ІІ. ОКОНЧАНИЯ -ЫЯ (-ИЯ) В РОДИТЕЛЬНОМ ПАДЕЖЕ ЕД. ЧИСЛА ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ И МЕСТОИМЕНИЙ ЖЕНСКОГО РОДА
Отмеченная в предыдущем разделе основная тенденция Пушкина в использовании «поэтических вольностей» отчетливо проявилась и в употреблении этого окончания. Следует отметить, что для начального периода новой русской поэзии самая форма на -ыя в указанной грамматической категории, по-видимому, не была «вольностью» и представлялась нормальным средством литературного 1 Неизвестно, на чем основано мнение Виноградова («Язык Пушкина», 123 — 124), будто «свободное употребление нечленных форм имени прилагательного, несколько ограниченное в конце 10 — начале 20-х годов, с половины 20-х годов Пушкиным реставрируется».
Факты говорят совсем о другом. Отмечу и здесь неразличение «нечленных» и «усеченных» форм.355
языка. Ни Тредиаковский, ни Кантемир не упоминают ее в числе «вольностей». В «Грамматике» Ломоносова, отличающейся, как известно, полным отсутствием церковнославянских форм в парадигмах склонения, изучаемая сейчас форма все же зарегистрирована, причем она как будто фигурирует здесь даже в качестве основной формы данного падежа, потому что окончание -ыя (-ия) становится Ломоносовым впереди окончания -ой, (-ей), например: Им. истинная. Род. истинныя или -
ной, или: Им. прежняя. Род. прежния, прежней (IV, 78 — 79). Писатели XVIII
в. очень часто употребляли эту форму и в прозе, причем в ряде случаев она является исключительной или почти исключительной формой родительного падежа ед. числа мужского рода прилагательных и местоимений1. Тем не менее литературный язык XVIII в. знал обе формы — как на -ыя, так и на -ой, и стихотворная речь, нуждавшаяся в неравносложных морфологических вариантах, не преминула воспользоваться этим дублетом в своих интересах. Уже стихотворения Тредиаковского дают достаточный материал для суждения об употреблении этого дублета в поэзии XVIII в. Ср. у него, с одной стороны, такие случал, как: «в тебе не будет веры двойныя» (ІІІ, 741), «от всея вечности» (III, 767), а с другой: «Эпиграммы тот писал, ин же филипийки, Славны оперы другой сладкой для музыки» (Стих., 151), или «Зрите все люди ныне на
отроковицы Посягающеи лице, чистои голубицы» (ІІІ, 744) и т.
п. С течением времени форма на -ой становилась все более привычной для литературного языка и стала господствовать также и в стихотворной речи. Если для 30-х годов XVIII в. форма на -ыя была нормой и «вольностью» для этого времени скорее можно считать форму на -ой, то к концу века роли переменились. У ближайших предшественников Пушкина форма на -ыя встречается довольно часто, но нет сомнения, что для них именно эта форма была поэтической вольностью. Как и прочие факты морфологии, употреблявшиеся в стихотворном языке в качестве вольностей также и форма на -ыя могла в отдельных случаях получать стилистическую мотивировку или «высокого», или, наоборот,«народного» стиля, но сплошь и рядом она употреблялась и без такой мотивировки, как традиционная условность стихотворного языка. Приведу некоторые примеры употребления этой формы у ближайших предшественников Пушкина. Например, у Карамзина читаем: «Певцевбожественныя славы» (12); «Чувствует хладную
зиму Ветхия жизни» (40); «Над морем гордо возвышался Хребет гранитныя горы» (52). В «Илье-Муромце», в стихе: «над струями речки быстрыя» (118) видим пример употребления формы на -ыя в фольклорном духе, но этого, например, никак нельзя сказать про стих того же произведения: «Плыть от Трои разоренныя» (113). Ср. у
Дмитриева: «Веселясь бы не встречала Полунощныя звезды» (II, 25); «И ждал час от часу от милыя жены Любови нового залога» (III, 58). У В.
Пуш-
1 Например, в ученых сочинениях Тредиаковского окончание -ой вовсе не употребляется.
356
кина: «розы нежныя листок» (76); «для важныя причины» (18); «И автор повести топорныя работы Не может, кажется, проситься в Вальтер- Скотты» (425). Конечно, очень часты такие случаи у Жуковского и Батюшкова, например у Жуковского: «Всемощныя судьбы незыблемы уставы» (1, 15); «Румянец робкия стыдливости терять» (1, 16); «Для души осиротелой Нет цветущая весны» (I, 92); у Батюшкова; «Над
стогнами всемирныя столицы» (253); «На голос мирныя цевницы» (152); «Певец прелестныямечты» (77, о Богдановиче).
