НЕОЛОГИЗМЫ.

Заметное место у значительной части русских писателей принадлежит лексике новаторско й, неологизмам, создаваемым и вводимым с большею или меньшею свободой. Намекая на Н. М. Карамзина, суровый хранитель традиционного языка А.

Неологизмы Карамзина вызывались, однако, серьёзными потребностями молодой литературы, нуждавшейся в словесных эквивалентах для ряда понятий, уже выработавшихся и нашедших своё словесное выражение в литературах Запада. В области научного языка, постоянно нуждающегося в новых словах для вновь отрабатываемых понятий, сочинение новых слов-терминов всегда признавалось и признаётся законным. Поэтому терминологическая лексика сплошь и рядом бывает довольно разнообразною в различных научных школах, особенно философских, лингвистических и историко-литературных. Из лингвистических школ приметной лексикой обладает, напр., фортунатовская школа (московская), школа Бодуэн-де-Куртенэ (казанская) и пр. Нужно, однако, заметить, что и для терминологической лексики обязательны известные границы: стремление сплошь обновить терми. [67] нологию мало кому удаётся и, производя впечатление вообще покушения на принятый язык, часто вызывает общую недружелюбную реакцию.

В художественной литературе неологизмы всегда должны быть художественно оправданы, т. е. вызваны не только желанием создать тот или другой эмоциональный оттенок, но и убеждением, которое должно передаться читателю, что уже имеющиеся средства языка для этого недостаточны. Лучшие писатели, признанные мастера стиля послекарамзинской эпохи, относительно мало сочинили явно новых слов, и это понятно: для хорошо и свободно владеющего языком, нет большой надобности сочинять новые слова, по отношению к которым читательская масса почти всегда настроена негостеприимно.

Однако, в лексике русской художественной литературы очень распространена одна категория «кованых» слов, собственно стоящая на границе словотворчества и комбинации слов уже имеющихся,— это сложные слова, традиция ковки которых идёт от писателей, воспитанных на античных образцах или, чаще, на старославянских переводах. Сложные слова очень.употребительны и в поэзии, и в художественной прозе, особенно в роли эпитетов и средства характеристики; большею частью, поэтому, они—прилагательные в основной — второй части слова и наречия или родственные им образования — в первой, дающей признак признака. Вот, напр., такие слова, встречающиеся в произведениях Ф. М. Достоевского: «Лукавый, острый, какой-то недетски-подмигивающий глазок. Какое-то тихо-радостное светлое ощущение. Трепещущий, но странно-решительный взор. Взгляд огневой, лихорадочно-воспалённый. Маленькая крутобёдрая лошадёнка. С важным, решительноформенным видом. Толстоподошвенные башмаки. Пара старых си- ворозовых лошадей. Наплыв странных и беспокойных слов и беспорядочно-восторженных мыслей. Тут же заключалось и что-то такое, что было мучительно-действительное и страдальчески-справедливое. Понятие о тёмной и бессмысленно-вечной силе. Есть что-то неизъяс- нимо-трогательное в нашей петербургской природе. Сделается ■іеизъяснимо-чудно-п рекрасное.

На каждом шагу подобные слова создавал Г о г о л ь[68] [69], особенно в местах лирически окрашенных: зелёнокудрые (леса), трепетолистные (купола деревьев), умно-худощавое (слово), невинно-простодушные (речи), пронзительно-ясные (глаза). Нечего и говорить, что ими пестрят стихотворения поэтов классической школы, напр., Ф. И. Тютчева: громокипящий (кубок), незримо-роковая (длань), ввучно-ясный (час), гордо-боязлив-, ср. ещё: «И легче и пустынно-чище струя воздушная течёт». Исключительно много их у Н. М. Языкова. Да и вообще можно сказать, что в громадном количестве знает их язык русской поэзии, начиная от XVIII века и кончая нашими днями.

