Непереходность

Чаще всего в качестве свойства, характеризующего все русские РГ, называют их н е п е р е х о д н о с т ь; ср.: «Общая функция -ся — устранение переходности глагола или усиление его непереходности» [Виноградов 1947: 630] и в более развернутом виде: «Точно так же, как отдельные значения несовершенного и совершенного вида представляют собой только модификации (особенные проявления) единых значений совершенного и несовершенного вида, так и различные значения возвратных глаголов представляют собой в своем большинстве только модификации единого медиального (непереходного) залога.

Вместе с тем характер связи между возвратностью и непереходностью оценивается по-разному, поскольку в самом понятии переходности/непереходности сочетаются два аспекта: семантический — направленность действия на объект, и синтаксический — сочетаемость глагола с прямым дополнением в форме винительного падежа без предлога. При этом одни исследователи на первый план выдвигают значение глагола (семантическую переходность/непереходность), а другие — его синтаксические свойства (синтаксическую переходность/непереходность).

Так, например, JI. JI. Буланин видел в переходности / непереходности лишь синтаксическое свойство глагола, определяемое его способностью/неспособностью сочетаться с прямым дополнением в вин. падеже без предлога, и скептически относился к семантической интерпретации этого различия: «В синтаксическом плане переходные и непереходные глаголы четко противостоят друг другу. Что же касается семантики, то здесь установить единое различие между ними невозможно» [Буланин 1970: 214—215]. Между тем В. Н. Сидоров придерживался противоположной точки зрения.

Между синтаксической и семантической переходностью глагола, несомненно, существует тесная взаимосвязь. Так, в соответствии с «иерархией выделенности» (saliency), используемой в падежной грамматике Ч. Филлмора, чем выше степень изменения пациенса, тем выше его шанс быть выдвинутым на первый план, попасть в перспективу и, в конечном счете, быть выраженным прямым дополнением: «Из элементов, выдвигаемых на передний план, один получает роль субъекта — в глубинной (underlying), или логической, структуре предложения, — а другой (если мы выносим на передний план два предмета) получает роль прямого объекта» [Филлмор 1977/1981: 530].

Вместе с тем эти синтаксические и семантические свойства отчасти независимы друг от друга. Это проявляется уже в том, что сама оценка степени изменения пациенса отчасти определяется говорящим. На этом основывается, в частности, возможность различного оформ- ления высказываний в зависимости от того или иного осмысления одной и той же ситуации; ср. следующие пары примеров, в которых именно выбор падежной формы показывает, какой из двух актантов говорящий считает в большей степени затронутым названным в них действием:

109. а .Обмотать шею шарфом;

б. Обмотать шарф вокруг шеи;

110. а. Построить дома на пустыре; б. Застроить пустырь домами[266].

Возвращаясь к возвратности, можно заметить, что лишь сравнительно редко становится ясно, имеет ли автор в виду семантическую или синтаксическую непереходность РГ.

Так, когда Л. Бэбби, давая обобщенную характеристику русского РП -ся, отмечает, что «its only function is to signal that the underlying transitive verb is intransitive in the surface structure» [Babby 1975a: 298], он явно понимает непереходность как поверхностное синтаксическое свойство, проявляющееся в неспособности РГ управлять прямым дополнением, что фактически равнозначно отказу от поиска семантического инварианта возвратности. С другой стороны, Ф. Ф. Фортунатов в своей знаменитой статье о русских возвратных глаголах исходил прежде всего из семантического понимания переходности и непереходности: «Общее значение формы на -ся, образуемой от переходных глаголов, состоит в том, что она изменяет значение переходного признака (действия в его переходности) в значение признака непереходного, т. е. такого, который заключает в себе отношение только к предмету мысли, являющемуся субъектом этого признака» [Фортунатов 1899: 1155].

Между тем из следующей формулировки А. В. Исаченко трудно понять, какую непереходность он имеет в виду, называя инвариантным грамматическим значением русской морфемы -ся эксплицитное указание на непереходность: «The invariant meaning of the reflexive morpheme -sja in Russian is the explicit signalization of intransitivity» [IsaCenko 1974: 59]. В более ранних своих работах он использовал аналогичную формулировку не по отношению к морфеме -ся в целом, а лишь по отношению к возвратным глаголам, которые он, как упоминалось в § 3.1.1, отграничивал от пассивных возвратных форм;

ср.: «Возвратный глагол не может употребляться в русском языке в сочетании с прямым дополнением. Следовательно, у возвратных глаголов в русском языке непереходность является формально выраженной. (...) То общее, что отличает любой невозвратный глагол от соответствующего возвратного, дано не каким-то “возвратным значением” аффикса -ся (якобы обозначающего, что действие, “исходящее” из субъекта, как бы “возвращается” к тому же субъекту). В грамматическом отношении “значение” аффикса -ся сводится к эксплицитному выражению непереходности (разрядка везде А.

