ПОРЯДОК СЛОВ.

В русском языке, при его богатой системе флексийных признаков, порядку слов принадлежит не столько собственно-синтаксическая, сколько стилистическая роль: в порядке слов русского языка меньше обязательного, чем, напр., во французском, и он может заметно меняться в зависимости от тех или других логических, ритмических (чередований более ударяемых и менее ударяемых частей фразы), эстетических и подобных устремлений.

Управляемые падежи, одни или с предлогами, обыкновенно следуют за словами управляющими: выстрел охотника, угроза врагу, торговля фруктами, просим помощи, видит ниву, бег на месте, встреча с противником, стремиться к цели, способный к учению. Но при безличных сказуемых чаще выдвижение вперёд управляемого слова со значением лица и под.: «Собранию нужно было принять по этому вопросу окончательное решение». «Тут писателя, что называется, осенило».

Инверсия (отклонение от нормального порядка слов) подчёркивает передвинутое слово: «Помощи он просит, а не сочувственных слов». «К цели стремиться надо, а не к случайным впечатлениям дня». Не спится Тане. «Только признанье в нём [Кутузове] этого чувства [народного] заставило народ такими странными путями его, в немилости находящегося старика, выбрать, против воли царя, в представители народной войны» (Л. Толст.). «Щуркими от дремоты глазами Увадьев вглядывается в темноту, и воображением дурашливая овладевает сумятица» (Леон.-). «Ты всю землю ногами прошёл, штыком освободил, кровью и солдатским потом полил» (Горбатов).

К старинному синтаксису восходят немногочисленные определительные сочетания: часовых дел мастер, такого рода сообщение [322]

и под. Ср. и более свободные: «Сотня плотников и всяких иного ремесла людей сколачивали временный мост на Балуни» (Леон.). «Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая' красного дерева кровать...

Инверсия может встретить препятствие в недостаточной чёткости флексийных признаков: средний род, напр., в своём склонении не даёт возможности различить именительный и винительный падежи; поэтому отклонение от обычного порядка слов, при наличии в предложении подлежащего в форме среднего рода, не даёт грамматической возможности решить, где подлежащее, а где — падеж управляемый. Скорее даже наоборот —мы обычно в таких случаях воспринимаем смысл собственно нормального порядка слов и за управляемый падеж принимаем форму, следующую за глаголом: «Бытие определяет сознание». Ср. ещё: «Терпение даёт умение». «Ядро потопило судно». Это же самое имеем, конечно, и при именах мужского рода неодушевлённых, в случае «мать... дочь» и под.: «Так прерывает резкий звук цепей Преступного страдальца сновиденье, Когда он зрит холмы своих полей...» (Лерм.). «И взгляд презренья довершает Паши насмешливый укор» (Козл.). «Удар головы его об огромный камень отразился в сердцах изумлённых зрителей. Ужас в них заменил хохот» (Лажечн.) и под. Поэтому инверсии вроде: «В одно мгновенье верный бой Решит удар его могучий» (Пушк.); «Болящий дух врачует песнопенье» (Барат.); «И мрачность на моём лице Весёлость шумных пиршеств множит» (Рылеев). «И шатают мраки в море Эти тонкие лучи» (Блок); «Но в это время толкнул бронепоезд лес — гулким ружейным залпом» (смысл — «выстрелили из лесу») (Вс. Иван., «Бронепоезд № 14—69»); «На небольшой елани резали высокие пучки и яркосиние шпорники пули перестреливавшихся» (Вс. Иван.); «Москву заслоняли немцы, с востока приближался Деникин, на рейде уже чертили пенные полосы перископы германских подводных лодок...» (А. Н. Толстой)—являются в отношении лёгкости понимания более или менее рискованными1.

Отдельные падежи, зависимые от того же самого слова, выступают обыкновенно так, что дательный выдвигается впереди винительного или родительного объекта: «Докладчик изложил собранию своё мнение по этому вопросу». «Председатель не дал оппоненту слова во второй раз». Это же относится и к объекту в предложном падеже: «Товарищ сообщил месткому о поступившем предложении».

Повидимому, тут суть дела заключается в том, что дательный падеж — обыкновенно падеж существа, а винительный и др.— предмета. Поэтому во фразах вроде: «Столяр обучил отца своему мастерству» порядок падежей меняется. Дательный может быть выдвинут, когда винительный должен быть подчёркнут.

Дательный предшествует обыкновенно и зависимым от того же существительного непосредственно или при посредстве предлога падежам со значением обстоятельственным (откуда? как? и под.): «Библиотекарь снял товарищу книгу с четвёртой полки». «Секретарь давал собранию объяснения чётким и ровным голосом».

Усложнение во все указанные отношения вносит ритмическая тенденция относить отягощённые относящимися к ним словами зависимые падежи к концу предложения.

При причастиях и деепричастиях местоименные существительные в винительном падеже следуют за ними: «И есть другая, более положительная причина, понуждающая меня рисовать эти мерзости» (Горьк.). Ср. «понуждая меня» и под. Нормальным следует считать такой порядок и для дательного и творительного (при причастиях страдательных).

В вопросительных предложениях личные и анафорические местоимения нередко идут за глаголом: «Видишь ты это облачко?», «Может он быть нам полезен?»

Единственный случай, где инверсия воспринимается как определённое логическое подчёркивание,— положение при повелительном наклонении. Нормальный порядок: спроси его, скажи ей и под.