Ряд сложных слов, своеобразных по сочетанию понятий, находим в новейшее время в поэзии Маяковского: «Подъемля торжественно стих строкоперстый — Клянусь...»; «Если Марс, И на нём хоть один сердцелюдый, То и он Сейчас Скрипит Про то ж»; «Так с топором влезают в сон, Обмерят спящелобых, И сразу исчезает всё...»

Среди других типов словотворчества надо различать новые слова, образуемые при помощи продуктивных элементов языка, слова, над которыми хозяином является всякий свободно говорящий по-русски: нам нет, напр., нужды спрашивать, есть ли уже в словарях ушить, укроить (ср. уСалтыкова-Щедрин а, «Благонамеренные речи»: «Всякий спешил как-нибудь поближе приютиться около пирога, чтобы нечто урвать, утаить, ушить, укроить, усчитать и вообще, по силе возможности, накласть в загорбок любезному отечеству»); впроситься («Впроситься старик хочет,— по секрету сообщил председатель Максиму Афанасьевичу»,— там же); прожелть (ср.: просинь, прозелень и под.); длин- неть («Длиннеют лиловые тени» —у Брюсова)[70]; выпеться («Все сочинения, чтобы быть хорошими, должны, как говорит Гоголь в своей прощальной повести (она выпелась из души моей), выпеться из души сочинителя»,— Л.

Стремление к словотворчеству характеризует выдающихся писателей сравнительно мало, но и то немногое, что ими в этом отношении делалось, часто оказывалось «однодневками», не разделившими с ними их непреходящей славы. Мало кто знает, сколько не привившихся слов сочинил Гоголь в период, когда ещё не вырос в писателя, настолько свободно овладевшего русским языком, что у него больше не было в них нужды1. Не раз упоминалось о пущенном в обиход Достоевским, впрочем, не им сочинённом, слове стушеваться, историю которого он сам изложил в «Дневнике писателя», но опять-таки мало кто знает о других употреблённых им впервые словах, которые никем усвоены не были,—образить, т. е. «дать образ, восстановить в человеке образ человеческий» (слово, слышанное им на каторге) («Дн.пис.»за 1876 г.), вуйки — «девицы, которые до тридцати лет почти отвечают вам: вуй да нон» (там же), настрой — настроение и дрЛ Любопытно, что среди них не много таких, о гибели которых приходится пожалеть: одни из них рождены исключительно индивидуальными вкусами писателя (вуйки, всем- ство: «...не смейте говорить «все мы». Позвольте, господа, ведь не оправдываюсь же я этим всемством»); другие имели в языке уже установившиеся точные или очень близкие синонимы — невременъе (ср. недосуг), вывескный (ср. вывесочный) и под. Удачные же не только живут, но могут у каждого возникнуть в любой момент, так как принадлежат к образованиям большой продуктивности в языке вообще; таковы, напр., белоручничать, подробничать (ср.: капризничать, подличать, умничать и под.), окраинцы (ср.: ленинцы, выдвиженцы и под.), установители (ср.: законодатели, просители, строители и под.).

Можно назвать несколько приметных писательских имён, относящихся или к недавнему прошлому, или к настоящему, для которых словотворчество вообще составляет одну из излюбленных задач их поэтики. С различными установками творят новые слова Андрей Белый, Вл. Маяковский8; патологическое проявление страсти к словесно-новому, как бы ни оценивать его экспериментальный вес, представляет почти всё написанное Вел е- [71] [72] миром Хлебниковым[73]. Если исключить последнего и его немногочисленных печатавшихся, но вряд ли многими читанных последователей, остаётся многое такое, что, рассуждая теоретически, могло бы войти в литературный обиход. Однако, дальше страниц соответственных произведений, где они выполняют свою специальную роль, подавляющее большинство выдуманных слов не пошло: прочертни (гор), просветни (облаков), прокипи (туманов), жердисто, в опрозраченпом (свете), звездолучие, белоструи, «...Неразрывные миголёты Неотражаемой судьбы...» мы встретим лишь у

