Причины высокой частотности пассива в английском языке

Некоторые причины большей частотности пассивных конструкций в английском по сравнению с русским мы уже называли выше: английский продвинулся дальше по пути номинативизации, поэтому имеет больше переходных и меньше возвратных глаголов, а также меньше неопределённоличных и безличных конструкций.

Русский язык не является исключением в противопоставлении своих безличных форм английскому пассиву. Так, например, в валлийском специального страдательного залога нет вообще, а вместо него используется имперсонал: Cosbir plant drwg (Плохие дети наказываются или Плохих детей наказывают), ср. англ. ...are punished (Халипов, 1995, с. 51). В «Функциональном синтаксисе современного английского языка» отмечается, что английский пассив противостоит имперсоналу в чешском: «.частотность личных конструкций в английском, очевидно, связана с частотностью пассивных конструкций, в то время как частотность безличных конструкций в чешском связана с несклонностью к пассиву» (Vachek, 1994, р. 9). В книге «Пассив. Сравнительный лингвистический анализ» подчёркивается, что причиной частого употребления пассива в английском по сравнению с другими индоевропейскими языками (славянскими, германскими и романскими) является «отсутствие альтернативных способов топикализации и имперсонализации» (Siewierska, 1984, р.

Г. Свит называет две основные причины употребления пассива в английском: акцентирование объекта действия (путём топикализации) и снятие акцента с производителя действия (Sweet, 1900, р. 113; cp. “Encyclopedia of Language and Linguistics”, 2006, р. 7796; Курилович, 1946, с. 387-388; “Languages and their Status”, 1987, р. 99; Strong, 1891, р. 261262; “Language Typology and Language Universals”, 2001, р. 907); для той же цели используется и большинство русских безличных конструкций. Однако в русском, в отличие от английского, пассивизация как средство топи- кализации обычно не используется (Leinonen, 1985, р. 72), поэтому большая нагрузка ложится на инверсию и безличные конструкции. В этом легко убедиться, если заглянуть в работы по переводоведению. Например, в следующем отрывке из пособия по переводу автор советует для передачи английского пассива пользоваться не только русскими неопределённоличными и безличными конструкциями, но и возможностями более гибкого порядка слов: «При выборе конструкции русского предложения в переводе важно знать, какими причинами вызывается употребление страдательного залога в английском. Таких причин в основном четыре:

1. указать производителя действия невозможно или нежелательно;
2. логическое ударение поставлено на объекте, а не на субъекте действия;
3. английское предложение имеет так называемую "централизованную" структуру, то есть два или более сказуемых, отнесённых к одному подлежащему;
4. страдательный залог в однородных членах предложения.

§ 17. Первая причина является наиболее распространенной. В большинстве случаев такие предложения переводятся русскими безличными или неопределённо-личными предложениями.

Such state of things cannot Ьє put up with. С таким положением дел нельзя мириться. People are judged by their actions.

§ 18. Вторая причина - логическое ударение, поставленное на объекте, а не на субъекте действия.

Plea for Polaris Protest Support. - Full support for the demonstration on February 25 opposing the launching of Britain's second nuclear Polaris submarine has been urged by the British Peace Committee. The launching ceremony is to be performed by Mrs Denis Healy, wife of the Defence Minister, at Birkenhead. The demonstration is being organised by the North-West Region of the Campaign for Nuclear Disarmament (Morning Star).

В приведённой выше заметке все три предложения имеют названный субъект действия. Во всех трёх случаях логическое ударение поставлено на объекте, и все три глагола-сказуемых даны в страдательном залоге: full support... has been urged, the launching ceremony... is to be performed, the demonstration is being organized.

При переводе нужно помнить, что в русском языке логическое ударение может быть усилено более гибким порядком слов, позволяющим выдвинуть прямое или косвенное дополнение на первое место в предложении.

К полной поддержке демонстрации 25 февраля против спуска на воду второй английской атомной подводной лодки, оснащённой ракетами "По- ларис", призывает Британский комитет защиты мира. Церемонию спуска откроет миссис Хили, супруга министра обороны Дениса Хили. Демонстрацию протеста организует Северо-западное отделение Кампании за ядерное разоружение» (Рецкер, 1981, с. 27-28; выделено нами).

Б. Комри называет некоторые характеристики русского, которые, по его мнению, привели к относительно слабому распространению пассива по сравнению с английским. Среди них фигурируют свободный порядок слов (Машу убила Таня - Masha was killed by Tanya) и наличие неопределённоличных конструкций (Машу убили - Masha has been killed) (Comrie, 1983, р. 75-76). Функцию пассива в русском он считает скорее стилистической, чем грамматической, так как для передачи той же семантики вполне достаточно и средств активного залога.

А. фон Зеефранц-Монтаг в сравнительном исследовании безличных конструкций в разных языках мира отмечает, что конструкции в пассиве обычно синонимичны безличным, поэтому многие древнеанглийские глаголы, употреблявшиеся поначалу в безличных предложениях, постепенно стали употребляться в пассиве или исчезли из-за появления употребляемых в пассиве синонимов (I am horrified, I am amused with, I am scared of, I am disgusted with, I am ashamed of) (von Seefranz-Montag, 1983, S. 76); речь идёт о так называемом пассиве состояния, который строится с помощью глагола-связки «быть» и партиципа (Haspelmath, 2001, р. 65). Фон Зееф- ранц-Монтаг также обращает внимание на совпадение функций возвратных глаголов, безличных конструкций и пассива; приводятся примеры возвратных глаголов, пришедших на смену безличным конструкциям во французском, английском и немецком языках (von Seefranz-Montag, 1983, S. 77). Органическую связь безличных конструкций с пассивом подчёркивал и А.А. Шахматов: «...дополнение в винительном падеже может вызывать представление о субъекте, испытывающем на себе действие предиката, подобно тому, как такое же представление вызывается дополнением при глаголе страдательного залога» (цит.

