ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ФИЛОЛОГИ О СТАРОСЛАВЯНСКОМ И ДРЕВНЕРУССКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ

Обсуждение на IX Международном съезде славистов проблемы языковой ситуации в Киевской Руси оживило интерес к вопросам образования и развития древнерусского литературного языка, среди которых всегда был и по сей день остается весьма существенным вопрос об отношениях между древнерусским и старославянским языком.

Изложение, систематизация и анализ высказываний отечественных филологов о старославянском и древнерусском языках, их генетическом статусе, структурных особенностях, общественных функциях

'Ср., например, оценку предпринятой в докладе Б.А. Успенского попытки вписать языковую ситуацию Киевской Руси в рамки «диглоссии»: «Характеристика языковой ситуации Киевской Русії в докладе Б. А Успенского основана не на новых фактических данных (хотя фактов со ссылками на литературу в докладе довольно много), а да содержании примененного к этой ситуации понятия диглоссии». Поэтому понятие диглоссии у Б.А. Успенского оказывается «не столько результатом обобщения новых данных, сколько априорным источником дедуктивных характеристик недостаточно изученных фактов». «Главным результатом безоговорочного подведения языковой ситуации Киевской Руси под абстрактное понятие диглоссии явилось категорическое отрицание возможности литературного функционирования древнерусского языка, основанное только на том, что такая возможность не предусмотрена в используемом понятии. Правда, за этим априорным положением проступают устаревшие взгляды иа старославянский язык как па единственный литературный язык Древней Руси» (Мелъничук А.С.

В пределах статьи невозможно сколько-нибудь полно изложить все аспекты интерпретации отечественными филологами проблемы соотношения и взаимодействия старославянского и древнерусского языка. Но в связи с тем, что в последние годы было выдвинуто требование заменить понятие «старославянский язык» понятием «древнеболгарский язык» и вновь извлечено па свет положение о церковнославянском языке (по терминологии некоторых болгарских коллег «древкеболгар- ском языке русской редакции») как единственном «древнерусском литературном языке», можно и полезно напомнить, хотя бы в самых общих чертах, что было высказано по этим вопросам в русской филологической науке.

В XVIII — начале XIX в. язык перзых славянских текстов, как и язык всех вообще славян, живших в «древние времена», называли «славянским» или «славонским»1. У Пушкина не отмечены ни v церков-

ріс горця русско/о литературного языка с толке зрен;.я тории диглоссии) К этим сценкам добавим несколько выписок из доклада Б. А. Успенского, х.чрак - шунзующих понимание этим автором особенное''ей древнерусской литера- туоы и культуры.также отношения (точнее: полного огсутстзия оуногпе ния) древнерусского языка к этим явлениям: -lt;С принятием христианства., церковнославянский язык получает статус языка официального культа, про- тивопоставляясь русскому языку прежде всего как язык сакральный языку профанному » (Успенский БЛ.

!См., например: Ломоносов М.Б. Полное собрание сочинений. М., 1952. Т. 7 С 587, 589; Ср с 897.

нославянскцй язык», ни «старославянский язык». Но Н.И. Надеждин в статье «Европеизм и народность в отношении к русской словесности» (1836) уже оперирует понятием «церковнославянский язык»[78]. М.А. Максимович в работах конца 1830—1840-х гг. использует термины «церковнославянский язык» и «старославянский язык»[79]. И.И. Срезневский в широко известных «Мыслях об истории русского языка» (1849) говорит о «старославянском наречии». В обращении оказалось два термина, между которыми не было проведено строгого различия. Неудобство такого положения усугублялось тем, что церковнославянским языком начали называть не только язык первых славянских переводов, но и позднейшие видоизменения этого языка на восточнославянской, сербской и болгарской почве. Возникла потребность в разграничении соответствующих понятий и терминов. Обнаружились два пути такого разграничения.

Ф.И. Буслаев писал: «Сведения о первоначальных отличительных свойствах церковнославянского языка почерпаются из древнейших его памятников. В рукописях церковнославянских, переписанных в России, даже в самых древних, заметно уже влияние языка русского, внесенное в них русскими писцами.

Таким образом в истории церковнославянского языка надобно отличать два периода: к первому относится язык древнейший, в наибольшей чистоте сохранившийся в древнейших его памятниках; ко второму — язык позднейший, образовавшийся под влиянием русского: это тот язык, которым мы пользуемся в ныне употребительных церковных книгах»[80].

Так наметилось разграничение языка древнецерковнославянского и церковнославянского, нашедшее отражение в ряде дореволюционных учебных пособий, в частности, в известкой книге СМ. Кульбакика[81].

Но возобладало и закрепилось в русском языкознании другое разграничение, согласно которому язык первых славянских переводов получил название старославянского, а его последующие изменения на территории различных славянских народов получили название различных редакций (или изводов) церковнославянского языка. В «Лекциях по фонетике старославянского (церковнославянского) языка», опубликованных посмертно в 1919 г., Ф.Ф. Фортунатов предложил такие определения: «Старославянским, или церковнославянским, языком называется тот древний южнославянский язык, на который в IX веке было переведено священное писание... с течением времени старославянский язык обратился у нас в тот искусственный, искаженный язык, который употребляется теперь в богослужении и называется церковнославянским языком. Для того чтобы не смешивать с этим ломаным языком тот древний церковнославянский язык, который мы открываем при изучении древнейших его памятников, я называю последний языком старославянским. Подобную же судьбу, как в России, старославянские тексты имели в Сербии и в Болгарии, и, таким образом, кроме старославянских текстов русской редакции, мы находим старославянские тексты сербской редакции, например Симеоново евангелие, и старославянские тек сты болгарской редакции, например Болонскую псалтырь. Но, кроме старославянских памятников этих трех редакций, вносивших в старославянские тексты примесь русского, сербского и болгарского языков, существуют также древние памятники старославянского языка, которые не обнаруживают признаков ни одной из этих редакций и представляют чистый старославянский язык: это так называемые «паннонские» памятники старославянского языка»[82].

Такая квалификация понятий была принята в отечественной филологии[83] и закреплена в советских учебниках по старославянскому Азыку[84]. Однако надо иметь в виду, что в трудам ряда филологов прошлого (например, А.И. Соболевского, А.А. Шахматова) находим термин «церковнославянский язык», употребляемый для обозначения не только собственно церковнославянского языка, но и старославянского языка. Нельзя пройти и мимо того факта, что если в советских учебниках по старославянскому языку четко разграничиваются старославянский и церковнославянский языки, то в учебниках по истории русского литературного языка эта четкость порой отсутствует[85].

