Основной источник динамического моделирования языка как системы и языковой картины мира: традиции изучения

Мир закрылся от нас нашей культурой lt;...gt; в нём не осталось ни одной вещи, которую бы могли застать врасплох, т.е. застать её в тот момент, когда она ещё раздета, не успела напялить на себя платье наших представлений.

Ф. И. Гиренок

Знания, лежащие в основе языковой модели мира, — и это стало уже аксиоматикой Истины в современном лингвистическом представлении о картине мира [ РЧФ ЯКМ 1988] — закреплены в семантических категориях, семантических полях, составленных из слов и словосочетаний, по-разному структурированных в границах этого поля в каждом конкретном языке. Можно, конечно, считать элементом ЯММ каждое отдельное слово, но подобная установка «разоружает» исследователя, пытающегося проникнуть в сущность формирования образа мира языковыми средствами, моделировать картину мира как нечто целостное, а не простую совокупность слов отдельного языка; воссоздать картину мира как «удобообозримое» и адекватное (по выражению Ю.Н.Караулова) своему объекту целое [Караулов 1976, с. 268-269]. Напротив, даёт «инструмент» — системный подход — для такого моделирования картины мира только рассмотрение слова во всем богатстве его системных связей, которые ярче всего представлены в ЛСГ. Следовательно, ЛСГ являют собой идеальную модель не только для познания межуровневых отношений, но и для познания ЯММ, а сама ЯММ в целом изоморфна во многом системе ЛСГ. Прежде всего, в основе и ЯКМ, и ЛСГ лежит соотнесённость с внеязыковой действительностью, для наименования ко - торой и служит язык.

Для человека как носителя любого языка реальный мир (материальный и физический) существует в виде: 1) самой реальной

действительности; 2) первой сигнальной системы (уровень чувственного восприятия действительности; 3) второй сигнальной (вербальной) системы восприятия действительности.

Представление общей картины мира с помощью языка служит основой ЯКМ, в силу чего понятие «реальность» обозначает уже не онтологическую реальность, а фактически только то, что человек может выразить через язык: классы существующих и несуществующих, фиктивных или воображаемых объектов, понятий, представлений, которые человек вычленил при помощи языка из природы или творчески создал и дал имя, т.е. те, которые человек способен различать и мысленно представлять как уже объективированные, освоенные им ранее. Поэтому под понятие подпадают не только природные вещи и артефакты, но и интеллектуальные, прагматические и эмоциональные оценки и характеристики. Нередко некоторые «объекты» можно постичь лишь разумом, ибо они настолько абстрактны, что их невозможно идентифицировать с каким-либо реально существующими предметами и явлениями. В таких случаях говорят об «опосредованной реальности» lt;...gt; Именно в этом смысле и говорят о «языковой картине мира» в её интегральном и/или дифференциальном аспектах» [Уфимцева 1988, с. 114].

Языковой картине мира современные философы [ Г.А.Брутян, Р.И.Павилёнис] и лингвисты [Ю.Н.Караулов, Г.В.Колшанский, Г.В.Рамишвили, Н.Г.Комлев, Б. А. Серебренников, Д.С.Лихачёв, А.А.Уфимцева, Е.С.Кубрякова, Н.Д.Арутюнова, О.И.Блинова, Ю.С.Степанов, С.М.Прохорова, Т.Д.Сергеева] противопоставляют концептуальную (логическую) модель действительности. Основание этого противопоставления является и основанием взаимной связи двух моделей — самостоятельность и взаимосвязь двух феноменов: языка и мышления. Ю.Н.Караулов отмечает размытость, зыбкость границ двух моделей мира, но и реальность их существования, и актуальность для познания языкового механизма под сомнение поставить невозможно. Так, Г.А.Брутян [1973], делая выводы о соотношении ЯКМ и КММ, убеждает в методологической значимости их разграничения уже самим характером выводов о содержательном и структурном соотношении двух моделей мира.

КММ, остающиеся за его пределами периферийные участки выступают как источник дополнительной информации о мире. Эта, периферийная, часть ЯКМ варьируется от языка к языку, составляя своеобразие каждого языка. Информация КММ и совпадающей с ней ядерной части ЯКМ формирует универсальные понятийные категории и является инвариантной, т.е. независимой от того, на каком языке она выражена. Следовательно, для адекватности представления языковой картины мира важно учитывать не только ядро её, но и периферию.