А.Н. Гвоздев считал безличные и пассивные конструкции синонимичными, cp. Окно забрызгано дождём; Окно забрызгало дождём (Green, 1980, р. 77).

На особую близость пассива и безличных конструкций указывали

В.В. Виноградов и A.A. Потебня. М. Грин утверждает, что В.В. Виноградов считал безличные конструкции подвидом пассива, хотя и не высказывал эту мысль напрямую (Green, 1980, р. 75).

1. Тромбетти приводит следующие слова английского лингвиста Р.Г. Кодрингтона: «Особенно близко стоит к пассивному глаголу активный глагол, употреблённый безлично» (Тромбетти, 1950, с. 159). Н. МакКоли отмечает, что безличные конструкции и пассив используются для передачи одной и той же семантики - неволитивных действий, воздействия на субъект из вне (McCawley, 1976, р. 202).
2. С. Храковский предлагал причислить безличные и неопределённоличные конструкции к пассивным (Энциклопедия «Кругосвет», 2007). Обусловлено это схожестью их функций: «Имперсонал, бессубъектный пассив, безобъектный антипассив [в эргативных языках - Е.З.], медий сходны друг с другом в том отношении, что они как бы устраняют одного из участников действия со сцены. Это делается тогда, когда в замысел высказывания входит нежелание конкретизировать, о ком или о чём идёт речь; это может быть вызвано как экономией усилий говорящего (в случае заведомой известности обоим собеседникам, заведомой неизвестности говорящему, обобщённости или неопределённости участника), так и его нежеланием делиться информацией с собеседником» (там же).

А. Дуранти обращает внимание на одинаковую функцию пассива и безличных конструкций в различных языках - удаление агенса из высказывания (Duranti, 2004, р. 465).

Б. Бауэр отмечает, что в английском и немецком, особенно в научном стиле, пассив часто используется для деперсонализации высказывания (Bauer, 2000, р. 36).

М.М. Гухман после описания преобразования древних индоевропейских безличных конструкций в пассивные приходит к следующему выводу, чрезвычайно важному для нашей работы: «С другой стороны, существует какая-то несомненная связь между сохранением этих конструкций [типа Мне жаль, Мне думается, Меня тошнит - Е.З.] и степенью распространённости страдательного залога, и это - связь обратно пропорциональная; в языках с развитым употреблением страдательного залога роль конструкций с дательно-винительным лица сведена до минимума и, наоборот, при отсутствии развитого употребления страдательного залога наблюдается продуктивность данной конструкции» (Гухман, 1945, с.

У нас есть все основания считать предположение М.М. Гухман верным. Например, когда в бенгальском несколько веков назад из-за распада системы падежных окончаний стало невозможно использовать пассив, на замену ему пришли безличные конструкции с генитивными субъектами. Возникли они из сочетаний притяжательных местоимений и номинализированных глаголов (обычно с глаголом ho- (становиться, случаться)) (Onishi, 2001 b, р. 126). Бенгальский считается языком с элементами эргативности.

О правоте Г ухман свидетельствуют и данные сравнительных исследований пассивных конструкций, опубликованные в обзорной статье «Пассив в языках мира» (Keenan, Dryer, 2007) из второго издания «Языковой типологии и синтаксического описания». Авторы приходят к выводу, что пассив употребляется преимущественно в целях топикализации, то есть при необходимости подчеркнуть дополнение и снять акцент с производителя действия, поэтому английский пассив относится к той же группе конструкций, что и I like beans (Мне нравятся бобы) gt; Beans I like (Бобы мне нравятся); Congressmen don’t respect the President anymore (Конгрессмены больше не уважают президента) gt; As for the President, congressmen don’t respect him anymore (Что касается президента, конгрессмены его больше не уважают); My father is out of work again (Мой отец опять безработный) gt; He is out of work again, my father (Он опять безработный, мой отец). Пассив отличается от них тем, что обычно в нём производитель действия удаляется. Стандартным пассивом, употребляющимся наиболее часто в различных языках мира, является конструкция типа He was slapped (Ему дали пощёчину / Его ударили), где а) не упоминается производитель действия (более того, многие языки вообще не допускают упоминания агенса в пассиве (например, латвийский); в английском пассивные конструкции без упоминания производителя действия встречаются значительно чаще конструкций с упоминанием), б) используется переходный глагол, обозначающий действие и требующий в активном залоге субъекта-агенса и объекта-пациенса. Если в языке есть хоть одна пассивная конструкция, то она соответствует приведённому образцу. Если в языке нет пассива, используются альтернативные способы удаления агенса, в том числе безличные конструкции. Авторы называют безличными и те формы конструкций, которые в русской грамматике относятся к неопределённо-личным: кру Td po sla na (То [имя] построил дом) gt; I po sla na (Они построили дом = Дом был построен); где они не относится к какой-либо группе лиц, а просто обозначает неопределённого деятеля. Подобные конструкции могут сохраняться и в языках с пассивом: иврит Ganvu li et ha-mexonit (Украли мне машину, то есть Моя машина была украдена).

В эргативных языках используется антипассивная конструкция, где объект действия превращается в субъект при удалении истинного субъекта: тонган Na'e tamate'i 'e 'Tevita 'a Koliate - Убил Давид (эрг.) Голиафа (абс.) gt; Na'e tamate'i 'a Koliate - Голиаф был убит («убить»: прош. вр. + «Голиаф»: абс.; форма глагола та же, что и в активном предложении). Авторы сомневаются, можно ли называть такие конструкции эквивалентными пассиву номинативных языков; возможно, речь идёт о сокращении стандартной конструкции (“truncated” actives). Какова бы ни была форма пассива, его значение всегда подразумевает воздействие из вне, то есть субъект пассива является объектом действия в активной конструкции. То же относится и ко многим безличным конструкциям. Таким образом, языки с неразвитым пассивом чаще прибегают к безличным, неопределённоличным и прочим похожим конструкциям (включая антипассив в деноминативных языках), а языки с развитым пассивом, наоборот, избегают их.