После того, как в славистике было принято положение о солунекой диалектной основе старославянского языка, возник повод для механистического отождествления этого последнего с легшим в его основу диалектом (языком). Сформировался вопрос о возможности или невозможности замены понятия «старославянский язык» понятием «древнеболгарский язык». Этот вопрос небезразличен для истории русского литературного языка, поэтому приведем мнения наиболее авторитетных отечественных филологов по этому вопросу. Как известно, о значении древнеболгарского языка в истории русского языка много писал Шахматов. Правда, в одних работах, например в «Очерке современного русского литературного языка», он говорит о церковнославянском (по происхождению своему древнеболгарском) языке[86], но в других, например в работе «Русский язык, его особенности. Вопрос об образовании наречий. Очерк основных моментов развития литературного языка» речь идет присти о древпеболгарском языке[87]. В концепции Шахматова древнеболгарское влияние распространялось не только на русский литературный, но и на русский разговорный язык. Отсюда неудобство в использовании термина «старославянский язык» (или «церковнославянский язык»), употреблявшегося для обозначения языка специфически книжного, литературного. Поэтому у Шахматова мы находим не столько отождествление старославянского (церковнославянского) языка с древнеболгарским, сколько обращение к последнему как источнику не только книжного, но и разговорного воздействия на русский язык.

Большинство наших филологов, признавая солунскую диалектную основу старославянского языка, выступило против отождествления старославянского языка с древнеболгарским. Приведем высказывания некоторых из них.

Ф.Ф. Фортунатов: «Что касается старославянского, или церковнославянского, языка, то это, несомненно, язык южнославянский и притом родственный ближайшим образом с болгарским языком, хотя мы и не имеем пока оснований утверждать, что старославянский язык есть язык древнеболгарский: еще менее оснований признавать в нем язык древнесловинский, за который принимали его некоторые слависты»1.

А.М. Селшцев: «В лингвистике нет одного установившегося названия по отношению к языку кирилло-мефодиевских переводов... Некоторые пользуются термином «древнеболгаргкий»... Но этим термином надлежит пользоваться в том случае, если дело касается одного из периодов истории языка славян болгарских по сравнению с периодами последующими... Но сам по себе термин «древнеболгарский» недостаточно удовлетворителен по отношению к языку этих славян IX в. и к его отражению в кирилло-мефодиевских переводах: в то время на востоке полуострова болгары представляли собой не славян, а тюр ков. Только несколько позднее утвердилось за славянами болгарского государства имя «болгары». Но и позднее, как и в IX в., это население все еще называлось «словенами»... Исторические источники называют язык кирилло-мефодиевских переводов «словенским»... Более удовлетворительным считаем термин «старославянский» («старословенский»), хотя и он не вполне удачен: термин не определяет, к какой именно славянской группе относился этот язык в своей основе. Но этот термин указывает на лингвистическое значение этого языка для исторического изучения славянских языков»2.

Л.П. Якубинский: «Иногда старославянский, или древнецерковнославянский, язык называют также древнеболгарским. Конечно, македонские диалекты, к которым принадлежит и солунский, близки к болгарским диалектам. Но они хотя и близки, все же не тождественны с болгарскими (имеют свои особенности, отличающие их от болгарских). Вместе с тем, и это самое главное, старославянский язык вовсе не был языком местного значения — македонским, болгарским и др.; он был литературным языком, общим в свое время почти для всех славян; следовательно, давать ему какое-нибудь узко местное название было бы неправильно; да к тому же старославянский язык как язык литературный ь своем развитии еще при Константине и Мефодпи включал и элементы, особенно лексические, других славянских языков. Поэтому не следует старославянский язык именовать древнеболгарским. Термин же «древнеболгарский» нужно применять для обозначения собственно древнего болгарского языка (как есть термины «древнерусский», «древнесербский» и др.)»:;

В.В. Виноградов: «Чрезвычайно важно разобраться в сложном «междуславянском» составе того старославянского, или церковно- славянского, типа языка, который затем получил своеобразное развитие на восточнославянской почве»; «Старославянский книжный язык был очень пестр по своему составу. В нем скрещивались и сливались разные народно-языковые стихии славянского мира и отражались византийско-греческие и латинские воздействия»; «Вместе с тем очевидно, что старославянский язык, даже если принять его диалектной основой говор македонских, солунских славян, в процессе своего письменного воплощения подвергся филологической, обобщенной обработке и включил в себя элементы других южнославянских говоров. Согласно выводам наиболее авторитетных славистов, старославянский язык уже при своем образовании представлял тип интернационального, интерславянского языка »[89].

Первой научной концепцией соотношения старославянского и древнерусского литературного, языка, опирающейся на данные языка древнейших сохранившихся славянских, в том числе и древнерусских, письменных памятников, была концепция литературного двуязычия Древней Руси, сформулированная в известном отзыве Ломоносова о плане работ

А.              Шлецера2. Параллельно существовало по существу донаучное, основанное на неразличении древнерусского и старославянского языка представление о «славенском» языке как источнике и «корне» русского литературного языка (А.С. Шишков, П.А. Катеиип). Из этого представления вырос взгляд па старославянский (церковнославянский) язык как «основу» русского литературного языка. М.А. Максимович утверждал, что «церковнославянский язілк... дал образование письменному языку русскому»3. Этот взгляд не отграничивался от взгляда фактически иного, взгляда на церковнославянский язык как единственный литературный язык Древней Руси. Тот же Максимович писал, что «церковный язык стал и письменным языком Руси, как это бывает обыкновенно с языком богослужебным. В этом смысле он столько же есть древний русский, сколько и старославянский, старонаннонский, староболгарский»[90]. Не- разграничение, смешение представлений о старославянской (церковнославянской) «основе» русского литературного языка и об «иноземном», * чужестранном» и т.п. характере языка, употреблявшегося в качестве /літературного в Древней Руси (ср.: 1. Понимание старославянского языка как языка, в основе которого лежит один из древнеболгарских диалектов; и 2. Отождествление старославянского и древнеболгарского языка). к сожалению, оказалось очень живучим, оно проявилось, в частности, в тех оценках, которые дал С.П. Обнорский концепциям Срезневского и Шахматова1. Но об этом ниже.

Развитие научного изучения истории русского языка, памятников древнерусской письменности способствовало распространению мнения о наличии двух письменных языков в Древней Руси. Концепция древнерусского литературного двуязычия нашла многочисленных сторонников. В начале XIX в. ее активно пропагандировали писатели-декабристы. Прежде всего они отстаивали само существование отличного от «славянского» древнерусского языка и затем вполне логично приходили к утверждению его литературного употребления. Возражая Катенину, А.А. Бестужез-Марлипский писал: «Напрасно г К-ъ сомневается в существовании собственно русского языка. Когда и как составился он и отделился от славянского, того никто определить не может, но что это было и было гораздо прежде XII века, доказывается «Русскою Правдою» й «Словом о полку Игоря»... Сам преподобный Нестор часто удаляется от языка церковного или, лучше сказать, смеши вает оный с народным»2. В полемике с Шишковым Бестужев-Марлин- ский подчеркивал, что «в «Слове о полку Игоря» язык и слог совершенно отличны от церковного и скорее походят на язык и слог новгородской летописи издалека, а ближе «Русской правде» судя по особенному их словосочинению, особому выражению»3.

