ПРИЧИНЫ ВАРИАНТНОСТИ В ФОРМАХ СЛОВА

Колебания в словоформах и неустойчивость морфологических норм русского литературного языка объясняется различными причинами, одни из которых восходят к историческому прошлому языка (даже к его древнему строю), а другие представляют собой абсолютные и непреходящие закономерности живого, развивающегося языка.

Пожалуй, наиболее общей и характерной предпосылкой вариантности в морфологии является смешение и аналогическое взаимодействие старых, унаследованных от прошлого языкового состояния типов склонения, спряжения и других способов образования грамматических ф.орм. Например, колебание в родительном падеже единственного числа (меда — меду и т. п.) отражает смешение типов склонения в древнерусском языке, зависящих тогда от гласного основы. Слова с бывшей основой на *о (родъ, волкъ, столь) имели в родительном падеже окончание -а. Слова же с бывшей основой на *и — их было немного: воль, верхъ, домъ, медь, сынъ и некоторые другие — оканчивались в родительном падеже на -у. Со временем началось взаимодействие, смешение типов склонений. Некоторые слова с основой на *и(сынъ, воль) рано усвоили окончание на -а, зато другие повлияли на близкие в смысловом отношении и слова с основой на *о. Например, слова воскъ, горохъ, исконно принадлежавшие к типу склонения с основой на о и, следовательно, имевшие в родительном падеже окончание -а, под влиянием слова медь (в родительном падеже — меду) стали употребляться также и в форме воску, гороху.

Неустойчивость морфологических норм в некоторых случаях связана с воздействием территориальных диалектов (например, неразличение заударных флексий в акающих говорах жниво — жнива способствовало колебанию в грамматическом роде), а у заимствованных слов объясняется иногда особенностями языка-источника или языка-по- средника. Однако влияние этих внешних факторов на установление норм русского литературного языка в наше время становится все менее заметным.

Значительно большую роль в образовании морфологических вариантов играют сейчас факторы внутреннего характера. Так, вариантность в грамматическом роде нередко является следствием противоречия между формой и содержанием языковой единицы. Например, несоответствие между морфологическим обликом слова (существительные домина, холодина обладают формальной приметой имен женского рода) и словообразовательной

мотивированностью грамматического рода (производящие основы мужского рода — дом, холод) приводит к колебаниям: высоченный (высоченная) домина, ужасный (ужасная) холодина.

Более или менее продолжительное варьирование возникает на переходных этапах, в неокрепших звеньях перестраивающейся системы языка. Это часто случается при грамматической специализации функционально перегруженных аффиксов и закономерном стремлении освободиться от омоформ, а также в процессе преодоления различных аномалий грамматического строя. Так, например, происходит при устранении двувидовости. Прежде глагол арестовать употреблялся в совершенном и несовершенном виде. Видовая избыточность была устранена в результате появления новой суффиксальной формы несовершенного вида — арестовывать. Теперь уже употребление формы арестовать в несовершенном виде устаревает. Ср.: Солдаты были рады тому, что начальство ведет себя смирно и никого в дивизионе не арестуют [вм. арестовывают] за прошлое (Лебеденко. Тяжелый дивизион). Однако у других глаголов еще продолжаются колебания. Так, глагол атаковать пока остается двувидовым, несмотря на новообразование несовершенного вида атаковывать. Поэтому и появляются вариантные формы выражения:              противник              беспрерывно атаковал

(атаковывал).

Особенно устойчивыми являются те колебания морфологических форм, которые предопределяются воздействием нескольких факторов. Например, варьирование в форме родительного падежа множественного числа у слова рельс (часто говорят и пишут: поезд сошел с рельсов и поезд сошел с рельс) вызвано не только смешением и гибридизацией типов склонений у слов, которые преимущественно употребляются во множественном числе, но и колебанием грамматического рода; рельс и рельса (форма женского рода встречается еще у современных авторов: М.

