ПОИСКИ КРИТЕРИЕВ ПРАВИЛЬНОЙ РЕЧИ
Известно, что наряду с вариантами, допускаемыми нормами литературного языка, существует и множество отклонений от нормы, как принято говорить, речевых ошибок. Причем в большинстве случаев такие отступления не случайны, а обусловлены либо непоследовательностями и противоречиями во внутренней системе литературного языка, либо воздействием внешних факторов (территориальных или социальных диалектов и т.
д.) В 1929 г. швейцарский ученый Анри Фрей в составленной им «Грамматике ошибок» справедливо отметил, что многие ошибки, в сущности, закономерны и подсказываются аналогией или другими системными проявлениями живого языка.Таким образом, и добрые всходы, и сорные травы произрастают на одном и том же поле. Каждый нормализатор-практик (в том числе и учитель русского языка) поставлен перед труднейшим вопросом: как отделить продуктивные и полезные новообразования от речевых ошибок, если причины появления и тех и других иногда совпадают? Где критерии разграничения правильного и неправильного?
Некоторые исследователи полагают, что основным признаком правильной речи служит сама устойчивость, стабильность языковой формы. Однако, как это уже следует из признания динамической теории нормы, данный критерий не является надежным. Хотя в целом язык (а за ним и норма) действительно изменяется медленно, постепенно, есть немало случаев резкого сдвига нормы, совершающегося при жизни одного поколения. Например, в Словаре Ушакова еще рекомендовалось произношение бес- проволо[иін]ньій телеграф, нормой ударения в родительном падеже считалось: пруда, блиндажа, метража. Сейчас такое употребление признается ненормативным. В то же время признаком устойчивости могут обладать и речевые ошибки. Так, встречающееся и сейчас ударение портфель отмечено еще в 1842 г., ударение документ — в 1885 г.
Было бы также опрометчиво целиком опираться лишь на степень употребляемости, распространенности той или иной языковой формы.
Конечно, количественные показатели весьма существенны при анализе языка и нормативной оценке. Особенно ценными представляются результаты подлинно массовых социолингвистических обследований. Но нельзя абсолютизировать формально-числовые данные, полагаться при установлении нормы только на статистику. В ряде случаев решающими оказываются не количественные, а культурно-исторические факторы. Ударение квартал, например, является весьма распространенным (статистически, возможно, и преобладающим). Однако литературная норма оберегает традиционный вариант квартал (подробнее об ударении в этом слове см. с. 88).Кроме того, статистика применительно к языкознанию еще не нашла строгой методики в выборе исчисляемых объектов. В этом случае, по выражению видного советского языковеда Р. А. Будагова, «статистика превращается в элементарно неточную науку». Поэтому у французских писателей братьев Гонкур в свое время были основания, правда по другому поводу, записать в дневнике: «Статистика — это самая главная из неточных наук». Скептическое отношение к якобы универсальной и главенствующей роли математики — царицы наук — высказывал известный советский кораблестроитель и математик А. Н. Крылов. Он любил повторять слова естествоиспытателя Томаса Гекели. «Математика, подобно жернову, перемалывает то, что в него засыпают, и как, засыпав лебеду, вы не получите пшеничной муки, 1gt;ак, исписав целые страницы формулами, вы не получите истины из ложных предпосылок». Поучительны в этом смысле и слова известного советского математика Н. Н. Моисеева: «Сегодня мы, математики... отлично понимаем, что лишь небольшая часть проблем, стоящих перед человечеством, поддается математической формализации и описанию на языке математики. И это не следствие слабости математики. Эта ситуация отражает тот факт, что человек познает истину не только с помощью чисто логических процедур» (Лит. газ.— 1973.— 1 янв.).
Для советского языкознания неприемлемы эстетические и прагматические теории, провозглашенные некоторыми зарубежными лингвистами.
Так, согласно лингвоэстетической концепции профессора романской филологии в Мюнхенском университете К. Фосслера, главным признаком правильной речи служит «чувство вкуса», индивидуальная интуиция. Но еще в Г911 г. русский языковед В. И. Чернышев справедливо писал: «Стилистические мерки и вкусы существуют для известного времени и меняются так же, как меняется язык» (Правильность и чистота русской речи.— Избранные труды.— М., 1970.— Т. I.— С. 444).Нет нужды доказывать, что интуиция и субъективное ощущение (чувство вкуса) — весьма ненадежные советчики при нормативных оценках общеязыковых явлений. Нельзя согласиться и с прагматической теорией, предложенной другим немецким языковедом — Г. Клаусом, который в книге «Сила слова» высказывает мысль о том, что нормы языка лишены всякой ценности с точки зрения истины (а следовательно, и не нуждаются в научноисторическом осмыслении).