Родительный падеж его, её, их обыкновенно предшествует управляющему слову: его желания, их увлечения-, инверсия подчёркивает управляющее слово или просто стилизирует сочетание в архаизирующем направлении: желания его, увлечения их.

Вопросительные местоимения всех частей речи стремятся занять в предложении первое место: «Что она сказала?», «Как отнеслись вы к этому сообщению?», «Каковы результаты социалистического соревнования на вашем заводе?»

Стилистическая роль принадлежит в русском языке в ы д в и- ганию анафорического местоимения впере- д и ритмомелодически обособляющегося существительного или существительных, с которыми оно согласовано: «Мы привыкли к выстрелам и крови, Страха нет, но жалость велика,— как она- свисает с изголовья, Эта исхудалая рука\» (3. Шишкова, «Блокада»). «Их было много, матерей и жён, Во дни Коммуны, в месяцы Мадрида...» (Инбер). «И пускай они мимо прошли, Надо мною ходившие

грозы...» (Некр.). «Словно срезана, точно скошена, Запрокинулась навзничь она, Перекрытая тенью коршуна, Обесчещенная страна» (Асеев, «Чёрная фреска»,— об Абиссинии). «Вот она, золотая минута, Что столетья берут на учёт: Отрубили щупальцы спрута На краю черноморских вод» (Асеев). «Он близок, светлый час, когда зарёю алой Победа озарит твой вешний небосклон, И в хату отчую боец войдёт усталый, И гордый будет стяг над миром вознесён!» (Рыльск., «Родной укр. земле»). Фраза получает своеобразную окраску, намекая на знакомство (конечно, мнимое) читателя или слушателя с тем, какое имя существительное последует далее.

Если анафорическое местоимение истолковывается из предшествующей фразы, то поясняющее его далее слово вносит оттенок разговорности: «Сколько крови в этой великой рабочей армии! Её, этой крови, хватит надолго» (Гладк.). «...Он что-то нюхал, этот умный и сильный человек, а глядел куда-то мимо окуляра, в розовую ладонь Сузанны, кинутую на столе» (Леон.). «Увадьеву представилось, как в дождливую ночь Варвара сидит на своём железном табурете. Она была уже немолода, Варвара» (Леон.). «Он ходил как в воду опущенный, мой Пётр Иванович...» (Станюкович).

У Лидина такое употребление становится вообще чертой слога: «Постель была сбита и скомкана. Он истерзал его одышкой и бредом, это непокорное ложе для отдыха»; «Она разглядывала его сквозь пенсне, как явление из забытого мира, эта суровая и ширококостная старуха» и под.

Прилагательные в роли определений предшествуют именам существительным, с которыми согласуются: яркие краски, пятилетний план, народное хозяйство. Стилистическая роль принадлежит инверсиям вроде: «За кормой шёлково струится, тихо плещет вода, смолисто густая, безбрежная» (Горьк.). «И посетим поля пустые, Леса, недавно столь густые, И берег, милый для меня» (Пушк.). «Родник между ними [пальмами] из почвы бесплодной Журча пробивался волною холодной» (Лерм.). «Как известно, тряпка самая обыкновенная, коль скоро ею завяжут рану или вообще больное место, уже сама по себе представляет как бы лекарство, медикамент...» (Гл. Усп.).

При прилагательных и причастиях обычно не допускается отрыва управляемых ими слов и выдвигания впереди последних существительных, с которыми эти прилагательные и причастия согласованы. Поэтому отрезки вроде: Или разыгранный «Фрейшиц» Перстами робких учениц (Пушк.). Давно закравшийся недуг В младую грудь подруги милой (Рылеев) — воспринимаются теперь как необычные. Законный порядок слов требовал бы: «Фрейшиц», разыгранный перстами... «или «разыгранный перстами... «Фрей- Іниц»; «недуг, давно закравшийся вмладую грудь...» и под. Ср. у архаизирующего Брюсова: «Мной расточённое наследство На ярком пире бытия». Вероятно, недосмотр или, наоборот, нарочитое отклонение от нормы уГладкова («Старая секретная»): «В сахарных сугробах полей хрустят и улетают в блеске и свисте накатанные дороги в запахах лошадиного помёта и упавшего сена с мужичьих саней». Такое сочетание, однако, приемлемее, чем в первых двух случаях, так как «с мужичьих саней» может зависеть от слова «сена».

Инверсия наименований чисел (два... тысяча... третий...) создаёт значение приблизительности: «...Какой-то господин... раза два неприятно покосился на мальчика» (Л. Андр.). «...Идёт ему годок четвёртый» (Дост.). «Вообразите себе человека лет сорока пяти...» (Тург.).

Наречия на о (е) обычно предшествуют глаголам, к которым примыкают: «Охотник, возвращавшийся домой с двумя борзыми собаками, случайно съехался со мной» (С.

Сравнительная степень, обыкновенно идёт за глаголом и зависящими от него словами, еслу далее следует чем, нежели: «Однажды Николай, всегда аккуратный, пришёл со службы много позднее, чем всегда...» (Горьк.).