Предпосылками колебания морфологических форм могут служить и фонетические признаки слова: количество слогов, характер конечного согласного звука основы и др. Так, например, вариантность словоформ у существительных свойственна главным образом дву-, трехсложным словам, в особенности с основой на сонорный звук (л, м, н, р). В разговорной речи нередки колебания в грамматическом роде у слов типа стапель, шампунь и т. п. В этом случае нарушения нормы встречаются даже в произведениях известных писателей. Ср., например, употребление слова стапель в женском роде вместо мужского: На опустевшей стапели... бригада рабочих производила уборку (Кожевников. Последний рейс). Варьирование в именительном и родительном падежах множественного числа также наиболее характерно для слов с сонорным звуком в конце основы: тополи — тополя, токари — токаря, секторы — сектора; апельси- 134 нов — апельсин, помидоров — помидор, оглоблей — оглобель, сходней — сходен, косулей — косуль, русел — русл, сопел — сопл и т. п.

УПОДОБЛЕНИЕ ФОРМ СЛОВА И ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ МОРФОЛОГИЧЕСКИХ ВАРИАНТОВ

Известно, что в процессе длительного и сложного развития морфологическая система русского языка претерпела существенные изменения. Могучее воздействие грамматической аналогии вело к уподоблению параллельных форм, к убыванию вариантности и, в конечном счете, к упрощению морфологического строя. Однако результаты этого стремления к унификации оказались неодинаковыми. Если иметь в виду самую общую закономерность, то можно сказать, что влияние продуктивных грамматических категорий отразилось в первую очередь на судьбе сравнительно малоупотребительных слов, не имевших к тому же значительной и твердой опоры в письменной традиции.

Так, например, притяжательные прилагательные с суффиксом -ин (мамин, бабушкин и т. п.) в родительном и дательном падежах мужского и среднего рода прежде имели формы с кратким окончанием. Нормой было: у мамина стола, к мамину столу, у бабушкина кресла, к бабушкину креслу.

Однако сейчас эти формы уже едва ли соответствуют речевой практике. Они активно вытесняются полными формами: у маминого стола, к маминому столу, у бабушкиного кресла, к бабушкиному креслу и т. п. Этот процесс, как отмечает известный советский лингвист В. И. Чернышев, начался еще в XIX в. Приведем некоторые примеры из его книги «Правильность и чистота русской речи» (1915): Отец уже сидел... возле матушкиного кресла (Тургенев. Первая любовь); Алексей Сте- паныч... вызвался пособить сестриному горю (С. А к с а- ков. Семейная хроника). Подобные же формы употребляли Достоевский, Лесков, Салтыков-Щедрин. И все же В. И. Чернышев считал такое склонение притяжательных прилагательных неправильным, хотя тут же замечал, что оно встречается «не только в современной периодической печати, но даже у знаменитых писателей». Сейчас, конечно, полностью победила эта («неправильная»!) полная форма. Ср. у современных писателей: На палубе один из них стер полотенцем кровь с расшибленного Петькиного лба (Лавренев. Срочный фрахт); Никита прислонился головой к матушкиному плечу (А. Н. Толстой. Детство Никиты); — Придется потерпеть до м а мино- г о приезда (Карпов. Сдвинутые берега).

Причиной замены краткого окончания родительного и дательного паДежей (сестрина, сестрину) полным (сестриного, сестриному) у прилагательных мужского и среднего рода на -ин явилоСь постепенное ослабление продуктивности группы прилагательных с суффиксами -ов и -ин и, как следствие этого, подравнивание их к склонению более жизнеспособных прилагательных с полными окончаниями. Впрочем, притяжательные прилагательные на -ое и -ин (в меньшей степени на -ин) вытесняются прилагательными с более продуктивными суффиксами (отцовский, материнский и т. д.), а также конструкциями с родительным беспредложным.

Сравнительно быстро устраняются и другие избыточные (т.

