О ПОДЛИННОЙ И МНИМОЙ ТАВТОЛОГИИ
Во многих пособиях и справочниках по культуре речи справедливо порицается употребление тавтологических сочетаний: моя автобиография, коренной абориген, мемориальный памятник, мемориал памяти, сегодняшний день, первый пионер, смелый риск, житница зерна, броский эффект, маршрут движения и т.
п. В этих сочетаниях определение или зависимое слово повторяет признак, уже содержащийся в главном слове. Подобные выражения не соответствуют нормам литературного словоупотребления, их следует избегать в речевой практике. Только недосмотром можно объяснить появление в печати таких, например, тавтологических сочетаний: главная суть (Лит. газ.— 1965.— 29 февр.), преднамеренная провокация (Известия.— 1965.— 21 февр.), сильнейшие асы (Коме, правда.— 1967.— 6 апр.) и т. п. Очень распространено в сочинениях учащихся и абитуриентов тавтологическое выражение гуманность и человечность, хотя само слово гуманность и означает ‘человечность, любовь к людям*.Однако нередко случается так, что прежде тавтологические, избыточные словосочетания перестают быть таковыми. Происходит это или в результате забвения буквального, исходного смысла слов, или в связи с изменением их значений, или по другим причинам. Например, критике со стороны пуристски настроенных ревнителей чистоты языка подвергалось выражение монументальный памятник. Действительно, если иметь в виду только прямое, исходное значение прилагательного монументальный (‘относящийся к монументу; являющийся монументом’.; например, монументальное искусство), то выражение монументальный памятник может быть оценено как избыточное, тавтологическое. Однако еще в XIX в. на базе прямого значения прилагательного развилось переносное: монументальный — ‘пора
жающий своими размерами, величественностью; грандиозный’. Употребленное в этом значении (а на практике так чаще всего и бывает) прилагательное монументальный в соединении со словом памятник не создает тавтологии.
Немало случаев, когда определение, на первый взгляд тавтологическое, в действительности уточняет, конкретизирует обозначаемое понятие. Словосочетания подобного типа (реальная действительность, практический опыт, информационное сообщение и др.) не являются избыточными и не противоречат нормам современного словоупотребления. Ср. у писателей: Мастеровые вносили в конструкцию самолетов немало изменений, подсказанных практическим опытом (Саянов. Небо и земля); Эти люди накапливают громадный практический опыт (Тендряков. Среди лесов).Примером перехода тавтологического сочетания в разряд сочетаний, допускаемых нормами современного словоупотребления, может служить история выражения свободная вакансия. Первоначально слово вакансия (от франц. vacance — ‘свободное место’) означало ‘свободная, незамещенная должность’. Впоследствии оно стало употребляться и в значении «должность вообще». Ср., например: Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира (Л. Толстой. Война и мир); Скверно только быть дьяконом в плохом приходе, да еще на дьячковской вакансии, с шестью душами детей и с больной женой (Потапенко. Шестеро). Это смещение значения, естественно, потребовало присоединения уточняющего определения. Выражение свободная вакансия стало употребляться выдающимися мастерами слова. Например: Приятно было сознавать, что, предложив Бременскому свободную вакансию, он поступил справедливо и по совести (Ч е- хов. Дамы); Иногда знакомые, встречаясь... сообщают о свободных вакансиях на хороших судах (Новиков- Прибой. Море зовет); Должен вас предупредить, что с в о- водных вакансий у нас нет (Ильф и Петров. Светлая личность). Постепенное забвение первоначального значения слова вакансия привело к появлению устойчивого (и всем понятного) сочетания свободная вакансия, уже практически не воспринимаемого как тавтологическое. Примечательно, что фраза: На медфаке нет ни одной свободной вакансии — дается в качестве примера (т. е. нормативного речения!) еще в Словаре Ушакова.