В основе выделения ЛСГ также лежит денотативный (тематический) принцип: учитывается прежде всего естественное, онтологическое, расчленение действительности, релевантное для языковой системы. При этом также вмешивается человеческий фактор — не последнюю роль играет интуиция исследователя как владеющего теми же приёмами моделирования действительности, что и любой рядовой носитель языка, но способного вербализовать свои знания ЯКМ в классификации языковых единиц. Собственно все ЛСГ — отражение целей, которые ставят исследователи при анализе ЛСГ. Предельно точно роль человеческого фактора в структурации лексики сформулировал Б. А.Плотников: лексика «допускает своё исходное членение на различные группировки, что определяется целью анализа, выбранной точкой зрения на предмет исследования и объективными характеристиками этого предмета. Выявление наиболее существенных характеристик в предмете служит оптимальной основой для вскрытия его самой важной внутренней структуры. Этими же обстоятельствами определяется и выбор способов анализа лексики, которые, таким образом, в значительной степени производны от специфики рассматриваемого лексического материала, целей исследования и точки зрения на него» [Плотников 1989, с. 10-11].

Когда мы вычленяем в пределах лексико-семантического уровня микросистемы, то имеем дело с микролексической системой, т.е. с такими единствами, которые характеризуются определённым соотношением формы и содержания единиц.

«Идеальная ЛСГ» — многозначное слово — это такая микросистема, единицы которой (ЛСВ) достигают наибольшей близости: при звуковом и словообразовательном тождестве, они обладают и единством многих значений. Лексико-семантические группы большей сложности, чем полисемантичное слово, обладают и большими возможностями служить моделью языковой системы и представлять различные стороны системных и межу- ровневых отношений и связей в языке. Многозначное же слово как идеальная единица системы и в таких ЛСГ не утрачивает своей особой значимости в плане представления системности в языке: как известно, семантическое пространство, и диапазон семантического варьирования единиц ЛСГ определяются амплитудой семантического колебания её доминанты, в роли которой чаще всего и оказывается в группе многозначное слово. Такое соотношение единиц микросистем ЛСС и обусловило реализуемый данным исследованием полевый подход к интерпретации характера системной организации ЛСГ, поиск её оптимальной модели и композицию данного монографического исследования рассмотренных аспектов проблемы языкового моделирования.

Современный уровень научного знания о языковой системе позволяет перейти к познанию этой системы в действии, в её подлинной жизни, во всём богатстве отношений, связывающих разные языковые уровня.

Не случайно, как только учёные приобретают достаточно полное знание о системе языка на каком-то из его участков или уровней, выдвигается идея отражения на этом участке или уровне ме- журовневых связей. Так было, например, с исследованием словообразования, лексики, семантики и синтаксиса. Воплощением отмеченной логики развития научного знания стали такие понятия, категории и разделы языковедческой науки, как лексическая и синтаксическая деривация, семантическая структура предложения, парадигма предложения, внутренняя валентность, семантический, лексический и словообразовательный синтаксис и мн. др. [См. работы Р.С.Акопяна, Ю.Д.Апресяна, Н. Д. Арутюновой, О .И.Блиновой, В .Г.Гака, Г. А.Золотовой, Л .Н.Мурзина, О.М.Соколова, И.П.Сусова, Н.Ю.Шведовой, М.Н.Янценецкой и др. исследователей].

Однако, думается, самой первой проекцией межуровневой динамики языка, естественно попавшей в поле зрения языковедов, стала его центральная единица — многоуровневая, многогранная, многоаспектная, высшая, основная (по определениям разных ученых) — слово. Интегрируя в себе единицы нижележащих языковых уровней, слово через качество члена предложения одновременно выступает строительным компонентом другой и относительно самостоятельной системы, образующейся в процессе функционирования языковой системы [ Солнцев 1971, с. 212], — предложения (высказывания, текста).

Системный подход предполагает учёт всех типов связей и отношений, существующих между элементами языковой структуры на разных её уровнях: материальных и семантических, функциональных и генетических, двусторонних и односторонних, парадигматических, одноуровневых и межуровневых, однонаправленных и многонаправленных. Именно такой подход обеспечивает более полное и строгое понимание языка как системы, его реальных особенностей и свойств, обеспечивает приближение научных лингвистических теорий к сущности описываемого объекта, позволяет непредвзято увидеть и верно описать элементы языка в реальных, объективно присущих языку связях и отношениях, не навязывая ему никаких искусственно сконструированных наукой систем.

