§ 18. Местоименное склонение.

Личные местоимения 1-го и 2-го лица. С XV в. древнейшие славянские формы личных и возвратного местоимений родитель- ного-винительного падежа ед. ч. мене, тебе, себе и русские новообразования менѣ, тебѣ, себѣ сменяются формами меня, тебя, себя, характерными теперь для севернорусского наречия и литературного языка.

Особенно, конечно, легко принять в данном случае влияние ся. В пользу подобной догадки очень сильно говорит аналогия словацких фактов, где имеем сходные формы род.-вин. mna, та, teba, t'a, seba, sa[241] [242].

Формы типа тобе, себе, тйбя, сОбя, конкурировавшие с тебя, себя, — продукт влияния дат.-предл. тобѣ, собѣ и творительного

тобою, собою.

К неустойчивости употребления см., напр.: «А мнѣ тебе, своего господина, великого князя держати собѣ братом старешим» и «А чѣмъ, господине, князь велики, благословилъ тобе отець твои...» (Догов, грам.

В дательном-предложном литературные тебе, себе из тебѣ, себѣ установились после продолжительного колебания между ними и параллельными тобѣ, собѣ, отражающими давнее влияние тобою, собою. Окончательное установление в литературном языке форм тебѣ, себѣ > тебе, себе, может быть, не без поддержки старославянского языка, было облегчено наличием окончания -я, а не -е в родительном-винительном, исключавшим совпадение форм.

Личное местоимение 3-го лица, по происхождению анафорическое (отсылающее к предыдущему) местоимение-прилагательное, представляло в своем склонении уже в древнерусском т. наз. супплетивную (составную) систему: именительные падежи в единственном и множественном числе образовывались от основы он- (оп-), в остальных падежах — от основы je- (с ее усложнениями).

Супплетивность для личных местоимений — явление уже глубокой старины, оказавшееся в истории языка очень стойким (ср. я, мене, мы, насъ; ты, тебе, вы), и перенесение этой особен- в древнерусском в формах дательного падежа всех чисел: мънѣ, тебѣ (тобѣ), себѣ (собѣ): ми, ти, си—ед. ч.; намъ, вамъ : ны, вы—мн. ч.; нама, вама: нава — двойств. Для краткой (энклитической) формы винительного падежа ед. ч. мд, та, са (русск. мя, тя, ся) с большой вероятностью принимается, что это по происхождению — основные формы винительного падежа, получившие функцию кратких при мене, тебе, себе — формах родительного падежа, которые стали употребляться также в значении винительного.

Нынешний литературный язык не сохранил различия полных и кратких форм, кроме ставшего важным в морфологической системе употребления -ся как приметы возвратных глаголов. В говорах, наряду с последним, большую роль играет остаток дательного падежа си (ср.

Старинный русский язык энклитические формы употребляет как вполне живые: Не лѣпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудных по- вѣстий о пълку Игоревѣ, Игоря Святъславлича? (Слово о полку Иг.). Что волости (sic!) новгородьскыхъ тѣхъ ти волостий, княже, тобѣ своими мужи не держати... (Догов, грам. Новгорода с тверск. вел. кн. Александром Мих., 1325—1326 гг.). А ... ци имуть искати татарове которых волостий, а отоимуться, вамъ, сыномъ, моимъ и княгини моей, подѣлити вы ся опять тѣми волостми на то мѣсто (Дух. моек. кн. Ив. Дан., 1327—1328 гг.). Формы мя, тя, ся нередки у поэтов XVIII в., особенно первой его половины. Реже краткие формы дательного падежа.

ности на старые основы с анафорическим значением, семантически вошедшие в систему личных, не представляло ничего принципиально невозможного.

О причинах вытеснения старых именительных возможны такие догадки:

Имен. ед. звучал: и (jb) — м. р., я —ж. р., є — ср. р.; имен, множ.: и — м. р., ѣ—ж. р., я—ср. р., имен, дв.: я — м. р., и — ж. и ср. Неудобны были главным образом совпадение единственного и множественного числа — и и омонимность его к очень употребительному союзу. Это приводило к частым заменам данной формы (и) синонимическою — онъ. Последнее употребление благоприятствовало такой же замене и других форм, особенно я, хотя принципиально и не отличавшегося флексией от других местоимений, но достаточно многозначного и потому легко уступившего место перед новыми влияниями.