Подтверждают предположение Гухман и данные «Всемирного атласа языковых структур», согласно которому в языках, не имеющих пассивных конструкций, используют бесподлежащные, безличные и неопределённоличные обороты: “In languages which have no passive constructions, agent demotion or suppression can be achieved by other means. Some languages simply allow the subject to be omitted. [...] In other languages what in English would be expressed by an agentless passive is rendered by the use of an explicit impersonal or indefinite subject such as the German man or French on, or simply the word for persons or people... [...] Yet other languages achieve the same end by using the third person singular or plural form of the verb. The latter is illustrated in (8) from Paamese (Oceanic; Vanuatu) in which the impersonal interpretation is confined to clauses lacking a corresponding third person plural independent pronoun.

"There is drinking going on at Vauleli"” (“World Atlas of Language Structures”, 2005).

Там же указывается на возможность выразить похожие значения с помощью инверсии и среднего залога.

Наконец, правильность предположения Гухман подтверждается и авторами двухтомной работы “The Crosslinguistic Study of Language Acquisition” (Givon, 1985, р. 1012-1013). Как показали результаты сравнительных исследований различных языков мира, деперсонализация достигается либо личными или безличными пассивными конструкциями, либо возвратными, безличными и неопределённо-личными конструкциями (с местоимениями типа англ. one, you, нем. man). Обычно в языке присутствует более одного средства для удаления агенса из высказывания. Примечательно также, что пассивные и безличные конструкции зачастую могут превращаться друг в друга. Так, по данным Л. Кэмпбелл, следующие типы конструкций обычно оказываются генетически родственными в языках мира: возвратные, конструкции для описания спонтанных событий, медиопассивные, псевдопассивные, пассивные, безличные, эргативные, конструкции для описания состояний и результатов, для снятия акцента с какого-то члена предложения или для его топикализации (Campbell, 2004, р. 295). Чаще всего развитие идёт от возвратных к пассивным и от возвратных к безличным конструкциям.

В связи с этим встаёт вопрос: так ли «пациентивна» русская грамматика, как утверждается в работах некоторых этнолингвистов (ср. «При па- циентивной ориентации [как в русском - Е.З.], являющейся, в свою очередь, особым случаем феноменологической, акцент делается на "бессилии" и пациентивности (я ничего не могу lt;сgt;делать, разные вещи случаются со мной)» (Вежбицкая, 1996); «Именно пациентивно ориентированная модель для русской языковой и ментальной картин мира является культуроспецифичной» (Устинова, 2007, с. 11))? На самом деле подлежащее английских пассивных конструкций типа I was wounded не менее пациентивно, чем дополнение русских безличных предложений типа Меня ранило, поскольку «в пассивной конструкции в качестве носителя признака - подлежащего - выступает пациенс, а производитель действия - агенс - представлен дополнением как зависимый синтаксический компонент» (Копров, 2000, с. 74; cp. Курилович, 1946, с. 387; Dessalles, 2007, р. 225; Comrie, 1983, р. 69; “Language Typology and Language Universals”, 2001, р. 1414)[41].

Р. Диксон пишет, что в номинативных языках именительный падеж подлежащего в пассивных конструкциях скрывает за собой дополнение на более глубоком уровне (Dixon, 1994, р. 189). Более наглядно это проявляется в следующем примере из Чосера: And some were brend, and some wer (sic) cut the hals - Одних сожгли, другим перерезали горло (цит. по: Jesper- sen, 1918, р. 92): хотя оба подлежащих стоят в английском в номинативе, в обоих случаях речь идёт об объектах действия, причём явно не желающих данного действия. В конструкции Меня ранило дополнение меня также несёт макророль пациенса. Если учитывать, что пассив употребляется в русском значительно реже, чем в английском, то вполне можно предположить, что это компенсирует (или же уравновешивает) «пациентивность» русского имперсонала.

Примечательно, что в одной из работ А. Вежбицкая приводит данные по соотношению агенсов и пациенсов в разных языках, то есть соотношению описываемых ситуаций, когда человек сам что-то делал, и ситуаций, когда что-то делали с ним (Wierzbicka, 1981, р. 45-46). Проверялись только предложения с переходными глаголами, в которых и агенс, и пациенс одушевлены. Едва ли её тест можно считать репрезентативным, так как подсчёты проводились только по нескольким произведениям, но всё же примечательно, что в русских пьесах соотношение агенсов и пациенсов стопроцентно соответствует английскому и французскому (в среднем на 100 пациенсов 1-го, 2-го или 3-го лица приходится по 102 агенса 1-го, 2-го или 3-го лица во всех трёх языках). Судя по второму её корпусу, агентив- ные русские противостоят пациентивным англичанам и французам: в среднем на 100 пациенсов 1-го, 2-го или 3-го лица приходится по 106 агенсов 1-го, 2-го или 3-го лица в английской литературе, 105 - во французской и 117 - в русской. Повторим ещё раз, что подсчёты Вежбицкой едва ли можно назвать репрезентативными. Тем не менее, они демонстрируют, что номинативность и аналитичность английского и французского никак не способствовали росту агентивности соответствующих народов (по крайней мере, по этому грамматическому параметру).

Чтобы проверить соотношение агенсов и пациенсов в русском и английском на основе более репрезентативного материала, мы сравнили соотношение субъектных и объектных форм местоимений «я», «ты», «мы», «вы (+ Вы)» и «они» в наших корпусах художественной литературы. Проверка местоимений «он» и «она» невозможна, так как формы «его» и «её» совпадают с притяжательными. В русском именительный падеж может нести макророль пациенса и экспериенцера, но реже, чем в английском, поэтому переводы с английского на русский должны более точно отображать соотношение агенсов и пациенсов, чем оригиналы. Для сравнения приводятся данные по соотношению номинативных, аккузативных и дативных форм (табл. 7).

в художественной литературе (мегакорпус)

Например: я (78,6 %) + меня (21,4 %) = 100 %. Я (63 %) + меня (17,2 %) + мне (19,8 %) = 100 %.

