Прапамять

И вот вся жизнь! Круженье, пенье, Моря, пустыни, города,

Мелькающее отраженье Потерянного навсегда.

Бушует пламя, трубят трубы,

И кони рыжие летят,

Потом волнующие губы О счастье, кажется, твердят.

И вот опять восторг и горе,

Опять, как прежде, как всегда, Седою гривой машет море,

Встают пустыни, города.

Когда же, наконец, восставши От сна, я буду снова я, —

Простой индиец, задремавший В священный вечер у ручья?

М. Волошин

* * *

Владимирская Богоматерь Не на троне — на Ее руке,

Левой ручкой обнимая шею, — Взор во взор, щекой припав к щеке, Неотступно требует... Немею —

Нет ни сил, ни слов на языке...

А Она в тревоге и в печали Через зыбь грядущую глядит В мировые рдеющие дали,

Где закат пожарами повит.

И такое скорбное волненье В чистых девичьих чертах, что Лик В пламени молитвы каждый миг Как живой меняет выраженье.

Кто разверз озера этих глаз!

Не святой Лука-иконописец,

Как поведал древний летописец,

Не печерский темный богомаз:

В раскаленных горнах Византик,

В злые дни гонения икон Лик Ее из огненной стихии Был в земные краски воплощен.

Но из всех высоких откровений, Явленных искусством, — он один Уцелел в костре самосожжений

Посреди обломков и руин.

От мозаик, золота, надгробий,

От всего, чем тот кичился век, —

Ты ушла по водам синих рек В Киев княжеских междуусобий.

И с тех пор в часы народных бед Образ Твой, над Русью вознесенный,

В тьме веков указывал нам след И в темнице — выход потаенный.

Ты напутствовала пред концом Ратников в сверканьи литургии...

Страшная история России Вся прошла перед Твоим лицом.

Пе погром ли ведая Батыев,

Степь в огне и разоренье сел —

Ты, покинув обреченный Киев,

Унесла великокняжий стол?

И ушла с Андреем в Боголюбов,

В прель и глушь Владимирских лесов,

В тесный мир сухих сосновых срубов,

Под намет шатровых куполов.

И когда Хромец Железный предал Окский край мечу и разорил,

Кто в Москву ему прохода не дал И на Русь дороги заступил?

От лесов, пустынь и побережий Все к Тебе за Русь молиться шли:

Стража богатырских порубежий...

Цепкие сбиратели земли...

Здесь в Успенском — в сердце стен Кремлевых, Умилясь на нежный облик Твой,

Сколько глаз жестоких и суровых Увлажнялось светлою слезой!

Простирались старцы и черницы,

Дымные сияли алтари,

Ниц лежали кроткие царицы,

Преклонялись хмурые цари...

Черной смертью и кровавой битвой

Девичья святилась пелена,

Что осьмивековою молитвой Всей Руси в веках озарена.

Но слепой народ в годину гнева Отдал сам ключи своих твердынь,

И ушла Предстательница-Дева Из своих поруганных святынь.

А когда кумашные помосты Подняли перед церквами крик, — Из-под риз и набожной коросты Ты явила подлинный свой Лик. Светлый Лик Премудрости-Софии, Заскорузлый в скаредной Москве,

А в грядущем — Лик самой России — Вопреки наветам и молве.

Не дрожит от бронзового гуда Древний Кремль, и не цветут цветы: В мире нет слепительного чуда Откровенья вечной Красоты!

В. Комаровский

«г «г «г

Тишиною, умершей зарею,

Еще полн успокоенный дом.

И серебряно-светлой порою Ночь приходит, и меркнет кругом.

Выхожу и стою у порога.

Мне дышать холодно и легко.

Снег синеет. Темнеет дорога.

И деревья молчат глубоко.

Вижу — тают последние тени У сиренево-сизых берез.

Дар ненужный — смотрю — на ступени Ветер черные сучья принес.

И ttf*д садом, я вижу небрежно, Поднялась и стоит, как тогда,

И глядит, одиноко и нежно, Голубая, живая звезда.

lt;1905gt;

Г. Иванов

* * *

Опять на площади Дворцовой Блестит колонна серебром.

На гулкой мостовой торцовой Морозный иней лег ковром.

Несутся сани за санями,

От лошадей клубится пар,

Под торопливыми шагами Звенит намерзший тротуар.

Беспечный смех... Живые лица... Костров веселые огни, — Прекрасна невская столица В такие солнечные дни.

Идешь и полной грудью дышишь, Спускаешься к Неве на лед И ветра над собою слышишь Широкий солнечный полет.

И сердце радостью трепещет,

И жизнь по-новому светла,

А в бледном небе ясно блещет Адмиралтейская игла.

М. Кузмин

* * *

Вина весеннего иголки Я вновь принять душой готов, —

Ведь в каждой лужице — осколки Стеклянно-алых облаков.

На Императорской конюшне Заворковал зобатый рой...

Как небо сделалось воз душней, Как слаще ветерок сырой!

О днях оплаканных не плачьте, Ласкайтесь новою мечтой,

Что скоро на высокой мачте Забьется вымпел золотой.

Ах, плаванья, моря, просторы, Вечерний порт и острова!

Забудем пасмурные взоры И надоевшие слова!

