Печка
Много слез пролил я в жизни, но больше всего меня заставила плакать вот эта печка, возле которой сейчас греюсь, которая варит мне картошку, греет чай, сушит одежду.
Сняв в Никольском боковушку, я был счастлив в этой конуре.
Стояла зима. Промерзшая печь топилась часов пять и все время неистово дымила. И мои мечты ощутить запах родного, пусть не окончательно своего очага осуществились. Я пропитался этим запахом сверху донизу и чувствовал себя таежником, геологом или охотником, ночующим в тайге у костра.Назавтра я поехал в свой домик с утра пораньше, вновь топил, кашляя, задыхаясь и плача. Ртуть в градуснике, привезенном с собой, и носу не высовывала, съежившись от страха в красную каплю внизу.
Я так ни за одной девушкой не ухаживал, как за печкой. Выбирал дрова, пробовал варианты. Клал смолистые сосновые, исторгавшие черный дым, или начинал с березовых, или пробовал сочетания. А то и вовсе наталкивал сухой щепы, которая весело занималась, но тут же задыхалась в собственном дыму. В отчаянии я выскакивал на улицу и сквозь слезы глядел на трубу. Жиденький дымок сочился из нее. Может, в трубе дохлая ворона? Полез на крышу, проверил. Нет, в трубе чисто, а живые вороны сидепи на соседних крышах и обо мне сплетничали.
Надо ли говорить, что я простыл, сморкался и кашлял по ночам. Но я не сдавался. Самое малое по три-четыре часа уходило на растопку печки. Она затапливалась, когда у меня кончались все силы. Но, и заплаканный, п измазанный, я не сердился на печку, радовался своему уголочку, радовался тому, как сквозь слезы, будто бриллиантовый, идет за окном снег.
Иногда ко мне заходил сосед Иван Михайлович. Видя мои мучени а, он сказал: «Надо глины достать н трещины замазать». Я развел глину и целый день обмазывал печку, уничтожая большие и малые зазоры между кирпичами. Но, и обмазанная, пострашневшая, печка не затапливалась.
«Ну, голубушка, — просил я, поднося спичку к вспыхивающей бересте, — ну почему дым не идет в трубу?» И уже сам нашел Ивана Михайловича и попросил привести печника.Печник прибыл, обстукал печку, как больную, подергал задвижку, пнул ногой отдушину и произнес:
- Печка у тебя хорошая.
- Но, — заикнулся я, показывая как свидетельство закопченный, похожий на южное небо ночью потолок.
- Как-то же жили, — резонно сказал печник. — А хочешь, давай развалим!
- Давай! — отчаянно согласился я.
- Развалить-то развалим, а на дворе зима. Нет, живи до лета.
Оставшись один, я встал перед печкой на колени, зажег лучину и весь чуть не вделся в устье. Вывернул голову — дымоход был свободен, и в него, отделяясь от лучины, уходило волоконце светлого дыма. Я поставил горящую лучинку боком к закопченным кирпичам, потом, так как нравилось глядеть на огонь, стал подбавлять еще лучинок. Печь не дымила, дым от растопки исчезал в трубе. Я стал подкладывать дрова чуть потолще, закрыл дверцу, услышал слабое гудение тяги.
Счастью моему не было выражения. Я трясся от страха, что дым вновь окутает меня. Ничуть. Печка скоро так разошлась,
дрова так бесперебойно трещали, печь гудела так симфонически, что я, забывшись, раскочегарил ее до того, что треснула чугунная плита. Тогда я опомнился, больше не подкладывая, выждал, пока останутся одни угольки, и закрыл. Ртуть в градуснике ползла к пределу, избушка моя явно температурила. Стены трещали, в них внутри что-то осыпалось. Наверное, всех обитателей старых стен я вывел из спячки. Я открыл настежь двери, уже не от дыма, от жары.
Наутро я подошел к печке, как милосердный завоеватель к покоренной крепости. Затопил, опять начиная с малой лучинки. И вскоре печка дала такой жар, что ртуть в градуснике снова воспарила. На плите по случаю победы теснились кастрюли и сковородка, плясал от восторга чайник, сбоку грелась кода в ковше.
— Если б ты еще стирала, да посуду мыла, — говорил я, довольный, — да в магазин ходила, цены бы тебе не было. (600)
По В. Крупину