К.С. Аксаков особо обратил внимание на то, что церковнославянский язык-был замкнут в религиозной сфере, употреблялся исключительно как «орудие истин религиозных»4. Это предопределило практическую неподвижность церковнославянского языка, который, по словам Аксакова, «не имел и нс мог... иметь у нас развития»5. Очевидное, но почему-

то ДО СИХ ПОр ПС ПрИВЛОКШее К Себе ДОЛЖНОГО внимания ПОПОЖРНІТЄ, ЧТ'* церковнославянский язык в строгом смысле этого слова (т.е. язык канонических богослужебных текстов, переписывавшихся на Руси) не мої иметь и не имел действительного развития, подлинной истории, — име ет важнейшее значение для истории русского литературного языка. Из этого положения вытекает, что церковнославянский язык мог иметь историю на русской почве только в том случае, если он не выступал как «иноземный» язык, которым пользовались русские, а «утрачивал свое иноземное обличье» и превращался, «претворялся» в русский литературный язык, что было со всей определенностью подчеркнуто Шахматовым1. Замкнутость церковнославянского языка в сфере «книг церковных» была отмечена еще Ломоносовым2. Затем на это обстоятельство обращали внимание многие наши филологи, в частности Буслаев. Он писал, что церковнославянский язык «есть язык нашей православной церкви и книг церковных, оказавших значительное влияние на нашу литературу»3. Показательно, что Буслаев разграничивает «церковные книги» и «нашу литературу». Эту мысль он развивает и в лекциях по истории русской литературы, читанных в 1859—1860 г.: «Не только в образованном обществе и в современной легкой журнальной литературе, но даже и между учеными людьми господствует застарелый предрассудок о том, будто бы паша древняя литература имеет характер по преимуществу церковный. Притом это мнение обыкновенно доводят до того заключения, что даже и литературы, в собственном смысле этого слова, у нас не было, а были только книги богослужебного и церковного содержания с присовокуплением немногих произведений, хотя и имеющих предметом интересы нс исключительно церковные, но составленных в однообразном тоне монашеских воззрений и убеждений»4.

Внимательное отношение к древнерусской литературе, ее составу, особенностям ее языка определяли признание существования двух литературных языков Древней Руси, между которьшй происходило активное взаимодействие. «Древнерусский язык, в старинных памятниках нашей письменности, — писал Буслаев, — оказывается в большей или-меньшей чистоте, смотря по тому, как много заимствовал сочинитель в свое писание из языка церковнославянских книг. — В сочинениях духовного содержания, например, в проповедях, в поучениях духовных лиц, в постановлениях церкви и т.п., преобладает язык церковнославянский; в сочинениях светского содержания, например, и летописях, в юридических актах, в древних русских стихотворениях, пословицах и т.п., преобладает язык русский, разговорный»5.

Теория церковнославянской «основы» русского литературною языка и теория «иноземного» церковнославянского языка как литературного языка Древней Руси не могли существовать в «чистом виде», поскольку опровергались очевидным фактом существования значительного количества древнерусских литературных памятников, язык которых ко укладывался в рамки этих теорий. А.И. Соболевский в своей «Истории русского литературного языка» утверждал, что «церковнославянский язык среднерусского извода» «с течением времени сделался общерусским литературным языком и после многих исправлений и дополнений превратился в ныне существующий литературный язык»1, но в то же время заявлял, что «домонгольская Русь не спала одного общего ей всей литературного языка. Она употребляла два языка: один — церковнославянский для собственно литературных произведений, другой — чистый русский для деловой письменности»2. При этом, разъясняя свое понима - ние литературною языка, Соболевский писал: «По/д литературным языком мы будем разуметь не только тот язык, которым писались и пишутся произведения литературы в обычном употреблении этого слова, по вооб ще язык письменности. Таким образом, мы будем говорить не только о языке поучений, летописей, романов, но и о языке всякого рода документов вроде купчих, закладных и т.п.»3 Эти высказывания (правда, несколько сбивчивые) дают основания полагать, что Соболевский, по крайней мере во время создания «Истории русского литературного языка» (1889 г.), признавал не только письменное, но и литературное двуязычие Древней Руси. Однако позже он решительно объявил церковнославянский язык единственным литературным языком Руси^до конца XVII в.4

В представлениях о древнем периоде истории русского литературного языка, сложившихся к началу XX в., положение о церковнославянской «основе» русского литературного языка сочеталось с положением о литературном двуязычии Древней Руси, что нашло отражение в таких, например, обобщениях Е.Ф. Карского: «Первая письменность на Руси явилась вместе с принятием христианства в X веке. Так как языком богослужебных книг был язык церковнославянский, зашедший к нам от болгар, то естественно, что он и лег в основу русского литературною языка... В произведениях чисто светского характера, юридических докумен-

' Соболевский А.И. История русского литературного языка. Л., 1980. С 22 2 Там же. С 39 ^Там же С 22

' Сооолевскии А.И Русский литературный язык // Вестник и библисте.-. . самообразования 1904 №11 С 412 тах, летописях, особенно где передавались народные сказания, и некоторых литературных произведениях, как известное «Слово о полку Игореве», — решительно начинает преобладать народный элемент. К XIV веку на народной основе уже выработался довольно сильный, с своеобразными русскими особенностями, литературных! язык»[91].