Хотя в Орфографическом словаре (1974) по традиции и сохраняются формы болотцев, копытцев, корытцев, оконцев, предпочтительность форм с нулевой флексией (полотенец и т. п.) и функциональная незагруженность варьирования типа волоконец — волоконцев дают основания предполагать в последующем полную унификацию таких форм и утверждение в качестве нормы вариантов с нулевой флексией {волоконец, корытец и т. п.).

. Однако во многих случаях мы сталкиваемся с очевидным фактом продолжительного колебания форм. Это, во-первых, касается слов с устойчивой книжнописьменной традицией и, во-вторых, тех морфологических вариантов, которые обладают определёнными функциональными особенностями. Наличие дополнительной нагрузки не дает оснований считать такие формы полностью избыточными и как бы оправдывает длительность сосуществования вариантов.

В чем же выражаются эти функциональные особенности морфологических вариантов?

При сравнительном анализе нередко обнаруживается противопоставленность общелитературного варианта (например, георгин, желатин, идиома, метаморфоза, рея, спазма) форме,

характерной для научной или профессиональной речи (например, георгина, желатина, идиом, метаморфоз, рей, спазм).

Еще более заметно закрепление морфологических вариантов за определенным стилем литературного языка. Например, в строго нормированной (обычно письменной) речи употребляются формы корректоры, секторы, токари; обусловливать, сосредоточивать; в цехе, в отпуске и т. п. Применение же вариантов корректора, сектора, токаря; обуславливать, сосредотачивать; в цеху, в отпуску и т. п. допустимо в непринужденной, обиходно-разговорной или профессиональной речи.

По сравнению с литературным языком XIX в. значительно сузилась сфера употребления инфинитивов на -ть (типа: несть, отвезть, произнесть, цвесть и т. п.). Между тем в конце XVIII — середине XIX в. формы инфинитива на -ть не только количественно преобладали, но и были нейтральны в стилистическом отношении. Они приводились в словарях в качестве общепринятых образцов, их без намеренной стилизации употребляли писатели- классики, например: Н а н е с т ь оскорбление (Гоголь. Мертвые души); Принесть большое удовольствие (Достог е в с к и й. Униженные и оскорбленные); Вы приезжайте, когда у меня сад будет цвесть (Чехов. Письмо А. С. Суворину). Ср. у Пушкина:

Утратить жизнь — и с нею честь,

Друзей с собой на плаху вест ь...

(«Полтава».)

Остаток горьких юных дней Провесть наложницей презренной...

(«Бахчисарайский фонтан».)

Но Ленский, не имев, конечно,

Охоты узы брака несть,

С Онегиным желал сердечно Знакомство покороче с в е с т ь.

(«Евгений Онегин».)              137

Нормативно-стилистическая переоценка вариантов на -ть произошла, в сущности, лишь в последние десятилетия. Нормативными стали формы инфинитива на -та (нести, цвести и т. п.). Однако варианты на -ть не ушли из языка художественной литературы и сохраняются на правах особого стилистического средства, так называемого «литературного просторечия». Не только в поэзии (Есенин, Маяковский, Прокофьев, Грибачев, Дудин, Евтушенко, Гордейчев и мн. др.), где их применение вызвано обычно требованиями стихотворного размера, но и в современной прозе отмечены многочисленные примеры форм инфинитива на -ть. В этом случае их употребление мотивировано речевой характеристикой персонажей или служит для достижения естественности и .непритязательности повествования. Например: После обеда бабы начали г р е с ть (Шолохов. Тихий Дон); Сегодня старухе не принесть молока из деревни (Пришвин. Времена года); Им [яблоням] предстояло зацвесть, им предстояло вырасти и стать со временем целым садом (Лидин. Весенний рассвет). В то же время употребление форм принесть, зацвесть, приобресть ит. п. в нейтральном (и тем более — в научном или официальном) стиле речи является теперь речевой ошибкой, нарушением норм современного литературного языка.