Первыми системный подход к языку и его центральной единице — слову — реализовали лексикологи, решившись познать лексико-семантическую систему языка через изучение её фрагментов, микросистем, поскольку увидели в ЛСС отражение уникальной онтологической сложности и уникальной[23] гибкости системного устройства всего языка: практически необозримая в своей открытости, она пронизана взаимодействием разных уровней языка, связями и отношениями языка и внеязыковой действительности, что выражается:

1. в неоднородности смысловых сущностей (смыслоразличительная значимость фонем, составляющих формальную сторону языка; категориальная семантика разных лексико-грамматических классов; конкретное лексическое значение слова и т.п.);
2. в неоднородности смысловых единиц (слово, лексема, словосочетание — двусторонние; сема, семема — односторонние единицы);
3. в двустороннем характере значимости основной единицы — слова (лингвистическая и экстралингвистическая);
4. в непосредственной соотнесённости с внеязыковой действительностью (в том смысле, что единицы лексики соотнесены с ней цельнооформленно и коммуникативно);
5. в неоднородности смысловых связей (внутрисловные, межсловные, парадигматические, синтагматические, эпидигматичес- кие);
6. в неоднородности связей слов (языковой ряд — чисто лексические, семантические, логические, лексико-семантические и др.; внеязыковой ряд — связь слова с предметным рядом, с культурно-историческим опытом носителей языка, со сферой функционирования слов);
7. в полисемичности слова как основной единицы ЛСС, дающей перекрещивающиеся связи.[24]

Уникальная гибкость системной организации ЛСС связана с тем, что по отношению ко всем основным смысловым единицам и их связям ЛСС является синтезирующей, идентифицирующей и, вместе с тем, открытой, не замкнутой по своему характеру, легко проницаемой. Соотнесённость с внеязыковой действительностью обусловливает ещё одну специфическую черту ЛСС — неисчислимость составляющих её лексических единиц и, как следствие, невозможность предельной формализации при исследовании этого уровня языковой системы. Следовательно, уникальность ЛСС состоит в том, что это система систем, чрезвычайно сложная и многоярусная по своей структуре, к познанию которой можно прийти только через обращение к различным её фрагментам, микросистемам. Причём выделение таких подсистем не является исследовательским произволом, чем-то навязываемым ЛСС насильно. Напротив, оно базируется на глубоко объективных закономерностях, вытекающих из самой природы этого языкового уровня. Так, неоднородность смысловых сущностей предопределяет способность слов образовать парадигматические объединения на основе близости формальной стороны (по сходству звуковой оболочки), категориальной семантики (глаголы предельные и непредельные, переходные и непереходные, мгновенного и многократного способа действия, конкретного физического действия и эмоционального и т.д.) и конкретного лексического значения слова (например, синий, синеть, синева, синить, синька).

В отношения парадигматики вступают даже неоднородные смысловые сущности, так как близость значения может существовать и между словом, лексемой, словосочетанием и семемой, например: разговаривать — беседовать — вести беседу — говорить с другом — толковать о делах. Единицы ЛСС образуют смысловые единства и по общности своей экстралингвистичес- кой значимости (строить, дом, бульдозер, каменщик и т.д.). Можно выделить и многочисленные группировки — синтагматические и эпидигматические. Способность же слов иметь не одно, а два или несколько оснований близости (или сравнения) — перечисленных или других, обусловленных природой ЛСС, — делает ЛСС не просто уникальной по сложности и многообразию системных связей и отношений её единиц (будь всё только так, интерес к всестороннему исследованию этого уровня языка был бы не в меньшей степени авантюристической научной прогулкой подвижника-аль- труиста из числа садомазохистской учёной братии, чем беготня по заминированному полю под перекрёстной стрельбой на передовой бывалого, давно «обстрелянного» бойца), но уникальной по информативной насыщенности этих связей и отношений. Складывается впечатление о необыкновенной рассчитанности (как тут не вспомнить о поверке гармонии алгеброй!), системной значимости и заданности каждой, казалось бы, случайности в поведении каждого слова (как же без Творца всё это устроилось бы?), о чём в своё время писал Д.Н.Шмелёв в «Очерках по семасиологии», формируя образ существующих в языковой системе связей и моделируя самое существо и возможность алгебраического расчёта системной языковой гармонии: Собственно языковая значимость каждого слова определяется «двумя измерениями»[25]: семантическим соотношением с другими близкими по смыслу словами в определённом парадигматическом ряду и возможностью сочетания с другими лексическими единицами — синтагматическими отношениями. ЛСГ является, в сущности, одним из типов парадигматического ряда, где слова объединяются на основе того или иного признака, который входит компонентом в семантическую структуру любой лексической единицы данной парадигмы. Тесная взаимосвязь парадигматических и синтагматических отношений выражается в том, что «самая принадлежность слова к данной парадигме может быть представлена в виде обобщённой формулы его сочетаемости» [Шмелёв1964; с. 130]. Таким образом, выбор объединяющего семантического признака определяется не только соотнесённостью с внеязыковой действительностью, но и собственно языковыми факторами — лексико-семантическими связями, в форме которых реализуется данное значение. Поскольку же формулу реализации определённого[26] значения слова представляет собой диагностирующая синтаксическая конструкция, то способность ряда единиц ЛСГ участвовать в этой конструкции и избирается учёными в качестве достаточно объективного критерия для группировки слов и для моделирования системообразующих факторов на том или ином участке языковой системы.

