§ 5. Отражения е[126].

Из е, восходящего одинаково к старым е и ь, в русском под ударением в положении перед твердым согласным и на конце слова фонетически возникало ё (о со смягчением предшествующего согласного): весёлый (но веселье), мёд, лён, прочёл, бельё, моё.

Чтобы уяснить себе типичные особенности, относящиеся к русскому е, нужно принять во внимание еще несколько специальных условий.

Характерны вариации группы -ер- (из -ьр-) между согласными. В этой группе е переходит под ударением в ё только тогда, если за р следует твердый зубной, т. е. твёрдый, чёрный, мёрзнуть, мёртвый, зёрна, но четверг, первый, верх, церковь, верба, смерть (ср. произношение «вьэръх, читвьэрьк, цэрькъфь, вьэрьбэ, пьэръвый'» и под.).

Сумароков, напр., писал: «Лучи светила померькают... И страшны молний сверькают...»

Заметим, что произношение «читвьэрьк, вьэрьх» и под. как литературное не узаконено. Ср. Е. Будде, «Очерк истории современного русского языка. XVII—XIX век», 1908 г.: «Ныне мы уже не пишем и не печатаем ь после р в этих и подобных словах, хотя и произносим р мягко, наблюдая в то же время и произношение твердого р в этих случаях у лиц с литературным образованием и даже у уроженцев города Москвы (стр. 32—33)1.

Далее, хотя звук ц теперь в русском литературном языке (в отличие от украинского) всегда тверд независимо от положения, в прошлом он был мягким и действует на предшествующее е именно как мягкий. Поэтому мы имеем молодец, а не «моло- дёц», скупец, а не «скупёц», сердец (род. мн.), а не «сердёц» и под.

С другой стороны, тоже бывшие в прошлом мягкими звуками ш, ж, память о мягкости которых отчасти сохраняет до сих пор орфография (ши, жи, шь, жь), влияют на предшествующее е как твердые: мы произносим ё в ведёшь, вернёшь, грабёж, лёжа, дёшев. К влиянию диалектного твердого ш следует отнести и литературное тёща; перед долгим мягким ш московского говора, на письме обозначаемом буквою щ, ожидалось бы е, но в ряде говоров, где щ произносится как долгое твердое ш, ё вполне естественно; из них-то оно, повидимому, и заимствовано[127] [128].

По поводу нашего произношения женский, деревенский, смоленский следует припомнить, что отвердение с здесь — относительно новая черта, чуждая, напр., многим севернорусским говорам (ср. и укр. людський, сільський и под.).

Слоги іи, ки, хи влияют на предшествующее подударное е как твердые, т. е. соответственно своему древнему произношению гы, кы, хы; поэтому имеем щёки (форму, повлиявшую и на пощёчина). Менее доказательны случаи вроде кровоподтёки, жохи, где возможно также влияние единственного числа[129] [130] [131] [132] [133] [134].

Нет перехода е в ё в начальном не- в префиксальных существительных и под. и в случаях переноса на него ударения с глаголов: немочь, нехотя, не дал.

В случаях вроде не дал и под., вероятно, издревле ударение не отличалось устойчивостью.

Нужно также принять во внимание, что в словах ненависть, недоросль мы имеем продукты старославянского влияния.

Древнеболгарский (церковнославянский) язык не знал изменения е в о с предшествующей мягкостью (ё). Поэтому многочисленные заимствованные из него слова произносятся до сих

пор на древнеболгарский лад, с тем, однако, отличием, что е смягчает, как вообще в русском, предшествующий согласный и неударяемое е произносится близко к и. Таковы: небо, перст (но напёрсток), дерзкий, серна, пещера, полезный, лев (но собственное имя онароднилось, ср. вариант — Лёв[135]).

В старом литературном языке (почти вплоть до половины XIX в.) церковнославянское произношение было в употреблении значительно большем, чем теперь. В ряде слов, где, напр., Пушкин произносил (или мог произносить) е, теперь, подчиняясь общей фонетической тенденции русского языка, мы произносим только ё (о): «На холмах пушки, присмирев, Прервали свой голодный рев» (Полтава), «И ты пришел, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой, твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил» (19 окт. 1825 г.). Особенно многочисленны случаи такого чтения в его юношеских стихах. Ср. также у его современников рифмы вроде Лафайэт и кладет (Д.

Довольно консервативными мы остаемся в произношении некоторых слов книжного происхождения, вероятно, непосредственно не восходящих к старославянскому; ср. учебный, вра~ чебный, душевный, плачевный. Правда, акад. А. И. Соболевский (Изв. Отд. русск. яз. и слов. Акад. наук, XXVIII, стр. 398) толкует их как правильные русские формы перед былым -ьн- (стар. тьмьный), но широкое распространение произношения тёмный, (ср. еще, напр., народи, неуёмный) и книжный характер приведенных им примеров не позволяют считать его мнение бесспорным.

Сказанное об е в словах, заимствованных из церковнославянского, относится к заимствованиям из других языков: пекарь, опека[138], конверт (канвьэрт), газета (газьэтэ), рента (рьэнтэ), лента (льэнтэ), момент (мамьэнт), пресса (прьэсэ), секция (сьэк- цыйэ), тема (тьэмэ), проблема (прабльэмэ), метр (мьэтр), спектр (спьэктр) и под.

Наряду с отмеченными особенностями фонетического происхождения или объясняемыми заимствованием мы найдем известное количество случаев, обязанных действию смысловых ассоциаций и производящих впечатление отклонений от общих фонетических законов. Таковы:

1 Переход е в ё (о) перед мягким согласным в дательном и местном падеже ед. ч., оканчивающемся на е: очёла и так же омёле (вместо фонетического «омеле»), обжора (обжоре), берёза (берёзе), п'одбплска (подоплёке). Ясно, что фонетические формы утрачены под влиянием остальных форм склонения, где е находилось перед твердым согласным.