Все это приводит к выводу о том, что, хотя традиционное выражение есть вакансия является и более правильным с нормативной точки зрения, появившееся еще в XIX в. сочетание свободная вакансия сейчас уже вряд ли можно считать речевой ошибкой.При нормативной оценке тавтологических сочетаний не следует упускать из виду, что многие из них служат стилистическим целям, являются одним из способов усиления признака, целенаправленной характеристики предмета высказывания. Не случайно поэтому соединение синонимов и некоторые тавтологические сочетания имеют общую психологическую основу — задержку и концентрацию внимания на важном представлении путем повторения одних и тех же или родственных сигналов. «Мы,—замечал еще выдающийся русский ученый А. А. Потебня,— чтобы выразить лучше нашу мысль, нагромождаем слова, которые значат приблизительно одно и то же» (Из лекций по теории словесности.— Харьков, 1894.— С. 47). В устном народном творчестве, в классической й современной литературе встречается много сочетаний слов, которые в той или иной степени повторяют (усиливают) основной признак выражаемого понятия. Но ведь никто не станет браковать такие, например, широко употребительные выражения, как истинная правда, всякая всячина, слыхом не слыхивать, сиднем сидеть, криком кричать, вокруг да около и т. п., хотя они, в сущности; являются тавтологическими. Ср.: Это правда, истинная правда! (Лермонтов. Бэла); Тебе от этой войны разор один.— А что, разве не разор? Истинная правд а,— разноголосо загудели мужики (Г. Марков. Строговы).
Примеры подобного нанизывания синонимов мы нередко встречаем в произведениях А. П. Чехова. Например: — Этак мы всю дорогу поедем? — спросил землемер, чувствуя сильную тряску и удивляясь способности русских возниц соединять т их у ю, черепашью езду с душевыворачивающей тряской (Пересолил); — Боже мой, если ваше предположение справедливо, то ведь это... жестоко, бесчеловечно! (Следователь).
* * *
Очевидно, что нормализация словоупотребления, наиболее тесно связанного с материальной и духов-
ной жизнью общества, представляет собой задачу особой трудности.
Динамичный темп современной жизни делает непрерывным и все более убыстряющимся процесс нарождения новых слов, появления новых значений (не случайно в Словарном отделе Института русского языка АН СССР осуществляется регулярное издание словарных материалов под названием «Новое в русской лексике», содержащих лексикографическое описание не зафиксированных в словарях слов, значений и словосочетаний из периодической печати каждого года). Думается, что в будущем следует ожидать еще более стремительного вхождения в литературный язык профессиональной лексики, значительного прироста рациональных аббревиатур и экономичных сложносоставных слов. В этом океане слов, где причудливо совмещается старое и новое, где соседствуют и переплетаются элементы разных стилей и жанров, где удачные, перспективные новообразования сосуществуют рядом с недолговечным словесным мусором, трудно плыть без надежного компаса. И конечно, лучшими путеводителями для учителя русского языка служат современные словари: толковые, фразеологические, синонимические, словари трудностей, словари паронимов и другие справочники нормативного характера.
В языке идет вечная борьба между его’ информационной и экспрессивной функциями, т. е. между стремлением к точности и недвусмысленности наименования и тягой к расширительному и нетривиальному применению слов. Понятие правильности словоупотребления не является постоянным и абстрактным свойством. Как уже указывалось выше, оно слагается из суммы признаков: распространенность и регулярная воспроизводимость
данного значения слова, соответствие его общему психолингвистическому механизму семантического развития.
Широкий доступ в общенародный обиход многих производственных и научных терминов, возникновение на их основе новых метафор и фразеологических выражений — свидетельство роста и обогащения русского литературного языка. Но любым богатством нужно пользоваться умело и нерасточительно. Утрата чувства соразмерности и сообразности при сочетании слов ведет к проявлению дурного вкуса и нарушениям лексических норм. Злоупотребление научной и профессиональной лексикой, броскими эффектными словосочетаниями не украшает и не упрощает нашу речь. Чем выше уровень общей культуры, тем меньше претензий на оригинальность. Простота и скромность — вот непреходящие черты истинно культурной речи, черты, которые усиливаются вместе с ростом общественного сознания. Не случайно, говоря о временном характере условного ученого языка, А. И. Герцен в «Былом и думах» мудро заметил: «По мере того, как мы из учеников переходим к действительному знанию, стропила и подмостки становятся противны,— мы ищем простоты».