Выявленное своеобразие этого уровня языка потребовало от учёных изучения его через анализ всего многообразия отношений, в которые вступают слова и другие единицы ЛСС в пределах семантического поля, тематической и лексико-семантической группы, того или иного парадигматического, синтагматического или эпидигматического ряда (класса) слов, а также в контексте. Именно так и исследуется в настоящее время ЛСС, что даёт возможность проникновения через ЛСС в межъярусные отношения элементов и систему языка в целом.

Группировки слов внутри ЛСС представляют собой не что иное, как множества элементов, заданные одной или несколькими константами. В качестве таких констант избираются либо «подсмотренные» в языке признаки, объединяющие некоторые слова, либо закон, свойства единиц, уже выявленные в языке. Задавая эти постоянные параметры, мы имеем возможность выделить из неисчислимой по количеству элементов системы конечное множество и исследовать динамику всех тех отношений, в которых существуют единицы этого множества. Различные группировки элементов ЛСС помогают смоделировать таким образом те или иные стороны её системности. Следовательно, чем с большим числом системных отношений связаны единицы микросистемы, тем в большей степени такая микросистема способна служить моделью ЛСС в целом. Уникальной же по концентрации системных отношений моделью ЛСС (да и всей языковой системы языка и его межуровневых взаимодействий) всеми учёными признана ЛСГ, объединяющая слова на основе собственно языкового признака, — лексического значения слова.

Однако тот размах, который приобрело в последние три десятилетия обращение к ЛСГ при решении самых сложных вопросов системной организации и функционирования языка, не просто дал новые подходы, методы, результаты, но потребовал теоретического осмысления самих исследовательских возможностей изучения языка через ЛСГ, создания единой общепризнанной теории ЛСГ и знаний о системе самих ЛСГ в целом. Отсутствие таких знаний и общей теории ЛСГ как сдерживающий фактор развития частных теорий и самой практики выделение лексических макросистем осознавалось учёными уже в 80-х годах XX века. Так, Э.В.Кузнецова [1982, с. 7], подводя итоги и определяя перспективы семантической классификации русских глаголов и размышляя над актуальными вопросами в изучении глагольных ЛСГ, была убеждена в необходимости видения всей ЛСС языка как системы пересекающихся, взаимосвязанных, типологически организованных ЛСГ различных частей речи. В адекватности всё той же актуальности такого взгляда на ЛСС убеждают последние достижения лексикографической практики — идеографические описания лексики [Караулов 1976; Раков 1988; ЛСГРГ 1988; Щербин 2000; СМРГПЭСС 1998], опыты классификации ЛСС [Плотников, Трайковская 1989; Васильев 1982; 1984; 1988; Шведова 1989; Кузнецова Э.В. 1982; 1988].