Таким образом, возвратные глаголы, по мнению А. В. Исаченко (напомню, что к ним он не относит пассивные РГ), являются и синтаксически, и семантически непереходными.

Функцию же пассивных форм — в том числе и возвратных — А. В. Исаченко видел в выражении «направленности глагольного действия на подлежащее» [Там же: 404], в принципе аналогичной направленности действия на прямое дополнение, выражаемой переходными глаголами действительного залога. Таким образом, пассивные РГ он, по-видимому, считал семантически переходными.

Сходные формулировки общего значения РГ предлагаются и в настоящее время. По мнению А. Шенкера, в русском языке «the marked reflexive signals the interiorization of the subject in the action or state expressed by the verb» [Schenker 1986: 31], что, по существу, повторяет приведенное выше определение общего значения возвратных глаголов у Ф. Ф. Фортунатова. Примечательно, что аналогичным образом А. Шенкер определяет и общее значение польских РГ [Schenker 1985: 14], несмотря на то что они — в отличие от русских РГ — не имеют функции пассива и в значительной части значений могут быть синтаксически переходными.

В свою очередь, общее значение греческого медия (медио-пасси- ва) в формулировке И. А. Мельчука почти не отличается от упоминавшейся формулировки общего значения русского возвратно-среднего залога у Е. С. Истриной: «Медио-пассив указывает на то, что действие, так сказать, “сконцентрировано” на референте подлежащего, “ориентировано” на него: либо то, что обозначено подлежащим, само подвергается этому действию (пассивная интерпретация), либо оно направляет действие на себя (рефлексивная интерпретация), либо, наконец, оно действует в собственных интересах или по отношению к принадлежащей ему сущности (бенефактивная интерпретация)» [Мельчук 1998: 173][267].

Интранзитивизация переходного глагола (derived intransitivity) действительно может и сама по себе иметь вторичные семантические эффекты, очень сходные с теми, которые вызывает присоединение к нему РП. Об этом свидетельствует, например, почти полное совпадение комплексов значений, которые выражаются русскими РГ, с одной стороны, и переходными глаголами в непереходном употреблении в английском языке, с другой. К значениям, общим для тех и других, относятся: 1) собственно рефлексивное: She dressed ‘Она оделась’;

2. реципрокальное: They hugged ‘Они обнялись’; 3) автокаузативное: Don’t move! ‘Не двигайтесь!’; 4) абсолютивное (антипассивное): This dog bites ‘Эта собака кусается’; 5) декаузативное: The сир broke ‘Чашка разбилась’; 6) потенциально-пассивное: The book reads easily ‘Книга легко читается’ [Cranmer 1976; Faltz 1977:12; Kemmer 1988: 56—206; Долинина 1989: 52—75; Levin, Rappaport Hovav 1995][268].

Если не учитывать расхождений в объеме и лексическом наполнении соответствующих классов глаголов (а также отвлечься от характерных для русского языка безличных РК), то различие между русскими РГ и рассматриваемыми английскими конструкциями можно свести к отсутствию у последних (так же, как и у английских РГ типа dress oneself* одеваться*) функции пассива, возникающей, по общему мнению, на самых поздних этапах семантической эволюции РГ[269].

Вместе с тем нельзя видеть в рефлексивизации лишь разновидность интранзитивизации, причем это касается и синтаксической, и семантической интерпретации непереходности.

Так, хотя русским РГ, в отличие от польских, не свойственно сочетаться с прямым дополнением, выраженным вин. падежом без предлога, исключения все же возможны; ср. пример, приведенный в [Янко- Триницкая 1962: 60]:

111. И мне было приятно, что все слушаются Парашу, что она жалеет и любит мать[270].

В этой связи можно упомянуть и такие префиксальные РГ, как напиться воды, наесться хлеба, начитаться детективов, которые сочетаются с дополнением в род.