2. Другой тип выравнивания имел место в творительном падеже ед. ч. женского склонения на я: под влиянием «стороною», «рекою» и под. вместо ожидаемых «землею», «свечею», «вожжею» имеем землёю, свечою, вожжою. Ср. фонетические формы моею, твоею.

3. Под влиянием «несёт», «несём» и под. вместо фонетических «несете», «плетете», «рвете» явились и получили в литературном языке исключительное господство — несёте, плетёте, рвёте.

4. Иногда ё (о) проникало в близкородственные слова: тётя— под влиянием тётка, горшочек — под влиянием горшок, мешочек — под влиянием мешок, околёсица — под влиянием околёсная (ср. «понес околесную») и под.

5. Под влиянием дёрнуть явилось нефонетическое дёргатьх. Новое литературное подчёркивать (ср. параллельное подчеркивать) могло возникнуть по аналогии с отдёргивать и под.

6. Наоборот, отсутствие ё (о) в шест (вм. ожидаемого «шост») с известной вероятностью объясняется (Зеленин) влиянием родственного по смыслу слова насест (из «насѣетъ»). Фонетическая форма—шост засвидетельствована, напр., в брянском говоре (Сборн. Отд. русск. яз. и слов. АН, LXXVI, № 4, 1904, стр. 94).

Вопрос о рефлексации в древнерусском конечного неударяемого е представляет значительные трудности. Пови- димому, в ряде влиятельных в истории ли гературного языка говоров в положении (ь)йе — е переходило в а (или качественно близкий к нему звук); так можно (хотя и не необходимо, см. Морф. § 5) объяснять, напр., формы им. мн. ч. кдльежблья, гв6здье>гвоздья и под. В других положениях, повидимому, как бесспорно свидетельствует произношение просьитьи,знаитьи, «просите, знаете», в говорах, легших в основу литературного языка, неударяемое е произносилось как звук, близкий к и.

В некоторых морфологических категориях, как напр., в им. п. ед. ч. среди, р. море, поле, произношение морьд, пѳльэ, говорит о промежуточной стадии — «морьо, польо», отражающей влияние параллельного твердого склонения; ср. дело, сено и под.

Из частных случаев отметим:

1. Если даже принять вместе с Шахматовым, что старые формы род.-вин. п. ед. ч. мене, тебе, себе часто выступали как 1 безударные (ср. случаи вроде «просил меня», «звал тебя»), то, при отсутствии надежных данных в пользу того, что конечное е фонетически отражалось в виде а(я), для данной категории естественно предпочесть другое возможное объяснение.

Меня, тебя, себя — явление обще-севернорусское, тогда как переход е>я принимается только для части севернорусских говоров.

2. В светских памятниках, начиная с XIV в., особенно в московских (с конца XIV в.), в употреблении форма 1 л. ед. ч. есмя. Но ср. и: «И иных святых мощей много во златых палатах цѣловали же есмя» (Путеш. Антония конца XII в. по списку XV в.). Реже (с XVI в.) употребляется форма 2 л. мн. ч. естя. Ее мы имеем, например, в Никоновской летописи, где слова нижегородского князя Бориса Константиновича к своим боярам передаются так: «Господіе мои, и братіа, и боаре, и друзи. Попомните, господіе, крестное цѣлованіе, как естя цѣловали ко мнѣ и любовь нашу и усвоеніе къ вамъ». В ответе старшего боярина Василия Румянца — более обычное есмя: «Вси есмя едино- мыслени къ тебѣ и готова за тя главы своа сложити и кровь изліати» (47).

Обе формы, вероятно, звучали чаще всего как энклитические, безударные.

Теоретически рассуждая, если есмя можно было бы рассматривать как архаизм, форму эту естественнее всего было бы сблизить с др.-греч. окончанием 1 л. мн. ч.— men. Естя тогда нужно было бы толковать как результат влияния есмя, причем частые формы есте следовало бы в этом случае рассматривать как фонетические, поддерживаемые к тому же многочисленными глаголами других классов с их окончанием -тех. Скорее, однако, есмя — искусственный случай передачи болгаризма — есме (ср. такую же искусственную форму 1 л. ед. ч. есми), может быть, первоначально отразивший чье-либо индивидуальное якающее произношение и традиционно закрепившийся только в канцелярском языке12.

3. Др.-русск. крестьяня, бояря и под.— из крестьяне, бояре; татаровя, бусурмановя — из татарове, бусурманове. Эти формы появляются в памятниках с XVI в.; ср., напр., древяня (в Лавр. сп. летописи), но характерно, что их недавнее распро- [139] [140] странение в диалектах было неодинаково: -аня, -яня, -яря и под.

Неустойчивость употребления отражена в таких, напр., текстах, как: «А которые выборные, столники стряпчие, дворяня московские, и жильцы, и городовые дворяне же, и дети боярские от всех чинов челобитье доносили...» (Из акт. при «Созерц. кратком» С. Медв.). Не исключена также возможность, что формы на -аня, -яня, -аря, -яря и -овя вошли в старую письменность как контаминации прежних на -ане, -аре, -ове и новых на -ана, -ара, -ова и под. Широко представленные в севернорусских диалектах, последние вряд ли, хотя почти и не отражены в древнерусских памятниках[141] [142], уступают по древности формам на -аня и т. д.; есть даже основания думать, что они древнее их[143].