Методологическая значимость концепции системного устройства ЛСС особенно возрастает в свете той исключительной роли, которую играют ЛСГ в когнитивном и языковом моделировании объективной действительности. «Интеллект, приплюсованный к предмету» (Р.Барт), «легализация» субъектности, субъективность и даже акцент на субъективной стороне в познании языка делают человеческое измерение в современной методике лингвистических исследований не просто их неизбежным сопутствующим фактором, но знаковым явлением научной эпохи, а модель — формой его существования. И название знаку уже найдено — методологизм. И сущность выявлена — поиск «методики-интерпретации уже известного лингвистического построения-метафоры, характеризующего язык то как семиотическую структуру, то как кибернетическую функционирующую систему» [Бардина 1998, с.72]. И проявление сущности определено — «сверхсистемное прогнозирующее моделирование лингвального включения человека в материальную и идеальную реальность, последовательное изучение наблюдаемых языковых фактов как антропных проекций надсубъектных закономерностей» [Бардина 1998, с.73]. Даже шаги в процедуре создания модели языка вычислены-высчитаны: «1 — установление (вне моделируемой системы) исходных постулатов, 2 — формирование модели-метафоры, 3 — создание модели-схемы, 4 — создание модели-прогноза относительно реализации схемы в языковом сознании человека, 5 — применение модели-интерпретации для объяснения наблюдаемых фактов» [Бардина 1998, с.72]. Не думаем, правда, что «создание модели языка» — это и есть деятельность лингвиста, отыскивает ли он в языке черты системы, модели, структуры, роль человеческого фактора, текстоцентризма или полевой организации, постигает ли грани языка как системы подсистем или функционирования конкретных его единиц. По крайней мере, эту деятельность не всякий лингвист идентифицировал бы как свою исследовательскую интенцию и реальный научный (теоретический или практический) вклад в развитие лингвистического знания.

При всей размытости и зыбкости границ двух моделей мира, реальность их существования и актуальность для познания языкового механизма под сомнение поставить невозможно, а выводы о содержательном и структурном соотношении двух моделей мира убеждают в методологической значимости их разграничения: для адекватности представления языковой картины мира важно учитывать не только ядро её, но и периферию всех подсистем языка, явления пограничные и переходные, хотя, вне всякого сомнения, главным носителем информации о ЯММ и КММ являются ядерные структуры и единицы. В особенности актуально это требование при рассмотрении синсемантичных единиц языковой системы, которые, выражая дискретное знание о Мире (родственное изначальному, открывшемуся Человеку вместе с осознанием своего Божественного предназначения давать имя всему сущему, делая каждый элемент Мира тем, чем он и должен быть на земле), являются одновременно слепками-единицами знания континуального, несут на себе память о континууме типовых прецедентных текстов [Лотман 1995, с.93]. В противном случае — опять «паноптикум идей», созерцание «замёрзшего океана» с поднятыми волнами. Именно эта философско-логическая (концептуальная) составляющая моделирования (языковым сознанием, языковой системой и каждой единицей глагольной ЛСГ) феноменологии речевой деятельности человека (превращения знаков мысли в знаки говорения) кладётся в основание нашей модели-схемы ЛСГ глаголов говорения (взятой во всех гранях её экзистенции) как воплощения динамики языкового моделирования действительности в целом.

Наиболее полное, всестороннее определение ЛСГ, учитывающее денотативную обращённость, онтологическую сложность ЛСС, характер системной организации единиц ЛСГ, даёт З.В.Ничман.[27] Однако и это определение, к сожалению, нельзя признать совершенным, ибо уже анализ конкретного материала, произведенный самой же З.В.Ничман, показывает, что некоторые свойства ЛСГ (например, общность валентности и семантическая однородность — далеко не второстепенные в выделении ЛСГ) нельзя считать обязательными. Мы склонны, тем не менее, усомниться не в обязательности этих признаков, а в некоторой неточности критериев самого объединения слов в ЛСГ. И здесь, в уточнении этого определения, помогает обращение к трудам Д.Н.Шмелёва, А.А.Уфимцевой, О.И.Блиновой, Э.В.Кузнецовой.

Плодотворность полевой интерпретации языковой системы вообще и её ЛСС в частности доказана многочисленными исследованиями [Адмони 1964; Гулыга, Щендельс 1969; Бондарко 1971; Кузнецова 1963; Уфимцева 1974]. Так, И.А.Стернин использовал объяснительную силу основных признаков поля, взятых в их совокупности, в подходе к лексическому значению. Нами, вслед за И.А.Стерниным [Стернин 1985, с.38], принимаются во внимание главные положения полевой концепции.[28]