A. Белого; или у такого несравненно более сильного мастера, как

B. Маяковский: «душу выржу», «миллион миллионов... маленьких любят [любовей]», «Солнце, в ладонях твоих изогрей их», «Вот и вечер в ночную жуть Ушёл от окон, Хмурый, декабрый», «Грядущих лет брызгой Хожу по мгле по сеповой Всей нынчести изгой», «...Так я К тебе Тянусь неуклонно, Еле расстались, Развиделись еле», «И глядишь на неё, И ждёшь знаменосцем, КрасношёлкиіI огонь над землёй знаменя» и под.

И всё-таки, говоря о современной русской лексике в целом, нельзя пройти мимо этих и подобных им исканий. Было бы несправедливо видеть в них простую накипь, которую следует смахнуть уверенной рукой блюстителя отстоявшегося литературного языка: создаваемая писателями лексика живёт, но живёт не как готовый факт, передаваемый далее неизменным и усваиваемый нетворчески, а как возможности для бесконечных подражаний хотя бы тоже только индивидуального значения. Вот почему, хотя приведённые новообразования и не имеют права на то, чтобы их вносили в нормативные словари,— поскольку эти новообразования создаются на путях общего развития русского языка, при помощи формальных средств, для него естественных и законных (продуктивных примет), они, безусловно, образуют известную часть лексики, реально существующую в сознании носителей литературного языка.

Много неологизмов, как и естественно, внесла эпоха Великой Социалистической революции. Не говоря о типичных для неё условных сокращениях слов, превращающихся незаметно в слова самостоятельные, узаконенные (вузовец, селькор, профорг, культпоход, парторганизация, комсомолец), языковое творчество самых различных типов стимулировала вся жизнь, бурная, боевая, каждый день которой представлял вызов старому и приносил новые понятия, новые предметы, глубоко входившие в повседневность. В результате того, что печать стала достоянием широких масс, литературный язык значительно меняется в тех областях его, которые более других допускают приток новых элементов,— в словообразовании, лексике и фразеологии.

Живые потребности вызывают к жизни многочисленные слова, лишённые какого-либо другого вида претензий, кроме того, что они действительно понадобились, а не выдуманы по чьему-нибудь произволу. Таковы напр., многочисленные слова с продуктивным суффиксом -ник: десантник, надомник «ремесленник, работающий на дому», злокачественник «врач-специалист по злокачественным опухолям», напарник «работник, исполняющий свою работу в паре с другим», и под. Далее: выдвиженец, партиец, запланировать, перевыполнить; в ряде случаев рождаются новые слова, нужные в общественной борьбе, чтобы заклеймить противника, осмеять его и под.: учредилка (ср.: курилка, предварилка, и под.), уравниловка, обезличка,— и это приводит к широкому использованию особенно эмоциональных суффиксов и под.

Наряду с неологизмами формальными всё время в литературном языке в большей или меньшей мере творились и творятся неологизмы, представляющие изменения былых значений. Таковы, напр., вошедшие с Великой Социалистической революцией в новом значении: смычка, ячейка, увязка, звенья и под Ч

С другой стороны, старые слова могут частично или полностью утрачивать принадлежа'вшие им раньше значения. Сравнительно с первыми десятилетиями XIX века мы, напр., не употребляем слова должность в значении (нравственного) долга, прелестный — «соблазняющий» или презрительный в смысле «презренный», порядочный — «аккуратный» («Княжна была столь же беспорядочна, как отец порядочен»,— Л. Толстой, «Война и мир»), возмутительный — «подбивающий, призывающий к бунту» («Новое обстоятельство усилило беспокойство коменданта. Схвачен был башкирец с возмутительными листами»,— А. Пушк., «Капит. дочка»),— они получили у нас другой смысл. Таких больших сдвигов значений за продолжительный период, отделяющий нас хотя бы от П у ш- к и н а, однако, сравнительно немного.

7.