немецком - 13, во французском - 2 (по данным мегакорпуса: в среднем по русским корпусам - 28, в английском - 78). Таким образом, выделяется скорее французский, причём невежливостью его носителей. Если считать выражение «Не стоит благодарности» действительно специфической формой отказа от ответственности за последствия своего действия, то, исходя из данных мегакорпуса, следовало бы признать данную характеристику менталитета за англичанами и американцами. Впрочем, едва ли можно считать частотность подобных выражений надёжным критерием, так как она зависит и от множества других факторов, от удельного веса диалогов в текстах до правил этикета в том или ином обществе того или иного периода истории.