Глаголы, кроме отношений, уже отмеченных выше, обнаруживают такие тенденции:

Относительно подлежащего глагол (сказуемое) может занимать первое место тогда, когда предложением явно продолжается п о- вествование[324]. В большинстве случаев постановка подлежащего и сказуемого с зависящими от них словами на первом или на втором месте одного относительно другого определяется логическим ударением: то из них, которое воспринимается как предикат, как открываемое мыслью новое, ставится обыкновенно ближе к концу; ср.: «...И вслед за гудками, убегая от них, из домов посыпались тёмносиние фигуры рабочих, мужчин, женщин, детей; они сразу наполнили глубокий ров новым шумом и завертелись кубарями по мостовой, между возов, под унылыми мордами лошадей. Человек около фонаря вйрос, вытянулся вверх; красное пятно его фуфайки одиноко в улице и очень резко бросйется в глаза; он встряхивает рыжей головой; всё его лицо игрйет, каждую минуту меняя выражение: он стал маякбм на одном из берегов тёмной реки, загружённой массой живого, человечьего, и хорошо слышен над раздробленной толпой его зовущий гблос: —Сюда, ребята, здесь говорят правду о жизни рабочего народа, о его правах на труд и свободу!» (Горьк.). в...Пришёл Ашик-Кериб к своей матери, взял на дорогу её благословение, поцеловбл маленькую сестру, повёсил через плечо сумку, опёрся на •посох странничий и вйшел из города Тифлиса» (Лерм.). «Лодку бросает назад,— думал Лаевский,— дёлает она два шага вперёд и шаг назад» (Чех.). «К утру подали поезд ташкентский. Поднялись мужики с сундуками, поднялись бабы с ребятами. Вскинулись мешки на плечи, загремёли вёдра, чййники, самовары» (Невер.). «...Вот налетел круговой вихрь... Вот звякнул вдали и порывами донбсится до слуха звон колокольчика обратной тройки... Вот залйяла у деревенской околицы ледащая собачонка, зачуяв волка...» (Салт.- Щедр.). «Докатились в район бтзвуки германской революции. Донеслись раскдты ружейной перестрелки на баррикадах Гамбурга. На границе становилось неспокойно. В напряжённом ожидании прочитывались газёты, с запада дули октябрьские вётры. В райко- мол посылались заявлёния с просьбой направить добровольцами в Красную Армию» (Н. Островск.). «...Точат заклёклую насыпную землю кургана суховёи, накаляет полуденное сблнце, размывбют ливни, рвут крещенские морбзы, но курган всё так же нерушимо властвует над степью, как и полтысячи лет назад...» (Шолох.).

Сказуемое слово нет обычно употребляется в средине предложения: «У её сестры нет детей», «У Петрова нет этой книги». Выдвижение нет на первое или последнее место в предложении сообщает ему особенную подчёркнутость; ср.: «О нём нет никаких •слухов» и «Нет о нём никаких слухов»; «Хороши казачьи кони в тысячу монет: Ни в атаке, ни в погоне Их ретивей нет» (Сельв.).

При форме повелительного наклонения ефункции условного или уступительного подлежащее стоит обыкновенно за ним: «Пробудь я здесь ещё хоть год, Он [дом] догниёт и упадёт» (Лерм.). «Ну возьми он! Ну, если уж так надобно... ну возьми!» (Салт.-Щедр.).

Зависимые инфинитивы следуют за словом, к которому примыкают: спешим сообщить, способный организовать, стремление учиться.

В языке стихотворном возможен порядок слов — предлог — имя существительное, зависящее от управляемого предлогом — управляемое: Под неба чужеземной аркой (Тихон.). В молчанием сжатой толпе (Тихон.)[325]. В начале XIX века допускалось в подобных случаях выносить родительный падеж зависимого слова в положение перед предлогом: «Но всем ли, милый друг, Быть счастья в упоенье?» (Пушк.). «Но был уж смерти под косою» (Пушк.). «Гарема в дальнем отделенье Позволено ей жить одной» (Пушк.).

В ряде случаев вместе с фактом инверсии специальное значение приобретает употребление того и другого слова или словосочетания •(грамматической пары) на первом, или, наоборот, последнем месте в целом предложении. Так, напр., подчёркнутыми, носящими логи-

ческое ударение, выступают благодаря подобному размещению слова: • 4

1. В начале предложения:

Югоньков на горе не было видно, но стрельба слышалась частая» (Гарш.). (Ср., однако, возможное логическое ударение на «не было видно»). Нормальный (прямой) порядок слов — «На горе не было видно огоньков...»

«Двенадцать дней садили бомбы в старинную крепость Мариен- бург» (А. Н. Толст.). (Возможно логическое ударение и на «Мариен- бург»). Прямой порядок слов — «Садили бомбы двенадцать дней в старинную крепость Мариенбург».

2. В конце предложения:

См. выше пример из Гаршина: «...но стрельба слышалась частая».

«Толстый Фома Фомич долго молчал и, наконец, перебил анекдот Леонида на самом интересном месте» (Гарш.). Ср.: «...и, наконец, на самом интересном месте перебил анекдот Леонида».

«Потряс острой бородой и дружески укоризненным шёпотом стал выкладывать обиду» (Тренёв). Ср.: «...и стал выкладывать обиду дружески укоризненным шёпотом»!-

Из особенностей порядка слов, характеризующих связывание предложений, отметим такие:

Определяющее слово придаточного предложения придвигается как можно ближе к определяемому, т. е. стремится занять первое место в предложении: «Человек — одно звено в бесконечной цепи жизней, которая тянется через него из глубины прошедшего к бесконечному будущему» (Корол.).