Мы снова путники! согласны?

Мы пробудились ото сна!

Как чудеса твои прекрасны, Кудесница любви, весна!

lt;1916gt;

Пушкин

Он жив! у всех душа нетленна,

Но он особенно живет! Благоговейно и блаженно Вкушаем вечной жизни мед. Пленительны и полнозвучны, Текут родимые слова...

Как наши выдумки докучны И новизна как не нова!

Но в совершенства хладный камень Его черты нельзя замкнуть:

Бежит, горя, летучий пламень, Взволнованно вздымая грудь.

Он — жрец, и он веселый малый, Пророк и страстный человек,

Но в смене чувства небывалой К одной черте направлен бег.

Москва кі лик Петра победный,

Деревня» Моцарт и Жуан,

И мрачный Герман, Всадник Медный И наше солнце, наш туман!

Романтик, классик, старый, новый?

Он — Пушкин, и бессмертен он!

К чему же школьные оковы Тому, кто сам себе закон?

Из стран, откуда нет возврата,

Через года он бросил мост,

И, если в нем признаем брата,

Он не обидится: он — прост И он живой. Живая шутка Живит арапские уста,

И смех, и звон, и прибаутка Влекут в бывалые места.

Так полон голос милой жизни,

Такою прелестью живим,

Что слышим мы в печальной тризне Дыханье светлых именин.

lt;1921gt;

В. Ходасевич

* * *

Обо всем в одних стихах не скажешь.

Жизнь идет волшебным, тайным чередом, Точно длинный шарф кому-то вяжешь,

Точно ждешь кого-то, не грустя о нем.

Нижутся задумчивые петли,

Па крючок посмотришь — все желтеет кость, И не знаешь, он придет ли, нет ли,

И какой он будет, долгожданный гость.

Утром ли он постучит в окошко

Иль стопой неслышной подойдет из тьмы

И с улыбкой, страшною немножко,

Все распустит разом, что связали мы.

lt;191бgt;

Музыка

Всю ночь мела метель, но утро ясно.

Еще воскресная по телу бродит лень,

У Благовещенья на Бережках обедня Еще не отошла. Я выхожу во двор.

Как мало все: и домик, и дымок, Завившийся над крышей! Сребро-розов Морозный пар. Столпы его восходят Из-за домов под самый купол неба,

Как будто крылья ангелов гигантских.

И маленьким таким вдруг оказался Дородный мой сосед, Сергей Иваныч.

Он в полушубке, в валенках. Дрова Вокруг него раскиданы по снегу.

Обеими руками, напрягаясь,

Тяжелый свой колун над головою Заносит он, но — тук! тук! тук! — не громко Звучат удары: небо, снег и холод Звук поглощают... «С праздником, сосед». «А, здравствуйте!» Я тоже расставляю Свои дрова. Он — тук! Я — тук! Но вскоре Надоедает мне колоть, я выпрямляюсь И говорю: «Постойте-ка минутку,

Как будто музыка?» Сергей Иваныч Перестает работать, голову слегка Приподымает, ничего не слышит,

Но слушает старательно... «Должно быть, Вам показалось», — говорит он. «Что вы,

Да вы прислушайтесь. Так ясно слышно!» Он слушает опять: «Ну, может быть — Военного хоронят? Только что-то Мне не слыхать». Но я не унимаюсь: «Помилуйте, теперь совсем уж ясно.

И музыка идет как будто сверху. Виолончель... и арфы, может быть...

Вот хорошо играют! Не стучите».

И бедный мой Сергей Иваныч снова Перестает колоть.

Но мно мешать не хочет и досады Старается не выказать. Забавно:

Стоит он посреди двора, боясь нарушить Неслышную симфонию. И жалко Мне, наконец, становится его. Яобьянляю: «Кончилось!» Мы снова За топоры беремся. Тук! Тук! Тук!.. А небо Такое же высокое, и так же В нем ангелы пернатые сияют.

lt;1920gt;

Н. Клюев

* * *

Уже хоронится от слежки Прыскучий заяц... Синь и стыть,

II нечем голые колешки Березке в изморозь прикрыть.

Лесных прогалин скатеретка В черничных пятнах; на реке Горбуньей-девушкою лодка Грустит и старится в тоске.

Осина смотрит староверкой,

Как четки, листья обронив;

Забыв хомут, пасется Серко На глади сонных, сжатых нив.

В лесной избе покой часовни —

Труда и светлой скорби след...

Как Ной ковчег, готовит дровни К веселым заморозкам дед.

И ввечеру, под дождик сыпкий — Знать, заплутав в пустом бору, — Зайчонок-луч, прокравшись к зыбке, Заводит с первепцем игру.

В.              Маяковский

От усталости

Земля!

Дай исцелую твою лысеющую голову лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот. Дымом волос над пожарами глаз из олова дай обовью я впалые груди болот.

Ты! Нас — двое,

О раненых, загнанных ланями, вздыбилось ржанье оседланных смертью коней. Дым из-за дома догонит нас длинными дланями, мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней. Сестра моя!

В богадельнях веков,

может быть, мать мне сыщется;

бросил я ей окровавленный песнями рог.

Квакая, скачет по полю канава, зеленая сыщица, нас заневолить веревками грязных дорог.

lt;1913gt;