Кроме того, в языках нередко дает о себе знать тенденция избегать для полнозначных слов слишком коротких форм. Роль этого мотива (отнюдь не абсолютного значения — ср., напр., я в 1 л. ед. ч. при старом азъ) ясна в данном случае из параллельного употребления относительных иже, яже, еже и употребления и (вин. ед.) в роли энклитики — погубитъ и «погубит его»

/*■*4

или после предлогов; ср.

Заслуживает внимания и такое объяснение, предложенное акад. Шахматовым в его литограф. «Курсе истории русского языка», часть III, 1910—1911 г.: «Повидимому, — говорит он (стр. 240), — ...исчезла связь между формами именительного падежа и формами косвенных падежей потому, что последние стали употребляться только постпозитивно (за другими словами, не впереди предложения), между тем как формы именительного падежа по самому значению своему употреблялись антепозитивно; утрата связи между формами косвенных падежей и формами именительного падежа повела к полной утрате последних».

В общей системе склонения обращает на себя внимание вин. пад. ед. ч. среднего рода его, совпадающий с родительным ед. ч., а не с именительным, как в других случаях у форм среднего рода. Причина здесь, видимо, в общей супплетивности косвенных падежей местоимения 3 лица, подчинившей себе отдельную форму, которая нарушала бы специальную особенность вновь образовавшихся отношений.

Из форм косвенных падежей местоимений-прилагательных

и родственных им внимания заслуживают особенно такие:

Форма родительного ед. ч. мужского и среднего рода имела у ряда местоимений в древности окончание -go (-го), хорошо сохранившееся в ряде славянских языков. По своему происхождению это, скорее всего, частица, родственная с ге (из *ge). В родстве с обеими частицами, как предполагают, состоят др.-инд. gha, ha и греч. ge (ср. ешё-ge, гот. mi-k). Влиянию этого окончания “go (-го) подверглось особняком стоявшее в системе -so (-со) родительного единственного от чьто — чесо (ср. греч. ТЄО из *kuesio),

позже замененное формой чего. Диалекты русского языка знают формы на -го и в большем числе или на -ho, -оо (главным образом, южнорусские), или на -во (севернорусские). Попытки в последних (-Ъо и -во) в соответствии с особой консервативностью местоимений видеть остатки глубокой старины оказались малоубедительными. Значительно больше имеют за себя объяснения их как новообразований на русской почве из go- (-го).

Путь развития замены г через в отражают, вероятно, те говоры, в которых в выступает в прилагательных, но сохраняется в местоимениях того и под.

Примеры -во вм. -го в памятниках встречаются только начиная с XV в. В памятниках XVI в. число их делается очень заметным. В XVII в. их свободно употребляют наряду с поддерживаемыми церковнославянским языком формами на -го.

Родительный и винительный падежи женского рода. Русский язык восходит вместе с другими восточными (украинским и белорусским) и западными (чешским, польским и т. д.) к тем говорам древнейшим, которые, в соответствии падежным окончаниям ьа мягкого склонения в южнославянских языках, имеют рефлексы ѣ невыясненного происхождения. Свидетельствуемые восточнославянскими памятниками XII в. формы тоѣ, еѣ и под. (ст.-сл. /иоьа, єьа) в дальнейшем не остались неизменными, и в истории их есть спорные моменты.

В литературном и разговорном её (писавшееся до реформы 1917 г. ея, было чисто искусственной формой — русской передачей старославянского єьа)2 нуждается в объяснении ё из ѣ.

1 Sur la prononciation du genitif logo en russe. — Memoires de la Soc. de ling., XIX (1914).

8 Ср. у Ломоносова (Российская грамматика, § 431): «£е в просторечии, ея в штиле употреблять пристойнее».