В.М. Истрин в «Очерке истории древнерусской литературы домо- сковского периода (II—13 вв.)», характеризуя древнерусский литературный язык, сначала толкует о его церковнославянской (по терминологии Истрина «болгарскохі») «основе», но далее пишет: «„Летопись" писана больше русским языком, нежели „Житие Бориса и Глеба" и „Слово" Илариона и им подобные произведения. В „Летописи" гораздо меньше церковнославянских элементов, нежели в других памятниках, как в фонетике, так и в морфологии, и построение предложений гораздо проще и ближе к разговорной речи»:gt;. Как сходный с языком летописи характеризуется язык «Путешествия Даниила Паломника», епископа Симона, одного из авторов «Киево-I Іечерс- кого патерика». «А это приводит к заключению, что и в то время, т.е. в 11—12 вв., литературных! язык хімел два вида — в живохі речи хі на письме»3. Вывод делается такой: «Итак, книжный литературный язык, язык высшего слоя общества, образовался в Киеве и был соединением разговорного языка киевского городского населения, разумеется — в его передовом классе, и языка письменного, прхінесенного из Болгарии»4, Таким образом концепция древнерусского литературного двуязычия смыкается с концепцией «сложной», «скрещенной», «амальгамной» природы древнерусского лхітературногоязьїка, в который, как писал Г.О. Винокур, «в определеннойепропорции входили два начала: старославянское книжное и восточнослагзянское живое»5. Эту идею на рубеже 40—50-х гг. в своих лекцхтях по истории русского литературного языка проводил также Б.А. Ларин, который говорил о «смешанном характере языка» Древней Руси, о древнерусском литературном языке «сложного состава», имея в виду смешение старославянских и русских «элементов»5. Ученый пришел к выводу, что, с одной стороны,

«никогда не существовало у нас делового языка чисто русского, абсолютно не содержащего никакой примеси старославянского»[92], а с другой стороны — многие деятели православной церкви писали «на таком смешанном языке, в котором за старославянским обличьем сквозила рус с кая ос нова »[93].

Концепция «сложной» природы древнерусского литературного языка заключала в себе важную идею его единства. В то же время в этой концепции обращалось внимание на «богатое стилистическое разветвление» древнерусского литературного языка, указывалось, что «можно говорить о церковно-книжном, деловом и собственно литературном стилях письменного языка древнейшей поры как его основных типических разновидностях»3. Концепция «сложной» природы древнерусского литературного языка более гибко, чем концепция литературного двуязычия, трактует важный вопрос об особенностях языка памятников различного типа. В концепции древнерусского литературного двуязычия наиболее уязвимым местом было и остается распределение известных нам памятников древнерусской письменности по двум раз ным «языкам»4. Однако сложность решения этой конкретной задачи не могла помешать распространению и укреплению общего положения о наличии в Древней Руси двух литературных языков. Поэтому на протяжении всего XIX и начала XX в. «все более широко обрисовывалась проблема древнерусского литературного двуязычия или языкового дуализма, нуждавшаяся в детальном конкретно-историческом изучении», — по справедливому замечанию В.В. Виноградова*.

Далее Виноградов продолжал: «Но в 30—40-х годах нашего столеgt; тия эта проблема была затушевана и вытеснена задачей — обосновать самостоятельность возникновения и вообще самобытность литературного языка в Древней Руси, показать крепость и глубину его народной восточнославянской речевой базы и — соответственно — слабость и поверхностность старославянских наслоений»6 В этом высказывании верни отмечено, что в 30—40-е годы сместились акценты в изучении древнерусского литературного языка, на первый план выдвинулись вопросы его самобытности, глубины его народной восточнославянской

базы. Но вызвано это было не кем-то субъективно выдвинутой «задачей», а вполне объективными успехами советской науки в области истории и филологии. Сам Виноградов несколько ранее писал об этом: «В свете новых исторических и филологических исследований высокая и самобытная культура Древней Руси раскрылась во всем своем блеске. Оказалось, что многие стороны культуры Древней Руси, считавшиеся ранее плодом «прививки» византийского, а также византийско-болгарского просвещения, в действительности имеют свою глубокую восточнославянскую доисторию. По-новому разрешается и вопрос о возникновении письма и письменности у восточных славян... Ставить..- широкое общественное применение письменной речи у вое - точных славян в непосредственную связь с влиянием старославянского языка и старославянской письменности совершенно невозможно»'1. Виноградов указал, что «наряду с акад. СП. Обнорским и вслед за акад. В.И. Ламанским и акад. ILK. Никольским, одним из первых выступил против традиционной точки зрения, связывавшей и зарождение древнерусской письменности, и возникновение русского литературного языка с культурным влиянием Болгарии» в своих лекциях по истории русского языка проф. Л.П. Якубинский2.

Я кубинский выдвинул оригинальную концепцию образования древнерусского литературного языка и его отношения к старославянскому языку. В X—XI вв., по мнению Якубинского. в качестве литературного языка в Древней Руси выступал язык церковнославянский. Причем это был литературный язык «широкого размаха», выступавший не только как язык религиозной литературы, но и как язык княжеских канцелярий, государственный язык Киевской Руси3. «В дальнейшем, — пишет Якубинский, — положение меняется. Уже, по-видимому, с XI в. церковнославянский язык теряет свое прежнее господствующее положение. Он перестает быть государственным языком; в XII в. и го- гуда рственные, и частные акты пишут только на древнерусском народном языке. Уже в XI в. возникают и литературные произведения мл древнерусском языке, развивается древнерусский литературный наык»\ Гипотеза о церковнославянском языке как первом языке древнерусской деловой письменности (до XII в.) не получила убедитель-

Нииоградов В.В. Проф JI.II. Якубинский как лингвист и его «История древнерусского языка- j j Якубипскгіії Л П. История древнерусского языка. М.,

t**'•.: (\ гgt;—6.

Зам же. С 6.

Пж/оикскийЛ.!!. История древнерусского языка. М , ійоо Г 94, 96

' Там ж»1. С 98 - 99

ных доказательств. Но главный пафос концепции Якубинского был направлен на обоснование самобытности природы и развития древнерусского литературного языка.

Свои выводы Якубинский сформулировал очень определенно: «Древнерусский литературный язык существовал в XI—XIV вв. как особый, отличный от церковнославянского литературный язык...

Древнерусский литературный язык возникает не путем постепенного преобразования церковнославянского литературного языка, не в результате постепенного обрусения этого языка (как думал акад. Шахматов). С изменением общественно-политической обстановки в XI в,, с развитием самобытной древнерусской культуры, уходящей cro- ими корнями в народ и питающейся его соками, лучшие люди Древней Руси стали выражать свои мысли и чувства в письменной форме не на иноземном, а па родном древнерусском языке, пользуясь буквами цер ковиославянского письма. Отказывать древнерусскому обществу в самостоятельном литературном языке — это значит превращать его в какую-то византийско-болгарскую тень, что не находит себе абсолютно никакого'подтверждения в фактах и основано на ложном представлении о низкой культуре и отсталости Древней Руси.

Основой древнерусского литературного языка является вовсе не церковнославянский язык, а прежде всего живой разговорный язык древнерусских писателей»1.

Концепция Якубинского опиралась не только на данные смежных паук о высоком уровне культуры Древней Руси, по и на конкретный лингвистический анализ текстов «Русской Правды», «Повести временных Лет», «Поучения» Мономаха, «Слова о-гюлку-Игорсвс». Однако «История древнерусского языка» Якубинского была опубликована только в 1953 г. К тому времени обсуждение проблем образования и развития древнерусского литературного языка в значительной мере свелось к умозрительному противопоставлению «теории Шахматова ¦ и «теории Обнорского». В ходе споров между сторонниками той и другой теории концепции Якубинского не было уделено того внимания, ко го роге она заслуживает.