Но зависящие от имён, инфинитивов или деепричастий косвенные падежи слова «который» («каковой») по правилу стоят за соответственными существительными и под.: «...Среди работы вдруг кто-нибудь запевал тихонько одну из тех протяжных песен, жалобно-ласковый мотив которых всегда обличает тяжесть на душе поющего» (Горьк.). «...Причиною неуспеха, конечно, послужит чисто внешняя форма труда [Амабиле о Кампанелле], одолеть который есть своего рода подвиг» (Шелл.-Мих.). «Счастье опять заблестело в глазах измученной женщины, и мать все эти дни не могла наговориться, насмотреться на сына, увидеть которого она уже и не чаяла» (Н. Островск.). «...А в контексте этих документов, привести в исполнение которые мог только я, заключалось слишком много оснований для сутяжничества» (из перевода «Гобсека» Бальзака). «В день приезда он [А. А. Бестужев] и обедал у А. И. Анненковой, поднявшейся ради гостя с разглаженных и обогретых утюгами ватных халатов, лёжа на которых, имела она обыкновение проводить время» (Голубов).

Фразы вроде: «Он дрался и буянил не столько для собственного удовольствия, сколько для поддержания духа всего солдатства, которого он чувствовал себя представителем» (Л. Толст.); «Пишу о том времени, которое ещё цепью живых воспоминаний связано

с нашим, которого запах и звук ещё слышны нам» (Л. Толст.); «Веб, что забыто, недопето, Не возвратится до звезды, До той звезды, которой близость Познав, сторицей отплачу За всё величие и низость, Которых тяжкий груз влачу» (Блок); «Всё небольшое пространство пестрело цветами, которых запах смешивался с запахом дыма из кузницы» (Корол.)., —следует считать относительно редкими отклонениями, встречающимися главным образом у старых писателей. Приблизительно до средины XIX века такой порядок был, однако, господствующим.

В отличие от разговорнонародной и старинной речи придаточные предложения с «который» в современном литературном языке не могут предшествовать главному.

Союзы, вводящие только предложения, следующиеза главным, — ибо, так что. Ср. и союзы на границе фразных членений \

14. ЗАМЕЧАНИЯ О СТИЛИСТИЧЕСКОМ ОТБОРЕ СИНТАКСИЧЕСКИХ СРЕДСТВ.

Неряшливое употребление синтаксических структур в ряде случаев угрожает ясности мысли, понятности её для слушающего и читающего. Синтаксическая правильность иногда оказывается недостаточной сама по себе, и потребности мысли заявляют свои права на повышенное к себе внимание.

В многочисленных особенностях синтаксической системы нетрудно заметить оберегание интересов мысли; ср., напр., такие особенности, как у с родительным падежом у названий существ без значения «около», но и с этим значением и со значением владетеля — у имён неодушевлённых, выступающих с функцией обладания относительно редко и потому мало подверженных опасности смешения двух возможных значений; различение объекта и субъекта действия синтаксическими средствами в оборотах вроде «служение музам», но «служенье муз» в смысле, что служат они, а не им (ср. у Пушкина погрешность против русского синтаксиса, приводящую к неясности: «Служенье муз не терпит суеты»), и др.

Но есть среди особенностей системы довольно и такого, что требует внимательного регулирования со стороны говорящего и пишущего. Фразы вроде: «Не придумать им казни мучительней Той, которую в сердце ношу!» (Некр.) (кто придумает казнь и кому?); «Хотел бы я тебе представить Залог достойнее тебя» (Пушк.). (ср. «залог, более достойный тебя» и «достойнее тебя» в смысле «...достойнее, чем ты»); Вам нельзя этого говорить (при инфинитиве законен дательный действующего лица) — двусмысленны, хотя, по сути, [326] удовлетворяют правилам синтаксиса. «Тоже собралось дворянство, в том числе два брата Брыкины» (Писемск.) (сказано Брыкины, а не Брыкина, так как последняя форма давала бы повод думать, что есть ещё третий Брыкин).— «Но перед эксцессами буквализма и механической точностью иных из современных переводов... испытываешь потребность обратиться к «вольным» переводам Бальзака Достоевским и Флобера Тургеневым» (Л. Гроссман.),— родительные падежи «Достоевского, Тургенева» были бы двусмысленны.

«Деловая помощь промышленности» не ясно: помощь может идти от промышленности и может подаваться ей, но «Деловая помощь промышленности транспорту» ясно: промышленности здесь можно понимать только как родительный падеж единственного числа.

Избегаем мы таких сочетаний, как:

«...белые казимировые панталоны с пятнами, которые когда-то натягивались на ноги Ивана Никифоровича и которые можно теперь натянуть разве на его пальцы» (Гог.),—«которые» относится, конечно, к панталоны, но формально может быть отнесено к «с пятнами» Ч

Не только, однако, оберегание смысла требует отбора определённых синтаксических конструкций,— это диктуется и мотивами собственно-стилистическими — задачей сообщить речи ту, а не другую смысловую или эмоциональную установку и окраску. Со стороны стилистической не безразлично, напр., построить ли фразу с условным союзом если бы или прибегнуть к конструкции с формой повелительного наклонения в функции условной; ср. разговорный тон фразы в...Не отвори ты так не вовремя дверей, не войди в мой кабинет в то мгновение, как меня терзали и пытали, жил бы ты ещё долго» (Данилевск.) и спадание её эмоциональности при замене повелительных условных форм «нейтральной» конструкцией с «если бы». Не безразлично для производимого впечатления—пользуется' ли автор косвенной речью с изъяснительными союзами или переходит на свободную косвенную речь, в которой главным образом особенности употребления лиц и ритмомелодика дают указание на «косвенный» характер передачи сказанного, но уже тембральная окраска читаемого текста обязательно приближает его к действительно сказанному.