При изучении морфологических норм весьма существенно учитывать грамматическую зависимость выбора вариантов. Например, слово народ (в значении ‘нерасчлененное множество людей’) стойко сохраняет форму на -у в количественно-разделительном значении родительного падежа (обычно в сочетаниях: много, мало, уйма, тьма и т. п. народу). Вариант народу в этом случае преобладает и в современной художественной литературе (см. у Сергеева-Ценского, Телешова, А. Н. Толстого, Шолохова, Твардовского, Фадеева, Фурманова, Вс. Иванова, Тынянова, Соколова-Микитова, Л. Успенского и др.). С другой стороны, при отложительном или выделительном значении родительного падежа нормативной является только форма на -а (из народа, среди народа и т. п.). Данные социолингвистического обследования убедительно свидетельствуют о резко выраженной синтаксической обусловленности вариантов предложного падежа на -е и на -у. Форма в снегу преобладает при употреблении в функции обстоятельства: Вороны ищут корм (где?) в снегу; форма в снеге — при употреблении в функции дополнения: Живописности (в чем?) в снеге нет. Известно также, что применение вариантов предложного падежа на -е поддерживается наличием определяющих слов, которые ослабляют обстоятельственное грамматическое значение. Ср. употребление вариантов в бреде — в бреду у одного автора:'Арбузов забылся в прерывистом, тревожном, лихорадочном б р ед е. Но в бреду, как и наяву, он испытывал такую же чередующуюся смену впечатлений (Куприн. В цирке).

Вариантность форм родительного падежа сохраняется нередко в определенных синтаксических конструкциях (без разбору — без разбора, спору нет — спора нет), причем для многих фразеологизмов форма на -у является предпочтительной или даже единственно возможной (не до жиру; ни слуху ни духу; дать маху; не за понюшку табаку и т. п.). Стойкая вариантность в предложном падеже привела во многих случаях к достаточно отчетливой смысловой и синтаксической закрепленности форм на -е и на -у (на краю оврага, но на переднем крае; готовить на газе, но на полном газу и т. п.). Конструктивная обусловленность обнаруживается и у вариантов именительного падежа множественного числа годы и года. Форма годы (в отличие от года) употребляется в сочетании с существительным в родительном падеже (годы войны, молодости, учебы и т. п.), с порядковыми числительными для обозначения десятилетия (семидесятые годы) и в конструкции за последние годы.

При разграничении дублетных морфологических форм справедливо указывают на их смысловую специализацию: лагеря (пионерские, туристские) и лагери (общественно-политические группировки), образа (иконы) и образы (изображения; литературные типы, характеры). Ср., например:

Сквозь шесть веков глядящие глаза.

Живут они! И видятся без спора:

Он образы писал, не образа На стенах новгородского собора.

(В. Соколов. Феофан Грек.)

Особенно часто традиционные морфологические варианты закрепляются за переносным значением слова. Например, в прямом значении слова тормоз употребляют форму тормоза (нажать на тормоза), а в переносном — обычно тормозы (тормозы общественного развития). В значении ‘придавать твердость путем нагревания и быстрого охлаждения’ предпочитается вариант закаливать, а в значении ‘делать стойким, выносливым’ — традиционная форма закалять. Ср., например: — А шпага наша потому гнется, не ломается, что калим ее до малинового цвета и закалив ае м в конопляном масле (А. Н. Толстой. Петр I); Ом никогда не носил теплых перчаток, закаляя свои железные руки хирурга (Лидин. Снежки).

Хотя стремление к смысловому расподоблению действительно сопутствует морфологическому варьированию и его следует учитывать при нормативных рекомендациях, оно далеко не всегда приводит к конечному результату — строгому закреплению варианта за определенным значением. Более того. Часто смысловые разграничительные тенденции заглушаются воздействием продуктивного с формальной стороны варианта. Так уже появилась в печати форма тормоза и в переносном значении слова: охранительные тормоза (Лит. газ.— 1974.— 13 марта), нравственные тормоза (Веч. Ленинград.— 1974.— 28 мая).

Постепенно выходит из употребления непродуктивная форма уголья (так говорили о тлеющих кусках дерева), заменяясь общепринятой формой угли.

