§ 4. Отражения звука 75.

Древнему славянскому и древнерусскому звуку ѣ в литературном русском соответствует е (с его вторичными изменениями в неударяемом положении): лѣто, сѣно, дѣло теперь звучат как лето, сено, дело.

Отступления гнёзда, звёзды, приобрёл, надёванный, издёвка, прозёванный и под. из гнѣзда, звѣзды, приобрѣлъ и под. представляют собою продукты грамматической аналогии; ср.: весло: вёсла—гнездо : х; весна.: вёсны — звезда : х; плела: плёл — приобрел ла:х; жевать : жёванный — надевать : х и под.

Надо заметить, что в отношении ѣ : е уже предреволюционное правописание, хотя и строго держалось этимологии в принципе, далеко не во всех случаях практически соответствовало действительному происхождению слова. Так, через е писались голень, песок, дремать, которым в других славянских языках соответствуют рефлексы «ятя»: ст.-слав, голѣнь, серб, гол^'ен, словен. golgn; ст.-слав, пѣсъкъ, укр. пісок, серб. nnjecaK, ело- вен. pesek, пол. piasek; ст.-слав, дрѣмати, укр. дрімати, серб. Дри]емати и т. д., и, наоборот, ѣ писался иногда в словах, где его исторически не было: сѣкира (др.-русск. секыра), змѣя (ст.- слав, змии), и под.

Есть серьезные основания думать, имея в виду факты памятников, свидетельства грамматиков и под. \ что в Москве произношением ударяемого ѣ до самой средины XVIII в. было і^е, а не е, как теперь, причем до XV в., повидимому, не имело значения даже различение ударяемости и неударяемости ѣ. Дифтонгическое произношение ударяемого ѣ, по всей вероятности, было особенностью только высшего слоя носителей литературного языка, сохранившего его как архаическую черту в конце концов еще старого киевского произношения, поддержанного на новой почве сходными чертами севернорусских говоров. С таким произношением рано начала конкурировать в Москве окончательно победившая только в XVIII в.

Особый вопрос представляет судьба ѣ после j в конечных слогах (положение, которое мы имеем в родительном падеже ед. числа женского рода, в именительном-винительном мн. ч. женского рода и в винительном мн. ч. мужского склонения местоимений и членных прилагательных). Здесь, повидимому, имело место, как принимал Шахматов, изменение ]ѣ в je, откуда под ударением jo; ср.: jejn>jeje>jejo. Принятию такого перехода, по моему мнению, не противоречит факт, смущавший специально обследовавшего вопрос об ѣ В. В. Виноградова,— наличие при окончании оѣ замены в грамотах XIV в. ятя буквою е и сохранения ятя (или замены его через и) в окончании иѣ. В случаях с оѣ (из о]ѣ) в ряде слов произносилось (под ударением) jo: тоё, самое и под., тогда как при ыѣ, иѣ (из ы]ѣ, и]ѣ) подобного перехода не было, так как не было случаев конечной ударяемости.

Специальный вопрос представляет и ранняя (уже с XIV в.) замена ѣ звуком е в слове целовать и дальнейший переход целовать в цоловать, откуда — почти до конца XIX в. встречавшееся написание цаловать. Вполне удовлетворяющего объяснения этих переходов нет; возможна догадка о специальной роли л, [123] оказывавшего исстари в русском свое влияние в направлении перехода ь в ъ, е в о. В данном случае эта тенденция могла осуществиться особенно под влиянием последующего ударяемого у (целую, целуешь и под.).

После звуков ш, ж, ч, j — ѣ или, вернее, долгое е, из которого этот звук возник, уже в более древнюю пору перешел в а; ср; в классе с инфинитивами на ѣ-ти (при настоящем времени с приметой і) — слышать, дрожать, молчать, стоять. Единственное отступление в русском языке представляет глагол кишеть (7см- шѣти), принадлежащий только восточнославянским языкам и являющийся в них, видимо, относительно поздним приобретением неизвестного происхождения.

Давним фонетическим ограничением рефлексации ѣ>е является переход ѣ в и.

Переход ѣ в и перед слогом с ударяемым и — явление общевосточнославянское и, возможно, относится уже ко времени до появления первых восточнославянских памятников. Переход этот мы видим в случаях:

Сидишь, сидит и т. д. из сѣдйціи, сѣдйтъ (сѣдитъ)—ср. др.- русск. сѣдѣти и параллели в других славянских языках: пол. siedziec и иод.

Вития, др.-русск. витии из вѣтии1 (так в старославянском); ср. группу отъвіыѵъ, вѣче и т. п.

Дитина — пишут, однако, детинаг,— (ср. укр. дитина, а не «дітина»), оі куда и дитя при дѣти. Ст.-слав. дѢта. Ср. подобное правописание в др.-русском: ...А жонка в то время детя выверже... (Пек. суди, грам., 98); ...А останетца дѣтя вотчичь... (Судебн. 1589 г., 35).

Мизинец из мѣ-зиньць (ср. в ст.-сл. и в живых славянских языках: ст.-сл. мѣзиньць, серб, мезимац «младший сын» и под.). В укр. мизинецъ (Гринч.) и мізинець, т. е. с отражениями и и ѣ, что, быть может, стоит в связи с былыми колебаниями ударения; ср. белор. мёзинец, мёзенец; но, сев.-русск. мезинец (М. А. Колосов, Сбо^н. Отд. русск. яз. и слов. АН, № 3, 1877 г., стр. 69).

В др.-русских памятниках, «не знающих перехода ѣ в и или знающих этот переход в очень ограниченном размере», известны случаи: надивйчье горѣ (Царств. Лет. XVI в.); ср. другое ударение девица-, синица Алф. (от «сѣнь»; ср. сѣ'ницам — там же, и дольную сѣ'ницу, Сборн. 1647 г.)3.

Что касается случаев, где ожидаемого перехода нет, то они находят свое более или менее правдоподобное объяснение. Так, слово зѣница, во-первых, имело колеблющееся ударение зѣница [124] [125] и зѣ'ница (ср. серб, зі'еница) — Слов, русск. языка Акад. наук, II, вып. 9, стр. 2953,— а во-вторых, вряд ли было исконным словом у восточных славян (ср. зѣнки, укр. зінка, белор. зяндк).

Пѣвица сохранило свое ѣ под влиянием пѣвьць.

Бѣжишь и т. д., видимо, имело давнюю параллель в системе форм, относившихся к бѣгу, бѣгут, инфинитиву бѣчи (ср. укр. бігти и русск. диалект, бечь), т. е. *бѣжеши, *бѣжеть и под.

Формы вроде грѣшишь, грѣшитъ и т. д., грѣшить, смѣшишь, смѣшитъ и т. д., смѣшить, как производные от грѣхъ, смѣхъ, не порвали с ними связи; спѣшишь, спѣшитъ и Т; д., спѣшйть были поддерживаемы такими образованиями, как спѣиіьно и под.

В инфинитивах, вроде лѣпить, мѣсить, замѣнить и под., и формах повелительного лѣпи, лѣпите и под. ѣ сохранилось под влиянием форм настоящего времени лѣплю, лѣ’пииіь и т. д.

Слово снигирь из снѣгирь (чаще писали этимологически; в укр. снігур) не представляет примера закона о переходе ѣ в и перед слогом с ударяемым и, так как переход гы в ги, по всей вероятности,— явление более позднее, чем действие этого закона. Написание снигирь, повидимому,— результат забвения этимологии слова, с одной стороны, а в говорах, где неударяемое ѣ отличалось своим отражением от и, продолжение старой тенденции — с другой.