Особый, стилистически изощрённый тип приложений представляют такие, которые относятся к предшествующему предложению в целом: «Император улыбнулся сперва одними глазами, потом одним ртом,— доказательство страха и напряжённой осторожности» (Голубов). «Вы, человек интеллигентный и пожилой, ни разу не слыхали про меня,— доказательство убедительное» (Чех.). [327] «Вы просите его объяснить, хоть приблизительно, какого рода желает он место; ему совершенно всё равно; он готов куда угодно,— лучшее доказательство, что он никуда не годен» (Григор.).

Недостаток места не позволяет нам остановиться даже на главнейших моментах такого стилистического отбора, выходящих за пределы того, что сказано в предшествующих параграфах1. Ограничимся лишь короткими замечаниями по поводу тех исключительно важных в синтаксисе явлений, которые можно подвести под общее название эллиптических.

Каждый язык переполнен так называемыми скрытыми синтагмами, экономными средствами передачи известного содержания, и русский, конечно, в этом отношении не представляет исключения. Мы говорим: «Я читаю Короленка» (ср. «произведения Короленка»). «Еду на извозчике». «Билет туда и обратно». «Пойду посмотрю, что ваша лошадь» (Тург.). «Вот это—действительно, в пользу бедных!—расхохотался Николай» (Соболев). «Развелись? — всплеснула та руками, готовясь напуститься именно за то, что променял её, своей рабочей стати, на какую-нибудь вертихвостку...» (Леон.). «А, так,— многозначительно игранул бровями Маркуша» (Малышк.). «Василий Васильевич приподнялся на локте, бледный, землистый:—Ты не врешь, поп?.. Про что говоришь-то?» (А. Н. Толст.). «Ребят через другие ворота отсеивают,— сказал с подусниками» (Федин).

Таких примеров в языке очень много. Укажем несколько категорий более или менее широкого характера, более других свободных от моментов узко-лексических.

При союзах (наречиях) сравнительных как, чем, нежели, как уже отмечено выше, установились в качестве типических, теоретически говоря, эллиптические способы выражения. Избегая повторения тех же слов, мы обыкновенно говорим: «Конь пронёсся, как стрела» и иод., и лишь изредка, подчёркивая, создаём фразы вроде: «...Льетесь, как льются струи дождевые В осень глухую, порою ночной» (Тютч.). «Для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас»(Тург.). «... Но как спортсмен в беге, не обращая внимания на облачность в небе, стремится всеми силами достичь намеченной цели,— так и Жарков, стараясь не слушать одобрения со стороны восемнадцати, стремился выбить, окончательно распылить Кусмаркина» (Панф.). «Ты не мучь напрасно взора, Не придёт он, Так же вот, Как на зимние озера Летний лебедь не придёт» (Уткин).

Нет однако надобности толковать как эллиптические типы, которые имеем теперь в характерной для научного и родственных ему стилей прозы конструкции с как в значении в «качестве кого, чего»: «Она выступала как представительница женотдела». [328]

Очень распространены сокращённые способы выражения при ответах, когда основная часть ответа, заключённая в них, фактически дополняется тем, что другой участник диалога сказал раньше. Дополнять вопрос и ответ, конечно, может и ситуация: «Ты видел вчера Михаила Павловича? — Видел». «Чей доклад был вчера в клубе? — Товарища Н.»

Опущение (или замена анафорическим местоимением) стилистически не только разрешается, но и диктуется необходимостью опускать слово, которое должно было бы повторяться в соседних синтаксических группах, не служа целям нагнетания эмоции или подчёркивания смысла: «Без них всё прошлое, один жестокий бред, Без них — один укор, без них одно терзанье...» (Фет).

Гораздо более терпим язык к повторению предлогов. Они могут опускаться (не исключая и предложного падежа), но нередко и сохраняются. Пример эллиптической конструкции: «Третий солдат, с серьгой в ухе, щетинистыми усиками, .птичьей рожицею и фарфоровою трубочкой в зубах, на корточках сидевший около костра, был ездовой Чикин» (Л. Толст.)1.

Средства ритмомелодики открывают широкие возможности опускать союзы. На фоне^развитой системы союзов мы ощущаем часто как эллиптические выражения вроде:'Я не пойду туда; там вечный плеск и шум (Фет).

Сфера господства эллипсисов — эмоциональная речь: А кругом: Смеяться. Флаги. Стоцветное. Мимо. Вздыбились. Тысячи. Насквозь. Бегом... (Маяковск.). Мне — другая жизнь и другая дорога, И душе — не до сна (Блок). Со мною — ты, и мне — беречь (Тихон.). «Подъём кончился, казаки запыхались, волы стали. Цыбаченко — не оборачиваясь:—Давай пулемёт» (А. Н. Толст.).