В этом плане некоторые лексикографические рекомендации имеют слишком жесткий и прямолинейный характер. 'Например, в Словаре Ожегова форма несовершенного вида затапливать закрепляется только за омонимом затопить — ‘зажечь топливо в чем-н.’, а вариант затоплять — исключительно за омонимом затопить — 1) ‘залить водой поверхность чего-и.’; 2) ‘погрузить в воду, в глубину.’ В действительности же вариант затоплять употребляется и в значении ‘зажигать, разжигать’. Например: [Служанка] расположилась затоплять печку (Достоевский. Подросток); Мать... пошла затоплять бйню (Абрамов. Две зимы и три лета); Стала я печь затоплять (Николаева. Рассказы бабки Василисы). С другой стороны вариант затапливать широко применяется в значении ‘заливать водой’. В таком смысле его используют Паустовский, Герман, Ажаев, Закруткин и другие современные писатели. Таким образом, рекомендация словаря справедлива в отношении общего смыслового тяготения вариантов затоплять и затапливать, но не может служить в качестве строго грамматического предписания.

Ниже приводятся сведения о некоторых наиболее сложных и актуальных случаях колебания морфологических норм современного русского языка.

КОЛЕБАНИЕ В ГРАММАТИЧЕСКОМ РОДЕ У НЕОЛОГИЗМОВ

ТИПА ЛИПСИ, ЦУНАМИ И Т. П.

Хотя вариантность грамматического рода в русском языке в целом явление убывающее (в литературном языке XIX и даже начала XX в. сотни существительных испытывали колебание в роде, например: ботинок и ботинка, браслет и браслета, коленка и коленко, жабо, ср. и м. р., фиаско, ср. и м. р., портмоне, ср. и м. р., госпиталь, м. и ж. р., кадриль, ж. и м. р., тополь, м. и ж. р. и др.), в современном языке все же насчитывается несколько десятков имен, не имеющих однозначной родовой характеристики. Как в устной, так и в письменной речи, например, можно встретить: вольер и вольера, заусеница и заусениц, клавиша и клавиш, лангуст и лангуста, манжет и манжета, надолб и надолба, проток и протока, ставень и ставня, унт и унта и т. п. Впрочем, у имен с выраженными морфологическими показателями (на твердый согласный звук — мужской род, на -а — женский род, на -о — средний род) варьирование в роде не является продуктивным и постепенно отмирает. В тех же случаях, когда колебания продолжаются, родовые варианты часто приобретают функциональную специализацию (см. с. 136—137).

Однако не у всех разрядов существительных установление грамматического рода является делом простым и очевидным. Многие имена с невыраженными морфологическими показателями (например, существительные на -ль: выхухоль, гонобобель, стапель и т. п.), а также несклоняемые заимствованные слова (авеню, баккара, виски, кофе, пенальти и др.) обнаруживают не только колебания в роде, но и представляют значительные трудности при выборе правильной, нормативной формы (ср. широкое авеню или широкая авеню).

Известно, что в современном русском языке грамматический род неодушевленных существительных чаще всего определяется формально, по окончанию, т. е. независимо от характера обозначаемого предмета или явления и логического значения слова. Прямая содержательная мотивировка грамматического рода уже давно утрачена. С точки зрения здравого смысла необъяснимо, например, почему живот—мужского рода, а пузо и брюхо — среднего, почему вяз и. клен — мужского рода, а сосна и осина — женского. «У подавляющего большинства имен существительных,— замечал В. В. Виноградов,— у тех, которые не обозначают лиц и животных, форма рода нам' представляется немотивированной, бессодержательной. Она кажется пережитком давних эпох, остатком иного языкового строя, когда в делении имен на грамматические классы отражалась свойственная той стадии мышления классификация вещей, лиц, явлений действительности. Теперь же форма рода у большей части существительных относится к области языковой техники» (Русский язык.— М., 1947.—

С.              58).