Организующие ЛСГ связи и отношения актуализуются в реальном функционировании их единиц — в тексте. Интеграция и взаимодействие всех уровней языка также предстают с наибольшей очевидностью в тексте, в функционирующем слове. При этом наиболее информативным является функционирование слова на уровне предложения, где происходит актуализация и парадигматических, и синтагматических, и эпидигматических отношений и свойств слова, происходит перевод их из системы потенциальных возможностей, которые охватывают идеальные формы реализации языка, в систему потенций, конкретно реализуемых и принятых данным языковым коллективом; осуществляются связь языка, ЯММ и моделируемой ими действительности. Функционируя на уровне предложения, языковой знак располагается на «пересечении двух осей»: горизонтальной оси, где он занимает позицию наравне с другими знаками в данном конкретном акте коммуникации, а также на оси вертикальной, на которой представлены другие языковые знаки, конкурирующие с ним и способные с ним взаимно заменяться. Данные конкурирующие знаки входят в одну и ту же категорию или одни и тот же функциональный класс, из чего следует, что «если можно описать языковой знак благодаря сумме функциональных отношений (т. е. дистрибуции), то можно и определить категорию или класс знаков» [Скепская 1979, с.21]. Эта зависимость лежит в основе гипотезы о взаимно однозначном соответствии семантики и синтаксиса, подтверждённой исследованиями теоретического, практического и прикладного характера, и в основе теории вертикальных полей [Прохорова 1999]. Поэтому изо всех видов моделируемых ЛСГ межуровневых отношений особую методическую и методологическую значимость приобретают отношения между семантическими и синтаксическими признаками слова, а самое появление дистрибутивной методики приравнивается учёными по значимости для познания семантики с изобретением электронного микроскопа, открывшего для человечества мир микроорганизмов [Фоменко 1984].

Степень актуализованности семантической структуры в дистрибуции особенно велика у глагола вследствие специфики его знаковой природы и места в структуре высказывания. Как известно, по характеру организации предметно-понятийного содержания глагол представляет собою скрытую синтагму: взаимодействие между сигнификатом и денотатом глагольного действия осуществляется не в самой лексеме, а вынесено за её пределы — в область синтагматических отношений действия, выражаемого самим глаголом, к его объекту или субъекту, или к тому и к другому одновременно.[29] Категориальное значение глагольных лексем предопределяет и способ его языкового выражения — минимальные лексические синтагмы, реализующие основные типы смысловых отношений: «агенс — действие», «субъект — событие», «источник — действие», «действие — результат» и т.п. Такие смысловые отношения свойственны каждому языку и, своеобразно преломляясь, воплощаются в единицах разных уровней языка — лексического, лексико-семантического, синтаксического. При этом, как правило, субъектно-объектные и обстоятельственные отношения глагольного действия с его семантическими распространителями выносятся за рамки глагольной лексемы и воплощаются в минимальных синтагмах семантически совместимых слов. Поэтому таким информативным для познания семантики глаголов оказывается характер их синтагматической ценности, который складывается не только из лексической валентности (семантической избирательности), предопределяемой номинативной ценностью и системными средствами её манифестации (природой контекста, характером семантических распространителей, типом моделей смысловых отношений), но и из несистемных сочетаний знаков. Как следствие, знаки, относящиеся к разным подклассам, имеют разный потенциал семантической валентности, различную степень контекстуальной обусловленности и семантической автономности. Объём и характер смысловой структуры, являющиеся результатом двух противоборствующих в языке тенденций — сохранения тождества знака в системе и непрерывного его изменения в речевом использовании — представляют собой отличительные признаки подкласса. Место словесного знака в парадигматике, его сочетаемость, семантическая совместимость несовместимость со знаками других подклассов слов в синтагматике предопределяются не только объёмом и характером смысловой структуры, но и рядом категориальных семантических признаков словесного знака.

Таким образом, функционирование глагола в речи обнаруживает практически все основные признаки того подкласса словесных знаков, представителем которого он является:

1. тип денотата и сигнификата, составляющих основу знакового значения;
2. факт раздельного или совместного нахождения сигнификата и денотата в пределах простого номинативного знака или вынесенного в синтагматический план;
3. объём и тип смысловой структуры, свидетельствующий о потенциальном семантическом варьировании знака;
4. набор категориальных семантических признаков, предопределяющих его место в парадигматике и синтагматике;
5. условия семантического распространения слова, детерминированные не только лексической, но и грамматической семантикой;
6. число и характер выполняемых функций.

Связь между значением слова и его употреблением в речи носит системный, многоуровневый характер, что необходимо учитывать при обращении к функционированию слова в поисках его системной ценности. Прежде всего значима в этом смысле связь семантики и сочетаемостных свойств слова. Её учитывают при описании полисемии, формализуемой за счёт дивергенции соче- таемостных свойств, при установлении типа лексического значения и употребления слова в пределах значения и пр. Причём при описании семантики слова значимыми в первую очередь оказываются не только присущие слову связи, но и их свойства: семантическая функция, моносемия или полисемия, обязательность или факультативность, дизъюнктность (несоподчинимость) или конъ- юнктность (соподчинимосгь), вариантность, обратимость, следование и другие.