При этом, как и следовало ожидать, предшественники Пушкина без всяких затруднений соединяли разные формы этого рода, нормальную и «вольную», в одно целое. Буслаев указал несколько примеров такого рода в стихотворениях Жуковского, именно: «блещет купол соборныя, величественной церкви»; «онслабыя, земной руки созданье»1. Сказанного достаточно для того, чтобы признать форму на -ыя употребительной в общем средством русской стихотворной речи на рубеже XVIII—XIX вв.Разумеется, должна была быть известна эта форма и Пушкину. Однако история употребления этой формы в стихотворных произведениях Пушкина делится на два периода, резко между собой в данном отношении несхожих, и во многом соответствует той эволюции языка Пушкина, которую мы наблюдали на примере «усечений». В лицейских стихотворениях Пушкина встречаем эту форму 16 раз: 14 раз в основном тексте и дважды в вариантах первого тома нового академического издания сочинений Пушкина. Вот эти случаи:
1. «С рассветом алыя денницы» («Кольна», 1, 30). 2. «Он первыя стрелы с весельем ожидал» («Осгар», 1, 37). 3. «С болтуном страны Эллинския» («Бова», 1, 63). 4. «Повесит меч войны средь отческия кущи» («На Рыбушкина», 1, 77). 5. «Когда под скипетром великия жены»
(«Воспоминания в Царском Селе», 1, 79). 6. «Падет, падет во
прах вселенныя венец» («К Лицинию», 1, 113). 7. «В дни
резвости златыя» («Батюшкову», 1, 114)2. 8. «На верьх Фессальския горы» («Моему Аристарху», 1, 155). 9. «Итак стигийския долины Еще не видел он» («Тень Фонвизина», 1 161). 10. «Надежды робкия черты» («К
Живописцу», 1, 174). 11. «Но слово милыя моей Волшебней нежных песен
«Пилы» («Слово милой», 1, 213). 12. «Так сожалел я об утрате Обманов милыя мечты» («Стансы», 1, 249). 13. «Где ток
уединенный Сребристыя волны» («К Делии», 1, 272).
14. «О Лила; вянут розы Минутныя любви» («Фавн и пастушка», 1, 279). Два случая в вариантах следующие: 1. «В лесах веселыя Цитеры» («Мое завещание», 1, 364) и 2. «Свидетели беспечныя забавы» («Осеннее утро», 1, 381).Нужно оговориться, что в некоторых случаях возможны сомнения относительно того, действительно ли перед нами родительный падеж ед. числа или же именительный-винительный мн. числа. В приме-
- Ф. И. Буслаев, Историческая грамматика русского языка, изд. 2, ч. I, 1863, стр 247.
- В академическом издании напечатано златые, но это, по-видимому, ошибка.
357
pax 10 и 14 прилагательные робкия и минутныя по внешности могут показаться относящимися к надежды и розы. Но такое истолкование, по- видимому, было бы неправильно[XXV]. Для общего направления наших наблюдений это не существенно, потому что и без этих примеров очевидно, что стихотворения Пушкина-лицеиста в общем отражают в отношении употребления форм на -ыя норму стихотворной речи своего времени. Среди выписанных выше примеров есть такие (например, 5, 6, 9), в которых формы на -ыя могут рассматриваться как жанровые признаки высокого стиля, но немало здесь также случаев, где эти формы
лишены самостоятельной стилистической характерности и употреблены просто как традиционное средство поэтического языка, обладающего «вольностями». Однако совсем иную картину дает нам в этом отношении послелицейское творчество Пушкина. Как и во многих других отношениях, 1817 год оказывается здесь годом резкого перелома в творческой эволюции Пушкина. Так, уже в «Руслане и Людмиле» мы не находим ни одного случая, в котором Пушкин употребил бы форму на - ыя, хотя арифметически, исходя из объема этой поэмы соотносительно с объемом лицейской лирики, мы могли бы ожидать четыре-пять случаев этого рода в «Руслане». Вообще на всем протяжении стихотворного творчества Пушкина послелицейской поры мы находим в его произведениях всего-навсего шесть примеров употребления этой формы, именно: 1.
«Упафосския царицы Свежий выпросим венок» («Кривцову», 1817, I, 254). 2. «Подруги тайные моейвесны златыя» («Погасло дневное светило», 1820, I, 306). 3. «Мне жальвеликия жены» (1824, II, 131). 4. «И тайна брачныя постели («Евгений Онегин», 1825, 6, 95). 5. «И жало мудрыя змеи» («Пророк», 1826, II, 237). 6. «Средь зеленыядубравы» («Сказка о мертвой царевне», 1833, III, 234). Легко видеть, что дело здесь не только в количественной, но также и в качественной стороне. Из шести случаев формы на -
ыя, засвидетельствованных текстами Пушкина за целое двадцатилетие его творческого пути, три первые, несомненно, являются еще отзвуками
прежнего, ученического стиля, а три последние представляются
случаями, в которых эта форма отчетливо мотивирована
стилистическими побуждениями. В «Пророке» и «Евгении Онегине» это художественно оправданные архаизмы, а в «Сказке о мертвой царевне» перед нами яркий образец фольклористического нюанса, которым Пушкин, как мы уже видели, нередко оживлял трафареты литературной традиции XVIII в. (правда, имея в этом отчасти образцы у своих предшественников). В итоге имеем возможность констатировать еще одно яркое проявление преодоления традиционных условностей стихотворной речи в творчестве зрелого Пушкина.