Что касается «теории Шахматова» и «теории Обнорского», то они хорошо известны, и излагать их здесь пет нужды. Однако сделать некоторые замечания и уточнения необходимо. Прежде всего надо отме тить, что в нашей филологической науке возникла тенденция высказывания всох филологов прошлого распределять на две группы с точки зрения Признании і Ой П,;Ы другой -шсиин™* рус СкОі U литералурііид lt;

языка. Между тем наши филологи далеко не всегда вообще рассматривали вопрос об «основе» или, по крайней мерс, далеко не всегда ставили этот вопрос во главу угла. В результате возникли очевидные противоречия в оценке концепций ряда ученых прошлого. Так, Обнорский решительно объявил Срезневского осповополо/Кнпком теории церковнославянской «основы» русского литературного языка[94]. К этой оценке присоединился А.И. Ефимов[95]. Но С.И. Бернштейн и Виноградов определенно отнесли Срезневского к числу ученых, признававших русскую «основу» русского литературного языка[96]. Между тем главная идея Срезневского заключалась не в поисках «основы» русского литературного языка, а в утверждении, что «до тех пор, пока в языке народном сохранялись еще древние формы, язык книжный поддерживался с ним в равновесии, составлял с ним одно целое. Друг другу они служили взаимным дополнением. Народная чистота одного и ученое богатство другого были в противоположности, но не более как язык людей простых и людей образованных»[97]. Срезневский считал, что русский книжный язык стал отделяться от разговорного лишь в XIII— XIV вв., когда «народный русский язык подвергся решительному превращению древнего своего строя»[98]. Концепция Срезневского проникнута идеей единства литературного и разговорного русского языка XI—XII вв.

Разрабатывая вопросы близости старославянского и древнерусского языка, Срезневский уделял пристальное внимание общим принципам и конкретным признакам выявления их сходства и различия. Он сомневался в правомерности квалификации некоторых «книжных» форм как исключительно старославянских, нс свойственных русскому языку. «Древнерусский язык без сомнения отличается от так называемого церковнославянского; но трудно отделить эти языки один от другого... хотя существует, так сказать, рутинное средство для этого; например, слово благо есть славянское слово, а слово добро - - русское... но говоря; это слово — славянское, а это русское, рискуешь принять за славянское то, что есть общеславянское, а но церковнославянское... Есть некоторые окончания слов, которые в народном языке менее обычны, например на -cmeo, на -ост,ъ, на -ще; но и тут опять является механическое отделение. Почему же предполагать, что в простонародном языке, т.е. в народном русском языке, эти окончания в то время не были обычны? Они, как славянские окончания и бывшие обычными, могли же быть обычными и в русском?... Самые летописи представляют язык русский, почти чистый, т.е. без примеси таких выражений, которые можно считать не народными русскими, а заимствованными из языка церковнославянского» \ Таким образом, Срезневским был поставлен вопрос о «литературных потенциях» древнерусского языка вопрос важнейший, но не привлекший к себе должного внимания.

Критикуя «теорию Шахматова», Обнорский был, конечно, прав в том. что признание старославянской «основы» русского литературного языка в конце XIX — начале XX в. было «стереотипным взглядом», общим местом филологических работ. Однако нет оснований ставить у истоков этого взгляда Срезневского. И «теория Шахматова» не сводится к сотни или может быть тысячи раз процитированному утнержде •

нию, что по своему происхождению русский литературный язык ЭТ()

перенесенный на русскую почву церковнославянский язык: «По своей близости к русскому он никогда не был так чужд народу, как была чужда особенно германцам латынь; вследствие этого с первых же лет а,о его существования на русской почве он стал неудержимо ассимили роваться народному языку, ибо говорившие на нем русские люди їм могли разграничить в своей речи ни свое произношение, ни спи* словоупотребление и словоизменение от усвоенного ИМИ церковної" языка... Памятники XI в., т.е. первого столетия по принятии Русью хрі: стианства, доказывают, что уже тогда произношение церковносл.і вянского языка обрусело, утратило чуждый русскому слуху характп gt; русские /поди обращались, следовательно, уже тогда с церковносл.і вянским языком как со своим достоянием, не считаясь с его бол г.'; склм происхождением, не прибегая к иноземному учительству ДЛЯ . ¦’ усвоения и понимания»2.

Особенного внимания заслуживаю'!' формулировки, предложена ¦ Шахматовым в очерке «Русский язык, его особенности. Вопрос об • ¦ разевании наречий Очерк основных моментов развития литература

языка», написанном для «Истории русской литературы до XIX в.» по,т род А.Е. Грузинского (т. I, М., 1916) и помещенном в качестве приложения в 4-м издании шахматовского «Очерка современного русского литературного языка». Здесь читаем: «История русского литературного языка - - это история постепенного развития русского просвещения. Просвещение зародилось в самостоятельных, оригинальных формах, легших в основание дальнейшей его жизни, в Киевской Руси. Главным ору/щем его распространения был перенесенный па русскую почву древнеболгарский язык. Богатство этой почвы, ее жизненная сила ярко сказались в том, что уже Киевская Русь претворила древнеболгарский язык в свой национальный... Имеем все основания утверждать, что уже в XI в. произошло это преобразование древнеболгарского языка, это претворение его в русский литературный язык»1. (Слово «национальный» Шахматов здесь употребляет, разумеется, не в социально-историческом, а в этнографическом смысле). Дальнейшее развитие русского литературного языка представлялось Шахматову как последовательное сближение с народным языком. В книжный язык «открывалась широкая дверь для живых народных элементов... перевес книжных или народных элементов зависел от содержания, от предмета речи. Все это придавало сильную устойчивость нашему книжному языку. Попытке оторвать его от народной почвы, облечь его в инославянское произношение и искусственное правописание было противопоставлено все дальнейшее его развитие, которое сблизило его с народной речью»2. Мз этих рассуждений вытекает, что употреблявшийся па Руси литературный язык начиная с XI із. уже не был «иноземным», это был древнерусский литературный язык, ассимилировавший, растворивший в себе старославянскую (по терминологии Шахматова

• древнеболгарскую») «основу».

Сопоставляя «теорию Шахматова» и «теорию Обнорского», негрудно увидеть, что с точки зрения первой древнерусский литературный язык XI в. был обрусевшим древнеболгареким, а с точки зрении второй •— оболгаренным русским. Трудно сказать, что «лучше».

Серьезнейшим недостатком «теории Шахматова» (а в определен- м* *м мере и «теории Обнорского») является ее построение преимущественно на фонетическом (и в некоторой степени на морфологическом) *рчино Между тем фонетический уровень наименее показателен для

• ' нчшфики литературного языка.