Таким образом, на первый взгляд создаётся впечатление, что в переводах с английского агентивные формы местоимений встречаются чаще. На самом деле это обусловлено более высокой частотностью пассива, в котором подлежащее в именительном падеже выполняет роль пациенса. Данные по аналитическому пассиву в наших корпусах мы опубликовали отдельно (Zarets’ky, 2008, S. 549). О более высокой частотности синтетического пассива в переводах может свидетельствовать многочисленность глаголов с формантом -ся, продемонстрированная в этой главе. В малом корпусе доминирование английского по числу агентивных форм вообще не просматривается: в пяти случаях доминирует русский, в трёx - английский (табл. 8).

в художественной литературе (малый корпус)

Таким образом, никаких резких различий между английским и русским по числу «агентивных» субъектных форм и «пациентивных» объектных не наблюдается. В большом корпусе незначительно доминирует английский язык (что позитивно коррелирует с высокой частотностью пассива, то есть «пациентивных» субъектных форм), в малом корпусе незначительно доминирует русский.

Ещё одна причина более широкого употребления пассива в английском заключается в следующем: в древнеанглийском формы пассива можно было строить только от глаголов с прямым дополнением, a в современном - также от глаголов с косвенным и предложным дополнением. Многочисленные глаголы типа helpan (помогать), требовавшие в древнеанглийском дополнений в дативе и/или генитиве, употреблялись только в активе (можно также сказать: вне категории залога, если исходить из того, что залог могут иметь только прямопереходные глаголы). Затем в процессе ана- литизации окончания датива и генитива, а также соответствующие формы местоимений постепенно отмирали, увеличивая тем самым количество переходных глаголов (Рй monegum (DAT) helpst gt; You help many (people); Ponne рй hulpe mm (GEN) gt; When you helped me) и расширяя сферу употребления страдательного залога. В частности, форма Many people are helped by you стала возможна после отмирания датива местоимения ты - рё (Barber, 2003, р. 117-118; cp. Kellner, 1892, р. 17, 93-94, 133).

На более ранних стадиях развития английского в пассиве вместо номинативных субъектов могли употребляться дативные: There was told hym the adventure of the swerd. Therefore was gyuen hym the pryse (Jespersen, 1894, р. 230), что можно и сегодня распознать в изредка употребляющихся предложных конструкциях с to, ср. Happy woman must she be that to her was given the power in such unstinted measure to touch and move the popular heart! [F. Douglass. Life and Times of Frederick Douglass. English and American Literature, S. 52499] vs. Within the cage, she was denied nothing, she was given all licence [D.H. Lawrence. Women in Love. English and American Literature, S. 91969]. Ещё один пример с предложной конструкцией: He backed away from me, as I advanced, and at last turned and fled into the wood - whither, it is not given to me to know (...мне не дано знать) [A.G. Bierce. Can such Thingsbe? English and American Literature, S. 3873]. Переосмысление дативных и аккузативных субъектов в качестве номинативных шло по той же схеме, как и в случае безличных конструкций: сначала существительные, затем местоимения, например: The girl (DAT/NOM?) was given a gold watch gt; She (NOM) was given a gold watch вместо Her (DAT) was given a gold watch (Jespersen, 1894, р. 132). Этому способствовал всё более жёсткий порядок слов с номинативным субъектом в крайней левой позиции в предложениях активного залога. Особенно отметим, что радикальное увеличение числа пассивных конструкций со времён древнеанглийского (а в древнеанглийском пассива поначалу не было вообще (Krapp, 1909, р. 73; Henry, 1894, р. 373), как и грамматически оформленной категории залога (Аракин, 2003, с. 108)) вполне сопоставимо с ростом числа безличных конструкций в русском языке за последние века. Подробно расширение сферы пассива описано у О. Есперсена (Jespersen, 1918, р. 91-96; Jespersen, 1894, р. 227-232).

Отдельно скажем о точке зрения немецкого лингвиста М. Дейчбейна, поскольку он разработал тему интенсивного употребления пассива в английском более подробно, чем другие авторы. Как и другие учёные, он отмечает способность английского строить пассив от глаголов с косвенным и предложным дополнениями: This must be got rid of (От этого надо избавиться); The Scottish throne was taken possession of by Macbeth (Шотландский трон был занят Макбетом), обращает внимание на многочисленность прямообъектных (прямопереходных, транзитивных) глаголов в английском по сравнению с немецким и французским, но, помимо чисто лингвистического объяснения данных феноменов, углубляется в этнолингвистические изыскания (Deutschbein, 1953, S. 270; ср. Deutschbein, 1917,

S.              107; Deutschbein, Mutschmann, 1931, S. 251, 278, 280). Тот факт, что «пассивные конструкции встречаются в английском чаще, чем в любом другом языке», он считает результатом предметного мышления англичан (Deutschbein, 1953, S. 272). Предметное мышление выражается в номинальном стиле речи, то есть в активном употреблении существительных и других частей речи, схожих с существительными (герундиев, партиципов, инфинитивов), в случае пассива - партиципа II.

О том, что такое предметное мышление, Дейчбейн говорит в одной из ранних работ - “System der neuenglischen Syntax” (Deutschbein, 1917, S. 43). Вместе с некоторыми психологами и этнологами начала ХХ в. (в первую очередь, под влиянием своей жены, имевшей философское образование) он выделяет два типа мышления: предметное и обстоятельственное. В первом случае внимание человека концентрируется на объектах и их свойствах, на связях объектов в пространстве, но не во времени. Если человек с таким мышлением хочет сказать, что локомотив дымит, он предпочитает изъясняться номинальным способом (не путать с номинативным: первый подразумевает интенсивное использование существительных, а второй - номинатива): нем. Lokomotivenrauch - дословно: Дымление локомотива. Время, когда случается данное событие, его сознание не отмечает или, вернее, причисляет к второстепенным факторам, не требующим особого выражения в речи. Во втором случае внимание человека концентрируется не на предметах, а на событиях, действиях, изменениях и процессах, потому чаще используются глаголы. Для такого человека или народа более важны не пространственные, а временные отношения; его мышление линеарно.