Суждения об условной (законодательно-этической), а не объективной природе языковых норм разделяются и некоторыми исследователями русского языка. Конечно, представленные в виде своеобразного кодекса (в словаре, грамматике и т. п.) нормы языка чем-то напоминают правовые нормы (характер закона, напримёр, имеют орфографические нормы, нарушение которых влечет за Собой даже определенные социальные санкции). Однако отождествлять нормы языка и нормы права было бы ошибочным. Языковые нормы, особенно нормы такого развитого литературного языка, как русский язык,— это явление более сложное и многоаспектное, отражающее и о бщественно-эстетичес кие взгляды на слово, и внутренние, независимые от вкуса и желания говорящих закономерности языковой системы в ее непрерывном развитии и совершенствовании.
Соотношение нормы и системы языка "стало особенно привлекать научное внимание после работ известного зарубежного лингвиста Э. Косериу (Синхрония, диахрония и история Ц Новое в лингвистике.— М., 1963.— Вып. III и др.). Согласно этой теории, система охватывает «идеальные формы реализации определенного языка, то есть технику и эталоны для соответствующей языковой деятельности» и как бы отвечает на вопрос, как можно сказать, используя потенциальные возможности данного языка.
Действительно, знание системы позволяет судить о языковом новшестве научно, объективно, рассматривая его как реализацию определенной возможности, заложенной в системе. К сожалению, даже такой подход не гарантирует нас от ошибок при разграничении: «норма» — «ненорма». Например, в современной устной (особенно профессиональной) речи весьма распространены формы лектора, лекторов (вместо лекторы, лекторов). Система русского литературного языка в самом деле открывает возможность образования форм на -а(-я) у существительных мужского рода, имеющих ударение не на последнем слоге (ср: доктор — доктора, директор — директора). Таким образом, с точки зрения системы форма лектора правильна, однако она еще никак не может быть признана нормативной.Широкой популярностью среди исследователей пользуется критерий нормы, предложенный в 1948 г. Е. С. Истриной:
«Норма определяется степенью употребления при условии авторитетности источников» (Нормы русского литературного языка и культура речи.— М.; Л., 1948.—С. 19). Действительно, ссылка на литературные примеры — обычный прием для доказательства правильности того или иного выражения. Картотеки цитат из классической и советской литературы составляют естественную и наиболее надежную базу современных нормативных словарей. Конечно, при анализе текстов необходимо учитывать и развитие языка, и мотивированные художественным замыслом отступления от общелитературных норм, и возможность небрежного, невнимательного отношения или ошибок диалектного характера, которые встречаются даже у авторитетных писателей и поэтов (ср. у Твардовского: с подвезенным зерном вм. подвезённым; у Грибачева: завклуб вм. завклубом; у Т. Тэсс: командировочный инженер вм. командированный; у А. Гусева: яблоней вм. яблонь и т. п.).
Авторитет источника, таким образом, может оказать и плохую услугу при нормализации речи. Поэтому для установления нормы на основе наблюдений над текстами художественной литературы необходимо, с одной стороны, привлечение широкого и разнообразного по жанрам круга источников, а с другой стороны, критическое отношение к тексту и строгое разграничение собственно авторской речи и имитации языка персонажей.
Заслуживает внимания принцип целесообразно с- т и, выдвигаемый в качестве основного критерия языковой нормы. Собственно говоря, такой подход к языку далеко не нов и обозначился еще у философов-материалистов XVIII—XIX вв. Например, Д. И. 'Писарев так понимал «красоту языка»: «По нашим теперешним понятиям красота языка заключается единственно в его ясности и выразительности, то есть исключительно в тех качествах, которые ускоряют и облегчают переход мысли из головы писателя в голову читателя» («Реалисты»). Принцип целесообразности выводит понятие «норма» из узкой сферы системных соотношений внутри языка или исканий расплывчатых художественных идеалов в области практической речевой деятельности и соотношения языка и мышления, языка и действительности. Такой подход к норме представляется весьма заманчивым, так как высшая цель совершенствования языка (и его норм) — это, действительно, сделать язык наиболее удобным, наиболее эффективным средством общения между людьми.
Существенно, однако, подчеркнуть, что сам принцип целесообразности рассматривается по-разному. С одной стороны, это целесообразность, эффективность той или иной языковой формы для понимания высказывания вообще, а с другой — ее пригодность, оправданность в данной, конкретной речевой ситуации. Вторая, ситуативная трактовка нормы была наиболее отчетливо сформулирована видными советскими языковедами В. Г. Костомаровым и А. А, Леонтьевым (Вопросы языкознания.— 1966.— № 5). Авторы писали: «... самое норму следует, видимо, рассматривать не как нечто изолированное, а как систему норм, варьирующихся от случая к случаю» (с. 8). Очевидно, что при таком функционально-стилистическом подходе («от случая к случаю») имеются в виду нормы речи, а не нормы общелитературного языка.