Стоит отметить исключительную эллиптичность современной беллетристической прозы, эллиптичность, сообщающую ей особую насыщенность эмоциями и делающую её вместе с тем зачастую трудной для понимания сразу. Типичны с этой стороны, наир, ранний Вс. Иванов, Л. Сейфуллина. «Дарья Хлынова — закипающим голосом: Я и в Воробьёвке в магазине на утюг смотрю и думаю — купить или обождать» (А. Колосов).

Широчайшее использование эллипсиса как стилистического средства в поэзии связывается после А. Б л о к а и других символистов с именем В. Маяковскогоиего школой2.

В противоположность эллипсису, чрезвычайно распространённому в языке и определяющему многое в синтаксисе, плеонастическим способам выражения принадлежит в их синтаксической роли очень скромное место. [329] [330]

Самый характерный случай — увязывание частей разросшейся фразы путём повторения какого-либо члена, уже упомянутого в первой части и грамматически достаточного для оформления конструкции, но нуждающегося в том, чтобы о нём «напомнить»: «Мужик, брюхом навалившись на голову своей единственной кобылы, составляющей не только его богатство, но почти часть его семейства, и с верой и ужасом глядящий на значительно нахмуренное лицо Поликея и его тонкие засученные руки, которыми он нарочно жмёт именно то место, которое болит, и смело режет живое тело, с затаённой мыслью: «Куда кривая не вынесет» — и показывая вид, что он знает, где кровь, где материя, где сухая, где мокрая жила, а в зубах держит целительную тряпку или склянку с купоросом,— мужик этот не может представить себе, чтоб у Поликея поднялась рука резать не зная» (Л. Толст.). «Хотя людей было много лишних, но все эти люди, носившие мягкие, без каблуков, сапоги (Татьяна Семёновна считала скрип подошв и топот каблуков самою неприятною вещью на свете),— все эти люди казались горды своим званием, трепетали перед старою барынею, на нас с мужем смотрели с покровительственною ласкою и казалось, с особенным удовольствием делали своё дело» (Л. Толст.). «Цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте (фамилия его утрачена, и даже на вывеске его, — где изображён господин с намыленною щекою и надписью: «И кровь отворяют»,— не выставлено ничего более), цирюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано и услышал запах горячего хлеба» (Гог.). «И кто б подумать мог, что та ж луна, Которая была немой свидетель Минуты первой, у ручья, в горах—ты помнишь? — Что та ж луна свидетель будет Разлуки, нежная Эмилия!...» (Лерм.). «Только теперь рассказы о первых временах осады Севастополя, когда в нём не было укреплений, не было войск, не было физической возможности удержать его, и всё-таки не было ни малейшего сомнения, что он не отдастся неприятелю,—о временах, когда этот герой, достойный Греции, —Корнилов, объезжая войска, говорил: «умрём, ребята, а не отдадим Севастополя», и наши русские, неспособные к фразёрству, отвечали: «умрём! ура!»—только теперь рассказы про эти времена перестали быть для вас прекрасным историческим преданием, но сделались достоверностью, фактом» (Л. Толст.). «Ряд культурно-исторических причин, среди которых видное значение принадлежит и государственному началу, заложенному ещё в Южной Руси, но проникшему отсюда и во все земли, занятые русским племенем, ряд причин служит объяснением, почему встретившиеся в Поволжье и Поочье севернорусы и восточнорусы были вынуждены к мирному сожительству» (Шахм.).

Относительно редки, но возможны анаколуфы — как намеренные, художественно обоснованные нарушения обычных, правильных конструкций: «Так, покончив с врагом расправу, Севастополю в блеске дня, Так стоять ему,— древнюю славу С нашей, с нынешней соединя» (Асееь;.

В отдельных эллиптических конструкциях опущение совершается по мотиву возможности опустить часть как уже названную (ср. сказанное о как и под.). Эта тенденция поддерживается здесь, как отмечалось, параллельной тенденцией иного порядка — в языковом сознании существует известное отталкивание от скоплений одинаковых элементов (если скопление это не вызывается специальными мотивами). Правда, не все синтаксические явления языка в этом отношении одинаково подвергаются контролю: с рядом прочно установившихся в истории языка черт мы миримся, их вовсе не замечая. Как несовершенство они привлекают внимание обыкновенно только того, кто сталкивается с ними впервые (напр., изучающего язык иностранца). Но в ряде других случаев, там, где ещё возможен стилистический отбор, регулируемый чувством «плохого» и «хорошего» в языке, говорящий и, особенно, пишущий уклоняется от набегающих скоплений и ищет приемлемых для них вамен. Так, если мы спокойно допускаем конструкции типа для оборудования завода имени тов. Калинина с большим скоплением зависимых друг от друга родительных падежей, то уже два дательных или творительных нам не всегда кажутся приемлемыми; ср., напр.: «Мы хотим придать обучению языку производственный характер», «Перед торговлею фруктами остановилось несколько покупателей» или: «Смешно смотреть институткой на мир двадцатипятилетними глазами» (Герцен, «Кто виноват?»). «Тебя хвалой он обижает, Чужою купленной бедой» (Козл., «Прости», из Байр.). «У письменного стола была стойка с обозначенными золотыми ярлыками ящиками различного рода» (Л. Толст., «Анна Карен.»). «...Как только поверил в собственную значительность и заинтересованность им читателем и критиком» (Лит. газ., 1935, № 66). «В этой ноте указывается, что итальянское правительство оставляет за собой право поднять вопрос о соглашении о взаимной помощи» («Изв.», 27/111 1936).