Если при первом типе мышления человек видит в действии принадлежность (Мои слёзы), то при втором - функцию субъекта (Я плачу). При желании выразить ту же мысль о локомотиве носитель обстоятельственного мышления скажет Die Lokomotive raucht (Локомотив дымит). Второй тип является более молодым, поскольку глаголы моложе существительных. Некоторые дикие племена до сих пор используют в речи почти исключительно существительные. По мнению Дейчбейна, развитие предложения в древнейших языках происходило по принципу Мое ношение его gt; Я его несу, Ты - место моего давания gt; Я тебе дал. Свою мысль он подтверждает тем фактом, что окончания глаголов во многих языках явно происходят из слияния существительных и стоявших после них личных местоимений. Когда первоначальный смысл местоимений терялся, перед этими новыми частями речи ставили новые местоимения-субъекты.

Склонность англичан к возвращению от обстоятельственного мышления обратно к предметному Дейчбейн датирует временем Ренессанса, а многочисленные конструкции, не вписывающиеся в его схему типичного номинального предложения (англичане всё же говорят I am crying /1 cry (Яплачу), а не My tears (Мои слёзы)), объясняет относительно непродолжительным периодом развития тенденции к номинализации (Deutschbein, 1917, S. 44, 63).

Дейчбейн не приравнивает возврат к более древнему типу мышления к одичанию, хотя в одной из работ называет предметное мышление, пользующееся номинальным стилем, примитивным, сопоставимым с детским, а обстоятельственное - типом мышления просвещённых народов (Deutsch- bein, 1918-1919. Bd. 2, S. 3). Напротив, он видит в этом возврате исключительно позитивные качества: «Номинальные глагольные формы позволяют понять образ мышления и речи англичан. Их можно охарактеризовать как предметные (использующие предметные части речи, являющиеся переходными по направлению к существительному), как наглядные и дифференцирующие, как объективные благодаря спокойному и дельному стилю изложения, а также удалению субъективного восприятия на второй план, как динамические благодаря намеренному акцентированию сознательных и волитивных действий и их практических последствий.

С точки зрения культурной специфики, эти языковые формы отвечают своеобразию англичанина, выражающемуся в образе мыслей, направленном на реально существующее, конкретное, отдельное и одушевлённое, в верности традициям и опыту, в высокой оценке целенаправленной воли и практических действий.

Этому можно найти множество доказательств в английской культуре, начиная с политической жизни с её разделением на конкретные задания, позволяющим легче с ними справляться, с её примирением противоположностей путём поиска компромиссов, благодаря чему обеспечивается спокойное и непрерывное развитие, вплоть до предпочтения прагматичных прикладных наук и практических заданий в общественной жизни. Мир, жизнь и язык представляют собой единое целое» (Deutschbein, 1953, S. 129).

Дейчбейну свойственно очень далеко заходить в своих выводах о связи языка и мышления. Кроме того, нельзя не отметить, что этот автор практически в любой особенности английского языка по сравнению с его родным немецким видит какие-то положительные характеристики английского менталитета. Это касается даже употребления артиклей и множественного числа, не говоря уже о более важных характеристиках (а это обычно характеристики, отличающие синтетические языки от аналитических). Например, при рассмотрении исчезновения падежей в английском он всё списывает на склонность англичан к экономичности, полностью игнорируя исторические факторы (Deutschbein, 1953, S. 183). Жёсткий порядок слов он называет логическим, подразумевая, очевидно, что свободный порядок слов нелогичен (причём он отмечает, что инверсия, являющаяся следствием свободного порядка слов, в немецком встречается чаще) (Deutschbein, 1953, S. 277, 279; cp. Мельникова, 2003, с. 238, 258).

При описании процесса транзитивизации глаголов, требовавших в древнеанглийском датива (to help, to meet, to follow, to fight), Дейчбейн также предпочитает историческому объяснению культурологическое: интерес англичан к объектам, каузальность их мышления, желание изъясняться объективно, по-деловому и безлично (sic: “unpersonlich”) были, по его мнению, истинной причиной данного явления (Deutschbein, Mutschmann, 1931, S. 188-189). На самом деле, аналитический строй подразумевает автоматическое расширение сферы переходных глаголов, потому и в английском оно было неизбежно, как и в любом другом языке (в одной из своих книг Дейчбейн сам говорит, что жёсткий порядок слов SVO является следствием распада системы флексий (Deutschbein, 1953, S. 278), а этот порядок слов подразумевает распространение аккузативных дополнений). Аналогичным образом рассматриваются Дейчбейном и остальные вопросы, причём англичане всегда оказываются в чём-то более развитыми или прогрессивными, чем немцы.

Результатом перехода к предметному мышлению Дейчбейн считает:

• многочисленность существительных, герундиев, партиципов, инфинитивов, пассивных конструкций;
• многочисленность парафраз с высокочастотными глаголами типа to have the belief (верить) вместо to believe, to give a hint (намекать) вместо to hint, to have a doubt (сомневаться) вместо to doubt, to have a smoke (курить) вместо to smoke для избежания глаголов (противоречия в том, что для избежания глаголов используются другие глаголы, Дейчбейн не видит; кроме того, ему, очевидно, неизвестно, что такие парафразы широко распространены в аналитичных креольских языках);
• замену глаголов на прилагательные: to be expressive (быть экспрессивным, выразительным) вместо to express (выражать), to be producive (быть продуктивным) вместо to produce (производить);
• склонность к сложносочинённым (а не сложноподчинённым) конструкциям;
• активное использование падежей (sic: “reiche Kasusbildung”), выражаемых предлогами (Deutschbein, 1917, S. 45-47, 52-53; Deutschbein, 1953,