Обращаясь к семантической переходности/непереходности, можно заметить, что к семантически непереходным глаголам ближе всего декаузативные РГ. Как считает Е. В. Падучева, декаузативные РГ и инхоативные непереходные глаголы «характеризуются одной и той же конфигурацией семантических компонентов в семантической формуле» [Падучева 2001: 66]; ср. пары типа нагреться и остыть, обрушиться и рухнуть. Что же касается пассивных РГ типа Дом перестраивается, то они явно семантически переходны, поскольку предполагают наличие агенса (в данном случае прямо не названного), который своими сознательными целенаправленными действиями видоизменяет объект приложения усилий — дом; ср. оценку пассивных конструкций с точки зрения их отношения к переходности/непереходности у А. В. Бондарко: «пассивные конструкции оказываются той позицией, в которой переходность глагола полностью сохраняется в ее семантическом аспекте» (разрядка моя.— Ю. К.) [Бондарко 1992: 119]1.

Семантически переходными являются также собственно-возвратные и реципрокальные РГ, обозначающие ситуации, в которых одно и то же лицо является и субъектом, и объектом действия. Таким образом, действие в этом случае «переходит» на объект, хотя последний и совпадает (однореферентен) с субъектом действия. В этом отношении показательно, что А. А. Шахматов, в целом разделявший точку зрения о непереходности РГ, делал исключение для собственно-возвратных РГ: «Формы на -ся во всех случаях, кроме собственно-возвратного залога (я моюсь), указывают на безобъективность глагола» [Шахматов 1925/1941: 476].

Приведу в этой связи вывод, к которому приходит Ф. Лихтенберк на основе типологического изучения рефлексивов и реципроков: «Prototypical reflexive and prototypical reciprocal situations are neither like prototypical intransitive nor like

270]. Как писал об этих глаголах А. А. Шахматов, -ся в них «показывает, что- данное действие так или иначе подействовало на его производителя (или удовлетворив его, или, напротив, истощив)» [Шахматов 1925/1941] см. также § 1.2.5.2.

1 Ср., однако, несколько иную точку зрения: «The passive is midway between a two- and one-participant event (разрядкамоя. ~Ю. К.) in the sense that like the prototypical transitive event, it has two participants, but like the intransitive, the event is treated as having only one salient entity, which is brought into grammatical focus» [Kemmer 1988: 285].

prototypical transitive situations (разрядка моя. — Ю. К.): although they contain an agent and a patient, the two are not (fully) distinct from each other; in a sense they can be regarded as members of one set. This intermediate status of reflexive and reciprocal situations may be reflected in their encoding: clauses with reflexive and/or reciprocal constructions may be intermediate between (fully) intransitive and (fully) transit ive clauses» [Lichtenberk 1994: 3508—3509][272].

В целом же можно сказать, что, хотя наличие связи между возвратностью и непереходностью (понижением переходности) не вызывает сомнений, предлагавшиеся определения инвариантного значения РГ на основе семантических коррелятов непереходности — замкнутость (сосредоточенность, концентрация, «интериоризация) действия в сфере субъекта — не вполне соответствуют тем свойствам, которые ожидаются от семантического инварианта; см. о них § 1.2.2. С одной стороны, эти определения недостаточно специфичны (ср. критические замечания А. В. Исаченко по поводу формулировок общего значения возвратно-среднего залога), а с другой стороны, они недостаточно универсальны, поскольку плохо подходят к большинству разновидностей объектных РК, а также к тем субъектным РК, которые в той или иной мере отдаляются от выражения однорефе- рентности субъекта и объекта.

Что же касается синтаксических явлений, сопровождающих реф- лексивизацию, то по отношению к ним, помимо интранзитивации, используют и более общие понятия: рецессивное преобразование валентности, понижение валентности (valency-decreasing), редукция валентности. Так, в [Reinhart, Siloni 2005: 421] общей функцией РП считается функция «of a general Case reducer, which can reduce any Case[273]»: аккузатив, датив, а также и номинатив в субъектно-имперсональных конструкциях с РП; см. также: [Теньер 1959/1988: 286—296; Недялков В. 1975:21—33; Nedjalkov 1980:222—228; Генюшене 1983: 89—96; Comrie 1985а: 301—348; Van Valin 1990: 257; Dixon, Aikhen- vald 2000: 1—29; Lidz 2001: 343].

По отношению к синтаксическим актантам понижение валентности (рецессия) может проявляться либо в устранении какого-либо актанта (ср. мыть ребенка —gt; мыться), либо в понижении его синтаксического ранга, например, преобразовании подлежащего или прямого дополнения в косвенное дополнение (ср. Я не сплю —» Мне не спится; бросать камни —gt; бросаться камнями) [Генюшене, Недялков 1991: 251]. Таким образом, понижение валентности охватывает гораздо более широкий круг явлений, чем интранзитивация, практически полностью покрывая все разновидности РК; ср. следующий вывод: «What is common to all RVs (reflexive verbs. —Ю. K.) is valence lowering, or recession, derived intransitivity being only one instance of valence recession» [Geniu§iene 1987: 7].