Синтаксически не обработанной мы найдём также фразу: «Тем поучительнее его выводы о заботливости Ленина о своём читателе» (Рыт) или: «Волков подавился, попятился и видел, как от стола поднималась Софья, дрожа налитым гневом толстым лицом» (А. Н. Толст.). Мы с полной снисходительностью готовы отнестись к сочетаниям вроде «Час ехать спать ложиться» (Гриб.) или «Какое счастье уметь всё делатьі» (Горьк.), но, напр., деепричастие того же вида, примыкающее к деепричастию, отвергается нашей языковой эстетикой: «Идя разговаривая, мы незаметно оказались у своего дома»— фраза, которая представляется нам если не совсем недопустимой, то, по крайней мере, спорной относительно её качества. (См., однако, замечание, сделанное на стр. 380 и далее).

Особенно влияют в смысле выбора вместо них других возможных конструкций «подвёртывающиеся», но без перечислительной интонации, повторные относительные слова и союзы: который, что и под. Так, скорее всего авторским недосмотром объясняются фразы: «Тихая, уединённая жизнь в нашей деревенской глуши с возможностью делать добро людям, которым так легко делать добро, к которому они не привыкли...» (Л. Толст.). «Все в батарее считали его капиталистом, потому что он имел рублей двадцать пять, которыми охотно ссужал солдата, который действительно нуждался» (Л. Толст.). «Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или будущей невесты не вьщержит испытаний года» (Л. Толст.). «Смотря на искусство с уважением, приказал Кокошкину, директору театра, чтоб он передал Писареву, чтоб он умел обращаться с дамами и не позволял бы себе неприличного тона» (арт. Щепкин). «Нас понесло с такой силой, что, нагнав какое-то бревно, мы так в него стукнулись, что дрянной паром проломился и вода разлилась по палубе» (Герцен.).

Как убедительно показал Л. Гроссман («Творчество Достоевского. Стилистика Ставрогина», стр. 131 и сл.), «Исповедь Ставрогина» дана автором в нарочито неотделанном, «отталкивающе неприглядном»слоге. Этой установке соответствует, напр., и фраза: «Я так был низок, что у меня дрогнуло сердце от радости, что выдержал характер и дождался, что она вышла первая...»

В произношении делает более приемлемыми некоторые подобные скопления разный характер тонирования отдельных частей. Ср. у Фета: «Рассказать, что отовсюду На меня весельем веет, Что не знаю сам, чтб буду Петь,— но только песня зреет». «Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали его зрение» (Л. Толст.). «...После её доводов было признано, что угол за занавеской как раз и есть то, что требуется для редкостного жильца» (Федин). «Вот я, женщина, иду по этой дороге и чую в себе такую силу, что вырву с корнем всё, что встретится на пути» (Тренёв).

Предварительное взвешивание, сознательное отталкивание от возможного антиэстетического скопления союзов мы вправе подозревать в тех уже «отделанных» фразах, где возникавшая трудность обойдена и скопление устранено; ср.,напр.: «Нет, нет! не оттого признаньем медлю я, Что я боюсь —она не отзовётся Мне на мою любовь,'холодный смех тая...» (Полонск.). «Я сказал ему, что боюсь, не утонула бы женщина в грязи» (Горьк.); при отсутствии предшествующего что, после боюсь естественно появилось бы чтобы. «Я знаю, милая, добрая княжна,— сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель, и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит» (Л. Толст.). После было сознательно опущено естественное второе что.

Или: «Медвяный аромат набухающих почек тополей был так приторно сладок, что у Давыдова, когда он начал говорить, было такое ощущение, как будто губы его слипаются и даже вкус мёда ощущал он, касаясь языком нёба» (Шолох.). Второе «угрожавшее» что обойдено при помощи близкого по смыслу как будто.

Расположение слов, определяемое эстетическими мотивами* и установкой на выразительность специально выбираемых элементов, выступает в виде тех или иных речевых фигур. Среди последних упомянем только одну из особенно характерных — так называемый хиазм, расположение параллельных или одинаковых слов в сочетающихся грамматических парах или предложениях в виде буквы х (т. е. в обратном порядке): «Была без- радости любовь, Разлука будет без печали» (Лерм.). «Слишком знаем мы друг друга, Чтоб друг друга позабыть» (Лерм.).

Исключительный по выразительности хиазм дан Пушкиным в «Руслане и Людмиле», где пересечение дорог, о котором говорится во фразе, внешне передаётся хиазмом (пересечением) словесным: «Вот под горой путем широким Широкий пересекся путь».

Говоря о стилистических установках в синтаксисе, нельзя оставить без замечаний очень существенного общего различия.

Подчиняясь в основе тем же правилам сочетания форм и использования служебных слов (т. е. осуществляя те же виды согласования, управления и примыкания, нуждаясь в основном в тех же предлогах, союзах и под.), устная и письменная речь, как всем хорошо известно, стилистически друг от друга отличаются. Первая по своей природе рассчитана на слушателя, вторая—на читателя; первая произносится, вторая пишется. Произносящий и слушающий в большинстве случаев не могут ■ по самим условиям осуществления устной речи и восприятия её иметь дело с очень большими синтаксическими целыми: темп речи предъявляет требование, чтобы материал «подавался» на данном отрезке времени без заметной задержки, чтоб он был дан сразу, вообще говоря, без поправок.