S.              128, 143; Deutschbein, Mutschmann, 1931, S. 280, 282).

Заметим, что, в отличие от многих других авторов, Дейчбейн полагает, что падежи могут равноценно выражаться и окончаниями, и местом слова в предложении, и предлогами, хотя не любое сочетание предлога с существительным выражает падеж (Deutschbein, 1917, S. 255). Собственно, именно в этом и кроется слабость данной точки зрения, так как никаких убедительных критериев разграничения «настоящих» и «ненастоящих» падежей он не предложил. Дейчбейн выделяет в английском четыре падежа (номинатив, генитив, датив, аккузатив), обращая внимание на тот факт, что именно они встречаются во всех языках мира (данная точка зрения давно опровергнута), и именно им можно приписать определённое место в предложении (также опровергнуто) (Deutschbein, 1917, S. 256; Deutschbein, 1918-1919. Bd. 2, S. 9). Необходимо учитывать, что Дейчбейн писал данную работу 90 лет назад, когда языковая типология была развита в значительно меньшей мере.

Помимо деления типов мышления на предметное и обстоятельственное, Дейчбейн использует ещё одну классификацию, имеющую непосредственное отношение к нашей теме (Deutschbein, 1917, S. 59). Опираясь на труды немецкого психолога и философа В. Вундта, он противопоставляет объективное мышление субъективному. В первом случае человек видит вещи такими, какими они являются на самом деле, а во втором - через призму личного к ним отношения, то есть субъективно. Англичане становятся всё более объективными в своём мировоззрении и превосходят в данном отношении немцев. Обычно народы, склонные к предметному мышлению, склонны и к объективному, а носители обстоятельственного - к субъективному. Автор опять же не видит противоречия в своих словах: с одной стороны, он указывает на то, что предметное мышление первично, то есть самое древнее; с другой стороны, именно его носителям он приписывает особую объективность (Deutschbein, 1917, S. 60). Главной характеристикой объективных языков является многочисленность переходных глаголов, поскольку глагол в таких языках играет зависимую роль, а объект - доминирующую. С этим сопряжена и интенсивность применения пассива. Развитость транзитивности Дейчбейн считает доказательством динамичности английского языка, проявлением рассудительно-делового, каузативного и объективного мышления англичан (Deutschbein, 1953, S. 183). Переход к объективному мышлению также связывается с Ренессансом.

Субъективные языки типа немецкого при неизвестности субъекта используют «псевдосубъект» (в терминологии Дейчбейна): нем. Man beschoss die Stadt (Город обстреляли), Es_ wurde getrunken (Пили), а объективные типа английского - пассив, сделав из объекта субъект: The town was destroyed (Город был разрушен) (Deutschbein, 1917, S. 60, 106; Deutschbein, 1953, S. 273; Deutschbein, Mutschmann, 1931, S. 251). Там, где немец скажет Man muss mich vergessen (Меня надо забыть), англичанин скажет I must be forgotten (Я должен быть забыт) (пассив). Все глаголы Дейчбейн делит на объективные, то есть предпочитаемые при объективном типе мышления (сюда он относит глаголы с прямым, косвенным и предложным дополнением, а также часть возвратных), и субъективные (непереходные и часть возвратных), предпочитаемые при субъективном типе мышления (Deutschbein, 1917, S. 98). В немецком пассив встречается реже, чем в английском (так как в немецком меньше переходных глаголов), употребляются компенсирующие конструкции с местоимением man, пассив может строиться только от прямопереходных глаголов (Deutschbein, Mutschmann, 1931, S. 251-252). Из этого, очевидно, следует сделать вывод о большей субъективности немцев.

Ещё одной особенностью английского языка автор считает его особый акцент на одушевлённости субъекта, в том числе при возвратных глаголах (Deutschbein, 1917, S. 106; Deutschbein, 1953, S. 267, 273-274; Deutschbein, Mutschmann, 1931, S. 254; Deutschbein, 1918-1919. Bd. 2, S. 50). В английском употребление возвратного местоимения “itself” чрезвычайно редко как раз потому, что субъекты при возвратных глаголах практически всегда одушевлены или же персонифицируются. Это чрезвычайно ограничивает сферу употребления возвратных глаголов и способствует большей частотности пассива: The key found itself (Ключ нашёлся) gt; The key has been found (Ключ был найден); A stone hurt him (Камень поранил его) gt; He was hurt by a stone (Он был поранен камнем). На английском можно сказать He killed himself (Он убил себя), но не The door opened itself (Дверь открылась); вместо этого говорят The door opened (актив) или The door was opened (пассив), что опять же способствует повышению частотности страдательного залога. Возвратные местоимения опускаются даже при глаголах, относящихся к одушевлённым субъектам, если действия, совершаемые ими, механические, неволитивные, обусловлены привычкой, поэтому сейчас всё реже говорят, например, He washed himself (Он умылся; ежедневное действие), предпочитая He washed.

Англичане, будучи объективными, не склонны употреблять подлежащие, не имеющие одушевлённых денотатов, так как у неодушевлённой природы нет воли, а прототипический субъект должен быть активным и одушевлённым (далее он уточняет эту мысль в том отношении, что стандартное и наиболее естественное подлежащее в активном предложении английского языка должно быть деятельным, одушевлённым, конкретным, определённым и образным, а не абстрактным и расплывчатым, как это часто бывает в немецком; в пассивном же предложении подлежащее обычно неодушевлено и бездеятельно, сама конструкция чаще используется для описания состояний, чем действий (Deutschbein, 1953, S. 265, 267; Deutschbein, 1917, S. 662)). В данном случае Дейчбейн прав в отношении прототипического субъекта, но относительно особой приверженности английского к подлежащим с одушевлёнными денотатами ошибается, так как в английском грамматическая персонификация используется чаще, чем в других индоевропейских языках. Русский в этом отношении ближе к идеалу прототипического субъекта.