С точки зрения «языковой техники», т. е. по формальному признаку, все несклоняемые существительные, обозначающие неодушевленные предметы, относятся к среднему роду (исключения немногочисленны: кофе, сирокко — мужского рода, кольраби, салями — женского). Естественно, это общее правило распространяется и на несклоняемые неологизмы: бикини, липси, сиртаки, манки, цунами и т. п. И хотя Словарь новых слов (1971) предлагает для большей части подобных неологизмов именно такую родовую характеристику: средний род (исключение сиртаки, м., иногда ср.), в современной речи они употребляются то в одном, то в другом грамматическом роде. Возьмем, например, слово цунами. В среднем роде: Цунами, возникшее в Тихом океане (Сельская жизнь.— 1972.— б авг.); Туристское ц ум а ми, заставшее нас врасплох, сказывается на сохранности природы (Лит. газ.— 1974.— 30 янв.); Снежное цунами прошло (Коме, правда.— 1976.— 14 февр.); Гигантский вулканический взрыв вызвал цунами, которое опустошило северное побережье (Баландин. Пульс земных стихий). В женском роде: Т а же цунами слизнула и весь поселок (Лит. газ.— 1974.— 25 сент.); Цунами шла (Мезенцев. Энциклопедия чудес). Ненормативное употребление наблюдается и у других неологизмов. Так, слово липси согласно общему правилу должно относиться к среднему роду. Нередко, однако, мы слышим: модный липси. Ср.: Им (молодым) все одно плясать — что барыню, что модный липси (В. Кузнецов. Молодые).

Как же объяснить эти реальные факты колебаний в роде у слов-неологизмов, не унаследовавших двоякое выражение рода от старого строя языка?

Очевидно, что для современного состояния русского литературного языка влияние грамматического рода слова в языке-источнике (этот фактор служил причиной возникновения многих родовых вариантов в XVIII—XIX вв.) не имеет существенного значения. Ведь никто из говорящих не восстанавливает (да это и не всегда возможно сделать) исконный грамматический род таких заимствований, как бикини, липси, цунами и т. п.

Причина родовой вариантности слов-неологизмов заключается в ином. Оказывается, немотивированность (бессодержательность) категории рода и принципиальная независимость формальных родовых характеристик от содержания (значения слова) проявляются в чистом виде лишь при рассмотрении изолированного слова в его отношении к обозначаемому, при, так сказать, атомистическом подходе к слову. Но родовая принадлежность слова часто мотивируется с содержательной стороны косвенно, т. е. определяется с точки зрения смысловых и словообразовательных связей между словами. Непосредственная немотивированность рода у заимствованных несклоняемых существительных часто предрасполагает к подсознательному (а иногда и осознанному) подведению слова с конкретным значением под более общее, родовое понятие и перенесение родовой характеристики слова, обозначающего это понятие, на еще малознакомый и грамматически неустойчивый неологизм. Так, слово липси ассоциируется с общим понятием танец (и потому нередко употребляется в мужском роде), а цунами, связываясь с понятием волна, порождает формально ненормативные сочетания цунами шла, обрушилась и т. п.

Такая морфологическая вариантность, вызванная абсолютным в своем проявлении противоречием между формой и содержанием (в данном случае — косвенной, или, точнее, ассоциативной, мотивированностью рода), является естественным и неизбежным этапом освоения нового слова. Вспомним, что сходный путь проделали и многие другие заимствованные слова. Слово такси, например, ассоциируясь то с автомобилем, то с машиной в период вхождения в широкое употребление, использовалось не только, как сейчас, в среднем роде, но также в мужском и женском, ср.: Такси остановился (А. Н. Толстой. Эмигранты); Моя такси (М. Кольцов. Три дня в такси). На наших глазах слово галифе под влиянием родового понятия (брюки) теряет принадлежность к среднему роду и все чаще употребляется как существительное, имеющее только множественное число. 142

Согласование слова галифе с прилагательными во множественном числе (широкие галифе, синие галифе и т. п.) зафиксировано у Шолохова, Н. Островского, А. Н. Толстого^Первенцева, Ма- лышкина, Л. Пантелеева, В. Беляева, Наседкина.