Наоборот, пишущий и читающий не нуждаются обязательно в том, чтобы мысль разбивалась в своём грамматическом оформлении на небольшие части: в процессе сложения на письме длинной фразы автор всегда имеет возможность дать оформление сначала одному звену мысли и связать с ним другие иногда значительно позже, когда они уже «подоспеют»; система, напр., союзов, отражающих основное устремление к дальнейшему (причинность, цель и под.), позволяет наметить, чтб нужно выразить, и сосредоточиться на отделке подлежащего оформлению. Пишущий всегда может и должен перечитывать написанное: перечитывая, он исправляет не удовлетворяющее его и предлагает читателю текст, обязательно отделанный (или предполагающий требовательность к отделке); наличие условий для медленной отделки позволяет оперировать ббльшими целыми, чем при речи устной, когда обычно отделка — выбор из навёртывающихся возможностей (если речь - не выучена напамять) — должна совершаться быстро.

Письменная речь значительно более «литературна», в ней значительно более отборочного, чем в речи устной. Говорят все, не проходя обязательно соответственной выучки; тот, кто пишет, обязательно учился. Устная речь в громадном числе случаев — на службе повседневных бытовых потребностей говорящих; письменная — обслуживает важное, а предназначенная для печати — особенно важное или рассчитанное на широкое распространение.

На устную речь в смысле её характера и синтаксических особенностей постоянно оказывает поэтому громадное влияние просторечие, фамильярные способы разговора, язык непретенциозного общения. Таким образом, синтаксис устной русской речи, как и её лексика, свободнее от влияния старославянского языка и языков, которые влияли на русский главным образом или исключительно через книгу.

Наоборот, письменный язык, продукт книги и школы, сохраняет в себе многое, что сложилось в старинных стилях на почве уже отживших и отживающих идеологий.

Наблюдая отличия синтаксиса устной разговорной речи от речи письменной (причём та и другая у того же самого лица, при всей разнице, связаны тысячами переходов друг в друга), для значительной части словосочетаний нужно констатировать их теснейшую зависимость от специфической для каждого из видов речи лексики. Многочисленные старославянизмы письменной речи сообщают ей одновременно и синтаксическую физиономию: главным образом в письменной, напр., речи употребляемое предшествовать ведёт за собой типическое для него управление (дательным), возглавлять — винительным, внушать кому-нибудь что-нибудь, внедрять в кого-нибудь что-нибудь; льстить себя надеждой, исполненный решимости и т. д., и т. д.: «Когда я создавал героя, Кремень дробя, пласты деля, Какого вечного покоя была исполнена земля!» (Блок).

Это же нужно сказать и о словах, вошедших из немецкого, французского и т. д.: импонировать (с дат.), дирижировать (створ.), претендовать (на что-либо), симпатизировать (с дат.), интересоваться (чем-нибудь), интерес (к чему-нибудь), или о кальках, вроде влиять на кого-нибудь, развивать что-нибудь и под.

Книжны и типичны для определённых литературных жанров (научно-философского, публицистического, канцелярского) синтаксические связи многих отглагольных существительных: истолкование (с род.), забвение (с род.), но омерзение (к чему-либо), отвращение (от чего-либо или, чаще, к чему-либо): «Слова Марьи Петровны яснее выразили моё смутное отвращение к уклонению от войны» (Гарш.), «...все чувствуют в равной степени неодолимое отвращение от частных занятий...» (Григор.).

Ср. и типические канцеляризмы, как: согласно чего-нибудь (приказа, распоряжения и под.), отправлено января пятого дня и т. п. «Его [лес] гнали молем, россыпью, а у Макарихи ловили, согласно договоров с лесными конторами, вытаскивали по склизам и складывали в штабеля» (Леон.).

Значительно реже в устной речи почти неотъемлемые в письменной причастные и деепричастные сочетания; они попадают в неё

из речи книжной и в ряде случаев несут с собой впечатление литературной нарочитости. Чужды разговорному языку также обособленные прилагательные. Проходит различие между устной и письменной речью и по линии форм сказуемости: устная склонна, напр., значительно больше к формам полным (на -ый, -ой, -ая, -ое; -ий, -яя, -ее); в ней необычны предикативные прилагательные, тяготеющие к полш^значным глаголам; лишь как редкое исключение можно в ней встретить связку есть и под.

Меньшая развёрнутость фразы устной сравнительно с письменной сказывается в ограниченности числа членов, входящих в состав ряда с перечислительной интонацией, и в относительной редкости сложных предложений с несколькими степенями зависимости придаточных.

Хотя служебные слова (особенно предлоги) в большинстве одинаково составляют необходимый фонд и устного и письмен* ного языка, но, как мы видели, и тут возможны довольно большие различия в выборе: союзы, напр., ибо, вследствие того что, нежели, вообще говоря, чужды разговорному языку; из предлогов в нём решительно предпочитаются формы с русской огласовкой: перед, через (ср. книжные пред, чрез).

Для правильного представления о фактах нужно, однако, принять во -внимание обусловленность выбора синтаксических средств ещё и характером того жанра, для которого они избираются. Язык ораторский зачастую бывает значительно ближе по своим установкам к письменному (книжному) языку, чем к собственно устному — разговорному. Язык поэзии, напр., в определённых её видах пользуется многими синтаксическими средствами, типичными как раз для языка разговорного, в других, наоборот,— специфически отборочными, и под.