Возвратные глаголы представляются Дейчбейну слишком субъективными (соответствующими субъективному мировоззрению, пригодными для выражения личных эмоций, которые, по мнению англичан, лучше скрывать), из-за чего в английском они исчезают, а в немецком сохраняются; по той же причине в английском датив вытесняется аккузативом (Deutschbein, Mutschmann, 1931, S. 281). На самом деле возвратные глаголы исчезают и в немецком, так как немецкий также аналитизируется. Как отмечает Дейчбейн, вместо возвратных глаголов в английском употребляются либо предложные (нем. sich kummern (заботиться) - англ. to care for, sich beklagen (жаловаться) - to complain of), либо непереходные (нем. Er setzte sich (Он уселся) - англ. He sat down), либо переходные, использующиеся непереходно (нем. sich zerstreuen (распылиться) - англ. to disperse, sich vermindern (уменьшиться) - to diminish), либо сочетания вспомогательного глагола to be и партиципа II или прилагательного (нем. sich schamen (стыдиться) - англ. to be ashamed, sich furchten (бояться) - to be afraid, sich argern (злиться) - to be vexed). Как видно по примерам, употребление возвратных глаголов в немецком совпадает в данном случае с русским, что говорит об их большей типологической близости. Иногда вместо немецких возвратных местоимений в английском встречается истинный объект действия (ср. нем. He cleared his throat (Он прочистил горло) - нем. Er rausperte sich (Он прокашлялся)), или же вместо возвратного глагола употребляют парафразу с высокочастотным глаголом (нем. Er wusch sich (Он помылся) - англ. He had a wash, причём этот вариант должен подчёркивать волитивность, ср. to walk - to take a walk, где второй вариант, как полагает Дейчбейн, более волитивен) (Deutschbein, Mutschmann, 1931, S. 255, 257).

Дейчбейн перечисляет и те типичные функции пассива, о которых мы уже говорили выше: так, пассив в английском, как и в других языках, используется для снятия акцента с производителя действия (Deutschbein, 1953, S. 274). Кроме того, пассив является удобным средством выражения английского understatement, то есть вежливого, осторожного, сдержанного, скрытного и неэкспрессивного стиля общения: предложение He is said to be very aggressive (Говорят, он очень агрессивен) звучит более осторожно, чем просто утверждение, что кто-то агрессивен. Пассив даёт английскому большую свободу и гибкость способов выражения, больше стилистических возможностей. Пассив также может передавать неволитивность, что охотно используется в дипломатических целях: предложение No answer has been given by the French Government (Никакого ответа французским правительством дано не было) оставляет открытой возможность, что французское правительство хотело дать ответ, но по каким-то причинам не могло. Если же сказать The French Government has not yet given an answer (Французское правительство ещё не дало ответа), подразумевается, что правительство полностью несёт ответственность за своё бездействие.

Столь подробно мы остановились на взглядах М. Дейчбейна потому, что на них основывается его объяснение сужения сферы употребления безличных конструкций в английском, о чём мы ещё скажем в соответствующей главе ниже. Будучи тонким знатоком английской грамматики (а мы неоднократно ссылаемся на него в этой работе), он одним из первых высказал те мысли о связи языка и культуры, которые до сих пор тиражируются современными этнолингвистами. Что, однако, было позволительно Дейчбейну во времена, когда языковая типология и этнолингвистика находились в зачаточном состоянии, нельзя некритично перенимать почти столетие спустя, игнорируя достижения современной науки. Дейчбейн писал свои работы, основываясь на наиболее актуальных теориях своего времени, но многие из них были с тех пор не только опровергнуты, но и забыты (Дейчбейн умер в 1949 г.).

В частности, приведённая в этой главе цитата А. Вежбицкой о многочисленности каузативных конструкций в английском и связанных с этим культурологических предпосылках (из книги 2006 года!) является по сути изложением мыслей Дейчбейна (Deutschbein, 1953, S. 145). Как было показано выше, данная особенность английского объясняется распространённостью переходных глаголов и размытостью границ между частями речи (о которой, кстати, говорил и сам Дейчбейн, не связывая, однако, эти факты воедино (ср. Deutschbein, 1917, S. 57-58; Deutschbein, 1953, S. 128)). Едва ли кто-то сегодня будет воспринимать всерьёз и его рассуждения о взаимообусловленности пассива и предметного / объективного мышления, особенно если вспомнить, что немецкие коллеги Дейчбейна неизменно приписывали высокую частотность пассива в языках других народов их примитивности, пассивному отношению к жизни и иррациональности, но для английского делали исключение - типичное для лингвистики начала ХХ в. проявление двойных стандартов.

Наконец, Дейчбейн не располагал теми техническими средствами, которыми располагают современные учёные. Например, основываясь на единичных примерах, он приходит к выводу о том, что в английском собирательные существительные встречаются реже, чем в немецком (Deutschbein, Mutschmann, 1931, S. 163). Это представляется ему вполне логичным, так как он исходит из того, что англичане склонны подчёркивать личное, единичное, индивидуальное, а немцы - общее, тотальное, коллективное (Deutschbein, Mutschmann, 1931, S. 281). Сейчас достаточно нескольких секунд, чтобы установить, что собирательные существительные используются в английском значительно чаще, чем в немецком. Так, в самом большом немецко-английском и англо-немецком словаре “Muret-Sanders e-GroB- worterbuch Englisch 4” их встречается 122 в немецкой половине и 494 в английской (всего 410 000 лексем). Не устарели, однако, чисто «технические» описания механизмов английской грамматики: редкость возвратных глаголов, относящихся к неодушевлённым субъектам, возможность построения пассива от предложных дополнений и т.д.

Хотя является очевидным, что сфера употребления актива и пассива напрямую связана с синтетическим и аналитическим строем (по крайней мере, в случае рассматриваемых здесь индоевропейских языков), представляется довольно странным тот факт, что в работах современных этно- лингвистов, обычно видящих в пассиве признак пассивного отношения к жизни, столь широкое распространение страдательного залога в английском языке не комментируется вообще, и это при том, что во второй половине ХХ в. американские стилисты, писатели и социологи превратили употребление актива в настоящий культ, узрев в склонности к пассиву признак слабой, безответственной и бездеятельной личности[42]. Вот, например, советы, которые дают преподаватели североамериканских университетов своим студентам.