Т..М же. С. 230.

Г.ім же. С. 243

Виноградов уже в одной из своих ранних работ сформулировал положение, что «своеобразие литературного языка обусловлено не столько его фонетико-морфологической базой, сколько особенностями его лексики, семантики и синтаксиса»1, а также подчеркнул тесную связь литературного языка с языком литературных произведений, указал, что изучение литературного языка «должно быть одновременно и диалектологическим и стилистическим»2. Тезисы об определяющем значении лексики, семантики и синтаксиса в системе литературного языка и о стилистическом аспекте изучения литературного языка, наряду с тезисом Л.В. Щербы о монологе и диалоге как определяющих факторах соотношения литературного и разговорного языка3, имеют определяющее значение для теории и истории литературных языков.

Придерживаясь в начале своей научной деятельности «стереотипного взгляда» па церковнославянский язык как «основу» русского литературного языка4, Виноградов в дальнейшем, опираясь на собственные наблюдения в области исторической лексикологии и стилистики и под влиянием работ Ламанского, Никольского, Истрина, Обнорского, Якубинского, все более и более убеждался в том, что «письменная культура восточного славянства при зарождении своем оказывается органически связанной с народной речью», что «в образовании и истории русского письменного языка .древнейшего периода громадную роль играли живые формы устной восточнославянской речи, ее государственно-деловой и народно-поэтический стили», что «старославянский литературный язык лишь обогащает и удобряет глубоко возделанную почву самобытной восточнославянской речевой культуры», что «древнейшие памятники русского языка — государственно-делового — «Русская правда» и поэтического — «Слово о полку Игореве» говорят о широте, глубине и силе проникновения народной восточнославянской стихии в древнерусский литературный язык»5.

В известной работе Виноградова «Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка», вышедшей в 1958 г.. была предложена глубокая, хорошо аргументированная концепция взаимодействия старославянского и вогточнос.па-

! Виноградов В. В. К истории лексики русского литературного языка // Русская речь. Новая сер., 1. JI., 1927 С. 90.

'Там же С. 91.

0 ІЦарба JI.В. Избранные работы по русскому языку. М , 1957. С. 115, Он жг Избранные работы по языкознанию и фонетике л . і У 53. Т І. С. 35.

: Виноградов В.В. К к ел ори и лексики русского литературного языка С 9- Виноградов В.В. Великий русский язык. М , 1945. С. 29, 30, 32, 39.

нянского начал в процессе образования и развития древнерусского литературного языка. Центральным и главным в этой концепции является положение, что «проникновение на Русь старославянского языка и формирование на его основе книжно-славянского типа древ- нерусского литературного языка тте могло ни стеенить7 ни тем Солее подавить передачу на письме и дальнейшую литературную обработку восточнославянской народно-поэтической и историко-мемуарной речевой традиции (ср. язык Начальной летописи, «Слова о полку Игоре- ве», «Моления» Даниила Заточника и т.д.)»[99]. От этого положения лежит прямой путь к концепции литературного двуязычия Древней Руси. Но Виноградов видоизменяет и уточняет оту концепцию, сближая ее с концепцией «сложной» природы древнерусского литературного языка, т.е. с концепцией единства древнерусского литературного языка в ого разновидностях. Ученый ставит вопрос: «можно ли говорить применительно к письменности эпохи древнерусской народности о двух литературных языках — церковнославянском языке русской редакции и литературно обработанном народном восточнославянском языке, о двух языках — хотя и близко родственных, но все же различных и в грамматическом, и в лексическом, и в структурно-семантическом отношениях? Или же, принимая во внимание их близкое родство, наличие общих грамматических и лексико-семантических черт, их тесное взаимодействие, целесообразнее рассматривать их лишь как два типа древнерусского литературного языка?»2. Ответ дается положительный, и предлагаются термины: книжно-славянский тип и народно-литературный тип древнерусского литературного языка.

Вводя термин «тип языка». Виноградов подчеркивал, что обозначаемые этим термином языковые образования различаются между собой менее, чем разные языки, по более, чем стили одного языка: «Литературно-обработанный народный тип литературного языка не отграничивается и не обособляется от книжно-славянского типа как особый язык. Вместе с тем это — не разные стили одного и того лее литературного языка, так как они не умещаются в рамках одной языковой структуры и применяются в разных сферах культуры и с разными функциями»3.

Говоря о двух типах одного языка, Виноградов в то же время считал их «с генетической точки зрения двумя разными «языками»»[100], т.е признавал книжно-славянский тип языка по происхождению старославянским. Это внесло известную двусмысленность в предложенную концепцию, поскольку дало повод к отождествлению книжно-славянского типа языка с церковнославянским языком. Концепции единства древнерусского литературного языка противоречила и предложенная Виноградовым раздельная периодизация двух типов древнерусского литературного языка[101].

Но все же в концепции Виноградова преобладает идея взаимосвязи и взаимопроникновения двух типов древнерусского литературного языка; они противостоят друг другу ЛИ і ПЬ «В своих контрастных, наиболее «чистых» концентрациях», и уже с XI в. «книжно-славянский тип в восточнославянском обличьи и народно-литературный восточнославянский тип вступили в сложное и разнообразное взаимоотношение и взаимодействие в кругу разных жанров древнерусской литературы»[102].

Постоянное внимание к реальным воплощениям древнерусского литературного языка в памятниках литературы — сильная сторона концепции Виноградова. Выдвинутый им тезис об определяющем для специфики литературного языка значении лексики, семантики и синтаксиса был неразрывно связан с филологическим пониманием литературного языка, с четким представлением о двуединой природе литературного текста, заключающего в себе «содержание» и языковые средства его выражения. Признание литературного языка «не подлежащей никакому сомнению языковой реальностью»[103] обусловливало подход к нему со стороны литературы, со стороны сферы его употребления. Такой подход явственно обнаруживается и в трактовке Виноградовым проблем образования и развития древнерусского литературного языка. Он справедливо считал, что «самобытность путей движения древнерусской литературы не могла не отразиться и на процессах развития древнерусского литературного языка»3. «Широта включения живой восточнославянской речи в строй древнерусского литературного языка — даже на начальных этапах его становления и развития

- была обусловлена, между прочим, составом древнерусской литературы, которая уже в начальный период своей истории культивировала, кроме религиозно-философских, также повествовательные, исторические и народно-художественные жанры. В этом заключалось существенное отличие восточнославянской литературы от древнейшей болгарской»[104]. Один из главных выводов, который сделал Виноградов, рассматривая вопросы взаимодействия старославянской и древнерусской письменности, таков: «Памятники древней болгарской письменности переходили на Русь до ее официального крещения из западной Болгарии. Но — само собою разумеется — сводить процессы формирования древнерусского письменного литературного языка (так же как и древнерусской литературы) к завоеваниям и ассимиляциям старославянского языка и церковнославянской литературы — значит вступить в притиьиречме с реальной историей древнерусской культуры, литературы и письменности»[105].