Впрочем, если учесть упомянутую в § 3.1.3.3 возможность «рефлек- сивно-бенефактивной» интерпретации РК типа Он строится, то и понижение валентности перестает быть признаком, общим для всех РГ.

2. Совмещение ролей

Возможно, впрочем, что и собственно семантические способы решения проблем, связанных с трудностями однозначной интерпретации РГ в их отношении к переходности/непереходности еще не исчерпаны.

Я имею в виду выдвинутую сравнительно недавно и практически одновременно несколькими исследователями идею, в соответствии с которой отличительной особенностью РК является совмещение ее основным участником нескольких семантических ролей. Так, по мнению С. Кеммер, средний залог как универсальная семантическая категория (фактически это почти всегда рефлексив) используется для обозначения ситуаций, в которых «the Initiator is also an Endpoint, or affected entity» [Kemmer 1988: 337]. По отношению к русским РГ эту мысль высказал М. А. Шелякин, по мнению которого «возвратные глаголы всегда указывают на действия, субъект которых так или иначе затронут как объект или имеет свойства, присущие объекту» [Шелякин 19916: 317]. К аналогичному выводу приходит и Н. Гер- ритсен, считающая, что во всех глаголах на -ся «the subject is both the Stp (= Starting point. — Ю. K.) and the Tp (= Terminal point. — Ю. K.) of the causal chain of events described in the sentence», и, таким образом, «-s/a assigns an extra role to the subject of the verb it is attached to» [Gerritsen 1990: 278, 5][274].

Следует заметить, что очень близкую трактовку общего значения русских РГ предлагал в свое время А. М. Пешковский: «Между “действующим предметом”, или субъектом глагольного признака, и самим глагольным признаком есть определенная связь, именно связь создавания признака. Эту связь выражает, стало быть, всякий глагол — и возвратный, и невозвратный. В возвратных же глаголах мы находим еще другие связи субъекта с создаваемым им признаком, помимо связи самого создавания. Связи эти очень разнообразны, и общее между ними только то, что они именно “другие*’, что они все наслаиваются на основную связь, выраженную в каждом глаголе. Вот это и есть общее значение нашего возвратного залога (разрядка везде А. П. — Ю. К.)» [Пешковский 1927/1956: 122].

По сравнению с «замкнутостью в сфере субъекта», «совмещение ролей» как семантический признак, объединяющий различные значения РГ, представляется более привлекательным, в силу его ббль- шей семантической прозрачности и меньшей противоречивости (см. § 1.2.2).

Следует, однако, иметь в виду, что и этот признак также, видимо, не является универсальным. В частности, ни Н. Герритсен, ни А. М. Шелякин, ни С. Кеммер не распространяют его на пассивные РК, хотя и по разным причинам. Н. Герритсен вообще отрицает существование возвратного пассива в русском языке на том основании, что РК, которые традиционно относят к пассивным, не могут, как она считает, обозначать актуальные ситуации, что для нее является обязательным условием пассивной интерпретации РГ [Gerritsen 1988: 97— 178; 1990: 25—26]]; М. А. Шелякин, исходя из концепции двух залогов, относит к возвратным глаголам только непассивные РГ (см. §3.1.1), причем, по его мнению, «фокусировка объекта при страдательном залоге не сопровождается семантической аспектизацией, и не изменяет объектного статуса именительного падежа» [Шелякин 19916: 315][275], а С. Кеммер считает пассив особой прототипической семантической зоной (domain), лишь соприкасающейся со средним залогом [Kemmer 1988: 284—285][276];

Кроме того, и это самое главное, какие бы решения проблемы семантического инварианта возвратности ни предлагались, при изучении любого РП сохраняется необходимость установления набора значений, которые он может выражать, и возможности их лексического наполнения. Предсказать и то, и другое на основе какого бы то ни было семантического инварианта, даже имея в виду ограниченность круга значений, выражаемых с помощью РГ, невозможно. Достаточно сказать, что в качестве инварианта признак «совмещение ролей» применим (хотя и с оговорками) не только к постфиксу -ся, но и к возвратному местоимению себя, между тем круг выражаемых ими значений различается очень значительно.