Примечательно, что у некоторых подобных неологизмов обнаруживаются позиционно-сочетаемостные особенности родовых вариантов. Например, слово авеню в свободных сочетаниях встречается в среднем и женском роде (ассоциация со словами улица, аллея), ср.: авеню Тереза широкое прямое (Старков. Товарищи ё борьбе); Мы пошли дальше, со страхом перед машинами пересекли какое-то авеню (Конецкий. Морские сны); Мы уже на подступах к центральным районам Чикаго. Вот проскочим это авеню и будем на проспекте, который тянется по берегу Мичигана (Сизов. Яшка — Маркиз из Чикаго) и широкая, тенистая а в е ню де Вер- сай (Р у б а к и н. Над рекою времени). В сочетаниях же с порядковыми числительными авеню зарегистрировано только как существительное женского рода: первая, вторая и т. д. авеню, а не первое, второе и т. д. авеню. В этом случае, видимо, смысловая аналогия преобладает над формальным признаком слова (в языке-источнике:              фр. avenue — слово женского рода). Ср.:

Пятая авеню упирается je арку Вашингтона (Правда.— 1972.— 8 апр.); На всю Десятую авеню (В. Катаев. Святой колодец).

Родовая характеристика, таким образом, иногда оказывается зависимой не только от внешних (формальных) признаков, но и от лёксико-семантических взаимоотношений, словообразовательных связей между словами, психологических ассоциаций, наконец, культурно-исторической традиции, вступающих в противоборство с воздействием формальной аналогии. Борьба противостоящих притягательных сил: формального признака и ассоциативной мотивированности рода — является в современном языке одним из основных источников вариантности рода у слов- неологизмов.

Нормативная практика, нацеленная на сохранение устойчивой и единообразной грамматической системы (но не сводящаяся к искусственной унификации), не может не учитывать структурного, стилистического и сочетаемостного своеобразия родовых вариантов (ср.: широкое и широкая авеню, но только: пятая авеню). Хотя есть веские основания говорить об общем преобладании силы формальной аналогии над косвенно-содержательной мотивированностью рода (т. е. в будущем авеню, цунами и т. п., видимо, станут словами среднего рода), общая формализация и насильственное искоренение живых типов родовых вариантов едва ли оправданно и вряд ли осуществимо за короткое время. Не случайно поэтому многие подобные слова получают в современных словарях двойственную или даже противоречивую родовую характеристику. Ср., например, авеню: Трудности словоупотребления

1973. —ж. и ср.; Опыт частотно-стилистического словаря вариантов «Грамматическая правильность русской речи» — ж. и ср.; Русская грамматика (1980) — ж.; Орфоэпический словарь (1983) — ж.

Следует, кроме того, считаться с избирательным капризом литературного языка, который нередко удерживает в качестве нормы непродуктивные с формальной точки зрения варианты (например, кофе, сирокко — мужского рода). Кстати, в непринужденной речи интеллигенции и даже у известных современных писателей слово кофе нередко употребляется в среднем роде, например: Я обменял на э то кофе коробку табака (Паустовский. Повесть о жизни); Необыкновенно вкусным кажется кофе, поданное в крошечной чашечке (С о к о- лов-Микитов. Голубые дни); Во всем теле Богданов чувствовал легкость. А сам думал: «Сейчас она уже проснулась. Кофе не согрето» (Лазутин. Суд идет). В русской грамматике (1980) отмечается: «Слово кофе относится к муж. р.: черный кофе, но допустимо употребление этого слова и в сред, р.: сгущенное кофе с молоком» (с. 469).

Установление единой грамматической нормы — это не единовременный акт, а различный по длительности процесс, в особенности если вариантность форм (хотя и временная) вызвана теми живыми внутрисистемными причинами, которые, в сущности, и определяют общее направление языковой эволюции.