В концепции В. В. Виноградова особо рассмотрен вопрос и о статусе делового языка. В специальной литературе много внимания уделяется вопросу о языке «Русской Правды», грамот, судебников и подобных памятников. Мнения лингвистов в этом вопросе расходятся. Одни решительно не признают деловой язык литературным, другие не менее решительно признают. Особенно много спорили и спорят о языке «Русской Правды». Обнорский опровергал шахматовскую концепцию церковнославянской «основы» русского литературного языка, опираясь прежде всего на данные языка «Русской Правды»[106]. Селищев в свою очередь опровергал точку зрения Обнорского, утверждая, что «„Русская Правда44 не представляет указания па существование особого типа древнерусского литературного языка, предшествовавшего литературному языку, сформировавшемуся на основе старославянского»[107]. Современным противникам «теории Шахматова» кажется, что именно непризнание языка «Русской Правды» и других деловых документов литературным дает основание для заявлений о «нерусской основе» русского литературного языка, а если признать язык деловых документов литературным, то для таких заявлений не останется оснований[108]. Такая постановка вопроса наивна, потому что один деловой язык (независимо от того, объявим мы его литературным или пет) не определяет ни общего облика древнерусского литературного языка, ни последующих путей развития русского литературного языка.

В концепции Виноградова деловой язык до XVII в. не отождествляется с языком литературным, но и ие отгораживается, не изолируется от него[109]. Виноградов считал, что «литературный язык в собственном смысле этого слова даже по отношению к древнерусской эпохе нельзя смешивать и отождествлять с «письменным языком» или с ы1исьмешю»деловым языком», т.е. с письменно-деловою речью, как это часто делается (ср. ссылки на «литературный язык» «Русской Правды», новгородских берестяных грамот и т.п.)»[110]. В то же время он решительно возражал против зачисления в разряд «деловой письменности» таких произведений, как Летопись (в том числе и новгородская), «Поучение» Владимира Мономаха. «Хожение за три моря» Афанасия Никитина и т.п.[111].

В начале 60-х гг. споры об «основе» русского литературного языка стали приобретать механистический, а порой и схоластический характер. За этими спорами терялась сложная, многоплановая картина образования и развития древнерусского литературного языка. Это вызвало скептическое отношение к декларативной борьбе «романтических народников» с «теорией Шахматова»[112].

Но когда на VI Международном съезде славистов Б.О. Унбегаун в своем докладе вновь предложил тезис, что «литературным языком Древней Руси был церковнославянский»5, Виноградов выступил с резкой критикой этой устаревшей и к тому лее упрощенно толкуемой концепции, заявив, что решительно отвергает предлагаемую проф. Унбо- гауном концепцию истории русского литературного языка[113].

Возражения Уибогауну и свои представления о формировании древнерусского литературного языка Виноградов изложил в статье «О новых исследованиях по истории русского литературного языка» — последней статье, опубликованной при жизни ученого. В этой статье' основной упор делается на общую характеристику древнерусского литературного языка как целостной системы, тем самым обнаруживается движение мысли от идеи двуязычия (двух типов) к идее единства древнерусского литературного языка в его жанрово-стилевых разновидностях.

Обобщая свои размышления об образовании и развитии древнерусского литературного языка, Виноградов писал: «Предлагаемая Б.О. Унбегауном концепция истории русского литературного языка не соответствует рез.дъкым историческим процессам развития русского литературного языка. Во-первых, непонятно, почему старославянский язык, бывший в IX—XI вв. международным литературным языком всего славянства, только в России остался на все время существования и развития русского государства и превратился в национальный литературный язык русского народа. Во-вторых, еще более странно отрицание участия народной русской речи с ее диалектными разветвлениями в формировании языка русской нации (вопреки свидетельствам истории русской культуры и величайших русских писателей и созидателей русской художественной речи: Ломоносова, Державина. Карамзина, Пушкина, Л. Толстого, Тургенева, Достоевского и мн. др.). В-третьих, возникновение древнерусского литературного языка в X— XI вв. нельзя представлять как процесс заполнения пустого места чужим церковнославянским языком. Процесс формирования, складывания древнерусского литературного языка определялся взаимодействием и синтезированием четырех (правда, неравноправных) элементов: 1) старославянского (или церковнославянского) языка; 2) деловой, государственно-правовой и дипломатической речи, развивавшейся еще в дописьменную эпоху; 3) языка фольклора и 4) народно-диалектных элементов. Роль конденсатора и грамматико-се- мантического регулятора сначала принадлежала церковнославянскому языку. Реальный состав сплава или смешения всех этих элементов зависел от жанра письменности и литературы»'-

Изложенная здесь концепция образования древнерусского литературного языка отличается глубокой продуманностью и законченностью. Абстракционизму споров об «основе» нашего литературного языка и априоризму тезиса, что литературным языком Древней I Чои быт церковнославянский, противопоставлена живая и детальная картина объединения книжных старославянских и различных восточнославянских «элементов». Объективные данные памятников древнерусской письменности не оставляют сомнения в том, что «возникновение древнерусского литературного языка в X—XI вв. нельзя представлять как процесс заполнения пустого места чужим церковнославянским языком». Названные Виноградовым как составные «элементы» древнерусского литературного языка «деловая, государственно-правовая и дипломатическая речь», «язык фольклора», «народно-диалектные элементы» — это разновидности употребления древнерусского языка в разных сферах или «некие композиционные системы в кругу основных жанров или конструктивных разновидностей общественной речи»1. Поставленный с ними в один ряд «старославянский (или церковнославянский) язык» выступает уже не как «иноземный» язык, а как «конструктивная разновидность общественной речи» восточных славян, которой принадлежала «роль конденсатора и грамма- тико-семантического регулятора» на первых этапах формирования древнерусского литературного языка.

Концепция Виноградова — крупнейшего филолога-руеиста современности — остается наиболее полным, разносторонним и адекватным предмету изложением процесса формирования и развития древнерусского литературного языка. В этой концепции обобщены все наиболее содержательные и близкие к истине мысли отечественных филологов об отношении и взаимодействии старославянского и древнерусского языков.

Подводя итоги всему сказанному выше, оценивая изложенные взгляды и учитывая результаты отечественных исследований древнерусского языка в последние десятилетия (работы JI.II. Жуковской.