Если же ставить задачу отыскания именно норм я з ы- к а, отвлекаясь от частных, не поддающихся исчислению информационных заданий, то необходимо обратиться к принципу целесообразности в его более общем толковании. В самом упрощенном и обобщенном виде он может быть выражен так: целесообразно, а следовательно, и правильно то, что способствует пониманию высказывания; наоборот, нецелесообразно, а следовательно, и неправильно то, что мешает ясности выражения или что трудно произнести или запомнить.
В этом аспекте целесообразность предстает уже не как ситуативно-речевая, а как структурно-языковая предпочтительность данного варианта, данного способа выражения, что в известной мере связано с общим направлением в развитии языка. Такой подход обеспечивает органическую связь нормы с эволюционирующей системой языка, которая перестраивается вследствие преодоления противоречия между изменяющимися потребностями общения и наличными средствами и техникой языка.Необходимо подчеркнуть, что в принцип целесообразности нормы входят не только формально полезные свойства языковых единиц (облегчение произношения, упрощение парадигмы склонения и спряжения, устранение грамматической омонимии и т. п.— подробнее об этом рассказывается в соответствующих главах книги), но также культурно-историческое содержание и эстетическая значимость данного способа выражения. Это заставляет нормализаторов при характеристике сосуществующих вариантов (прожил — прожил, договор — договор, тракторы — трактора, в цехе — в цеху, сто граммов — сто грамм, сосредоточивать— сосредотачивать и т. п.), несмотря на продуктивность образования и даже количественное преобладание некоторых новых форм, отдавать предпочтение традиционным вариантам прожил, договор, тракторы и т. д.
Таким образом, норма литературного языка — сложное, диалектически противоречивое и динамическое явление. Оно слагается из многих существенных признаков, ни один из которых не может быть признан решающим и самодовлеющим при всех обстоятельствах. Норма — это не только социально одобряемое правило, но и правило, отражающее закономерности языковой системы и подтверждаемое словоупотреблением авторитетных писателей.
Признание нормативности (правильности) языкового факта опирается обычно на непременное наличие трех основных призна-
ков: 1) регулярную употребляемость (воспроизводимость) данного способа выражения; 2) соответствие этого способа выражения возможностям системы литературного языка (с учетом ее исторической перестройки); 3) общественное одобрение регулярно воспроизводимого способа выражения (причем роль судьи в этом случае обычно выпадает на долю писателей, ученых, образованной части общества).
Как двуликий Янус, норма обращена и к языковому прошлому, озаренному доброй культурной традицией, и к настоящему, которое поддерживается полезными свойствами новообразований и продуктивными тенденциями литературного языка. Преодолевая недоверие к сознательной и научно обоснованной языковой политике (вспомним лозунг писателя А. Югова: «Русский язык сам собой правит»), нормализаторы в то же время должны знать и пределы своим возможностям. Крылатым выражением стали слова римлянина Марцелия, обращенные к императору Тиберию: «Nec Caesar non supra grammaticos» («Даже император не превыше грамматиков», т. е. и император не властен над языком). Воспитывая уважение к минувшему (черту, по словам Пушкина, отличающую образованность от дикости) и отвергая пришибеевскую страсть к запретительству, учитель русского языка путем вдумчивого, исторического анализа может и обучить своих питомцев осмысленному владению нормами литературного языка, и привить им благородную любовь к родному слову.
* * *
Итак, объективный, динамический и противоречивый характер норм русского литературного языка диктует необходимость сознательного и осторожного подхода к оценке спорных фактов современной речи. Нормализаторский радикализм, как свидетельствует история языкознания, был отнюдь не лучшим оружием языковой политики. К сожалению, не во всех научно-популярных книгах и массовых пособиях по культуре речи обнаруживается научно обоснованное и в достаточной мере деликатное решение сложных проблем литературной нормы. Современный этап научной разработки русского литературного языка предполагает необходимость компетентных и профессиональных решений. Рассмотренный выше комплексный подход к установлению нормы в известной мере гарантирует от ошибок при разграничении правильного и неправильного. Хорошими помощниками учителю служат современные нормативные словари. Правда, и в них не всегда можно найти готовый рецепт на все случаи жизни. Только знание общих закономерностей и тенденций в развитии русского литературного языка поможет учителю определить конкретную тактику поведения при столкновении с разнообразными казусами современной речи.