«Большинство руководств по стилистике советует студентам избегать пассива. Страдательный залог часто делает предложения расплывчатыми и непонятными. Иногда его используют, чтобы избежать обозначения подлежащего. Например, в знаменитой речи о войне во Вьетнаме президент Джонсон использовал пассивную конструкцию "Ошибки были сделаны". Это позволило ему избежать уточнения, кто именно сделал ошибки. Всегда спрашивайте себя, можно ли перефразировать то же предложение в активе» (Kohn, 2006).

«В большинстве случаев избегайте пассива (“Jim is being driven to distraction by his hamster”), заменяйте его более точным активом (“Jim’s hamster is driving him to distraction”). Предложение более эффективно, если концентрирует внимание на субъекте, выполняющем какое-то действие, чем на субъекте, с которым что-то делают» (“The UVic Writer’s Guide”, 1995).

«Чтобы избежать проблем с предикацией:

- избегайте пассивных конструкций при написании сочинений, делайте производителя действия подлежащим, добавляйте к нему глагол, обозначающий действие... » (“Predication Workshop”, 2006).

В “The Cambridge Encyclopedia of the English Language” отмечается, что «слишком интенсивное использование пассива часто навлекает на себя критику, особенно со стороны сторонников более чётких форм изложения в официальных документах, и на многих писателей эта критика возымела своё действие» (Crystal, 1995, р. 224).

В более ранних работах по этнолингвистике иногда можно найти утверждения, что немецкий и английский являются языками активного типа (в том смысле, что их носители избегают пассива) по сравнению со славянскими, причём авторы объясняли этот факт большей конкретностью мышления англичан и немцев (Havers, 1931, S. 147). Однако после того как было установлено, что славяне используют страдательный залог относительно редко, западные учёные вместо того, чтобы приписывать больший активизм славянам, перестали упоминать в своих работах о пассиве, ограничиваясь описанием безличных конструкций (как это делает А. Вежбицкая). Это позволило и дальше давать отрицательные характеристики менталитету славянских народов и положительные - менталитету западных народов. Заметим, что Дейч- бейн видел признак конкретности английского мышления в интенсивном использовании пассива, а Хаферс - в слабом использовании пассива. По сути, не играет никакой роли, какие характеристики присущи английскому - благоволящие англичанам этнолингвисты истолковывают любые его мнимые или настоящие характеристики с точки зрения достойных похвалы особенностей английского менталитета (которые сами по себе следовало бы как-то обосновать социологически, на примере конкретных цифр в сравнении с менее «развитыми» народами). Одно неизвестное доказывается через другое неизвестное. Если считается, что в английском много пассива, то это признак конкретного мышления, если мало пассива - то это всё равно признак конкретного мышления (сопряжённого с объективностью, логичностью и т.п.). Для славянских же языков действует обратное правило - любое количество пассива есть проявление иррациональности и пассивного отношения к жизни.

Лишь в двух-трёх работах современных отечественных лингвистов можно найти утверждение, что в русском языке категория неопределённости, включая пассив, употребляется шире, чем в английском (cp. Треблер, 2004, с. 147). В частности, С.Г. Тер-Минасова в популярной книге «Язык и меж- культурная коммуникация» при сравнительном анализе русского и английского языков приходит к следующему выводу: «Русский язык таким образом подчёркивает действия высших потусторонних сил и скрывает человека как активного действователя за пассивными и безличными конструкциями» (Тер- Минасова, 2000, с. 214). Кроме того, мысль о большей распространённости пассива в русском периодически встречается в СМИ, особенно в статьях с обличением языкового стиля СССР: «Лингвисты считают, что человек не мыслит словами, языком, но мыслит образами. Но язык, вне сомнения, оказывает определяющее влияние на образ мыслей. Может быть, когда мы говорим "синий" или "голубой", мы представляем себе то же, что и англичанин, произносящий “blue” или немец - “blau”, пусть мы и делаем различие между оттенками, а они нет. Но, определенно, обилие пассивов и безличных конструкций в речи (например, в русской и советской речи) неизбежно ведёт к безответственности, возведённой в степень нормы и даже неизбежности. И вот что из этого следует и что гораздо важнее: язык диктует образ действий» (Александров, 2004)[43].

Ни журналисты, ни учёные из этнолингвистических кругов ничем своих данных о склонности русского к пассиву не подтверждают, поэтому нам представляется более корректным придерживаться в данном случае противоположного мнения, высказываемого значительно чаще, в том числе в зарубежной лингвистике, и неоднократно подтверждённого конкретными цифрами. Возможно, оба процитированных автора были введены в заблуждение тем, что в западной лингвистике широко распространено мнение об интенсивном использовании пассива в советских СМИ в манипулятивных целях (причём конкретная статистика и в этом случае не приводится). Разумеется, нет никаких оснований переносить особенности стиля советских СМИ на русский язык вообще.

Таким образом, английские пассивные конструкции употребляются в тех же случаях, что и русские безличные: при желании говорящего акцентировать объект действия или само действие, при неизвестности производителя действия или его несущественности, второстепенности. Поскольку пассив в английском употребляется чаще, чем в русском, можно предположить, что это соотносимо с широким распространением имперсонала в русском языке. Если использовать терминологию этнолингвистов, можно утверждать, что английский синтаксис столь же «пациентивен», сколь и русский, только «пациен- тивность» проявляется не в безличных конструкциях, а в пассиве. Те учёные, которые отмечают чрезвычайно интенсивное употребление пассива в английском, видят в этом отражение позитивных характеристик английского менталитета; те же, кто полагают, что пассив чаще употребляется в русском или каких-то неевропейских языках, видят в этом проявление исключительно негативных качеств. Такие же двойные стандарты наблюдаются и при рассмотрении сферы употребления имперсонала, о чём будет подробнее сказано ниже на примере французского языка.