В.В. Иванова, В.В. Колесова, А.С. Львова, О.В. Малковой, А.С. Мель- ничука. В.В. Нимчука. В.М Русановского, O.II. Трубачева, Ф.П. Филина и /(р.), можно сформулировать следующие краткие выводы

Древнерусский литературный язык возник в процессе социально и функционально обуедовпенного преобразования древнерусского раз говорного языка. В лингвистическом плане этот процесс можно определить как возникновение наряду со спонтанно-диалогическим (раз говорным) употреблением древнерусского языка целенаправленна развиваемого и закрепляемого на письме преднамеренно-монологического (литературного) употребления. Выражение «преобразован!it

Bu.nu6pav06 В.В. Стилистика Теория поэтической речи, ііиотзка М , 1ч/. С. 14.

разговорного языка в литературный» не означает, разумеется, исчезновения разговорного языка, по указывает на возникновение двух главных разновидностей употребления языка, каждая из которых функционирует в свойственных ей сферах.

Впервые в славянском мире в достаточно широком масштабе и нись менной форме преобразование разговорного языка в литературный было осуществлено в процессе создания первых славянских переводов, т.е. в процессе образования старославянского языка. Так появились образцы литературного употребления языка, близкородственного древнерусскому, на которые древнерусские книжники могли ориентироваться и ориентировались в процессе создания оригинальных древнерусских текстов и переводов. При этом некоторые формальные признаки старославянского языка были восприняты языковым сознанием древнерусских авторов и переводчиков не как признаки «чужого», «иноземного», «не своего» языка, а именно как признаки книжного, литературного языка. Ориентация на старославянские образцы в большей степени проявлялась в языке религиозной литературы, в меньшей — в языке светской литературы и почти отсутствовала в деловом языке.

Однако /даже самая последовательная ориентация на образец языкового употребления близкородственного языка не может и не должна квалифицироваться как заимствование языка. Роль старославянского языка в сложении древнерусского литературного языка была большой и положительной, но заключалась она не в том, что старославянский (позже преобразовавшийся в церковнославянский) язык функционировал на Руси в качестве литературного языка, а в том, что старославянский язык оказал значительное влияние на формирование приемов и способов литературного употребления древнерусского языка. Все переведенное и написанное в Древней Руси древнерусскими книжниками было написано на древнерусском языке, родном языке авторов и переводчиков. В этом смысле древнерусский литературный язык мог иметь и действительно имел только русскую основу.

Старославянский язык распространялся на Руси в процессе переписки книг, главным образом церковно-канонических, предназначенных для богослужения. Под пером древнерусских переписчиков он утратил чисто старославянский облик и приобрел восточнославянские черты. Этот вариант старославянского языка в церковно-канонических текстах получил название церковнославянского языка русского извода (русской редакции). Сфера его применения и главная общественная функция были специфичны. Церковнославянский язык вы ступал на Руси как язык религии, богослужения. О церковнославянском языке нельзя сказать, что он в полном смысле слова функционировал на Руси, потому что церковнославянские тексты не создавались, а только воспроизводились древнерусскими переписчиками. О церковнославянском языке нельзя сказать также, что он в полном смысле слова развивался, так как изменения в нем являлись результатом не собственного внутреннего движения (развития), по внешнего неосознанного или намеренного воздействия (книжной справы). Церковнославянский язык не может отождествляться с древнерусским литературным языком. Однако церковнославянский язык был известен на Руси и употреблялся в текстах, читавшихся не только в церквях и монастырях, по и в семьях грамотных людей. Поэтому он должен быть принят во внимание при определении языковой ситуации Древней Руси. Б з'іом ограниченном смысле можно говорить о церковнославянско-древнерусском двуязычии.

Курьезная попытка приписать Древней Руси языковую ситуацию, смоделированную Ч. Фергусоном па основе изучения креольского языка Гаити, а также языков арабского, современного греческого и швейцарского немецкого («диглоссия»), разумеется, не может рассматриваться как научная концепция. Она представляет собой лишь очевидный образец априоризма, догматизма и подмены логики языковой действительности логикой развертывания лингвистического описания, направленных к единственной цели категорическому отрицанию возможности литературного функционирования древнерусского языка.

Многие современные противники «теорий Обнорского» внушили себе удобную мысль, будто до Обнорского все отечественные филологи считали, что в качестве единственного литературного языки на Руси по крайней мере до XVIII в. использовался церковнославянский язык. Приведенные выше высказывания наших ученых показывают, что это далеко по так. Па фоне теории литературного двуязычия Древней Русы и «сложной» природы древнерусского литературного языка выдвигается па первый план концепция Виноградова, пафос которой не в признании той пли иной «основы», по з наглядном показе структурного бої а їства древнерусскиго литературного языка, открывавшего воз можпости разнообразного функционального применения.

Выявленные исследователями главные черты языка светских п религиозных древнерусских литературных памятников подтверждаю!’ концепцию единства древнерусского литературного языка в двух егlt;gt; главных разновидностях, которые' вслед за Виноградовым можно назвать народно-литературным и кішжно-еллвянгким типами древнерусского литературного языка Они связаны соответственно со свет- ской и религиозной литературой, но между ними нет резкой границы (как нет ее и между светской и религиозной литературой Древней Руси). Единство древнерусского литературного языка особенно наглядно обнаруживается в том, что черты народно-литературного и книжно- славянского типов языка часто обнаруживаются в пределах одного текста.

От системы разновидностей древнерусского литературного языка нет достаточных оснований изолировать деловой язык. Он представлял собой общественно важную, обработанную и упорядоченную разновидность употребления древнерусского языка, а на последующих этапах развития постепенно усиливал свои связи с «собственно-литературным» языком и свое влияние на него.

Изучение языка памятников древнерусской литературы не только подтверждает неоднократно высказывавшуюся мысль, что в народно-литературном типе языка осуществлялась литературная обработка «восточнославянской народно-поэтической и историко-мемуарной речевой традиции», но и позволяет поставить вопрос о том, что книжно-славянский тип древнерусского литературного языка отнюдь не был лишь «сколком» со старославянских образцов (тем более не был лишь результатом некоторого «обрусения» старославянского языка), но так же, как и народно-литературный тип языка, представлял собой сферу литературного употребления и обработки богатейших структурных и функциональных ресурсов древнерусского языка с «этикетным» использованием ряда формальных признаков старославянского языка, которые выступали, однако, не как признаки «чужого^ языка, а как признаки языка подчеркнуто книжного,

Одним из важнейших компонентов вопроса о том, как, какими средствами и способами удовлетворяет русский литературный язык потребности развивающегося общества, является вопрос о заложенных в древнерусском разговорном языке потенциях сто литературной обработки, о конкретных формах и путях реализации этих потенций. Подмена этого вопроса тезисом о заимствовании русским пародом литературного языка извне, об использовании этого «иноземного» языка во всех сферах культуры и литературы в течение столетий является научно некорректной.