правдоподобно понимание (Шахматова) этого ё как (диалектного?) фонетического рефлекса jt. Сочетание jt, существовавшее в очень немногих морфологических категориях и стоявшее особняком в русской звуковой системе (древнейшее *je из *je перешло в ja: *stojeti перешло в стоять, *bojeti — в бояться), было маложизнеспособно и изменилось в je, откуда, по известному закону о подударном е, переход в jo (ё). Примеры из памятников, подтверждающие такую догадку (памятники относятся к не смешивающим ѣ и е): единое, одиное — род. ед., различьные — вин. мн., Чудов. Псалт. XI в., в алѣлоугие мѣсто — «вместо аллилуи», Типогр. Уст., № 142, XI—XII в., еуфимие, Мин. 1095 г., и др.

В дальнейшем форма род. ед. ч. её стала функционировать и как винительный ед. ч. Древнейший восточнославянский пример еѣ в функции винительного падежа — «Умысли съзьдати цьр- къвь и съзьдавъ еѣ» (Сказ, о Борисе и Глебе по сп. XII в.). Пови- димому, в этом отношении решающую роль сыграла аналогия кого? (родительный-винительнын для муж. и женского рода), т. е. сначала такое употребление должно было распространиться ^по отношению к названиям существ, а далее — и ко всем остальным. Ср. и самоё, ограниченное в фактическом употреблении категорией «одушевленности» («встретил ее самое», но «взлез на самую верхушку скалы»). В диалектах имеем и тоё, всеё, одноё, уже, по- видимому, что касается функции винительного падежа, под влиянием её.

Утрате старой формы винительного ю, с XVI в. в памятниках уже не встречающейся, могла способствовать ее малая фонетическая «весомость» (ср. выше замечания об утрате форм *jb, *ja, *je). В языке былин и в говорах она, однако, встречалась еще в недавнее время х.

В памятниках засвидетельствованы: старославянские формы типа род. п. ем: А кто ея хощеть убити, ино у нея изо рта огнь выйдеть (Хож. Аф. Никит.); под влиянием русских отношений: в значении винительного: наказавъ єя, бивъ єя (Сборн. XIV в. Рум. муз., № 1548); Елини имяхуть ея [єхидну] аки богыню (Сборн. 1490 г. Уваров., № 613); А згонитце собака зьедиста на дорогу за человѣкомъ, и хто ея ушибетъ и на смерть, тому вины нетъ (Судебн. 1589 г., 53). ...А пистоль не стрѣ- лила. Онъ же бросил ея на землю и из другія запалилъ паки (Аввак., № 25, 78); Далъ намъ четыре мешка ржи за нея (там же, 87).

В значении винительного падежа ея встречаем у Сумарокова: «Вульф бросился на Смерть и поразил ея» (Стихи г. Хирургу Вульфу).

еѣ: Колко воды ни пить, а пьяну с неѣ не быть (Стар, сборн., 1363). — И змея де лежитъ на дороге и через еѣ перешелъ возъ, 1

и туг бѣ затерло... На бѣ возложила... (Лечебн., Синода рук., № 480).

Позднейшее изменение в роли родительного — ее (её): на ее имя (Домостр., 16); у ее слуг (Домостр., 49); как пошелъ отъ нее (Дело Ник., № 65), и винительного: ...И тыбъ ту запись прочла и держала ее у себя (Пис. в. кн. Вас. Иоан. 1526— 1530 г.); ино мужу на нее бранити (Домостр., 51); ино ее на- дѣлкомъ гіоминаютъ (Домостр., 16).

Под влиянием склонения членных прилагательных, заменивших в неударяемом положении ѣ родительного падежа ед. ч. женского рода на и~>й [новыѣ, утрьнѣѣ сменились в отдельных диалектах др.-русского языка формами новоѣ, утрьнеѣ: коньць утрьнеѣ (Минея 1097 г.), съмьрти тоѣ пагубьноѣ, на мѣстѣ ветъ- хоѣ деревяноѣ (церкви) (Успен. Сборн. XII в.)], рядом с тоѣ, тоё и под.1 явилось той и под. в родительном ед. ч. Ср.: И всѣ наши громадныя крѣпости потряслися от стрѣльбы ихъ той (Ист. об Азовск. сид., 4); А у тое де мы у великіе реки вершины и устья не вѣдаемъ (Мат. пут. Ив. Петлина, 295), и там же: А изъ за той де великіе реки пріѣзжаютъ къ намъ манцы со всякимъ товаромъ.—А отъ тое березы стоитъ столбъ противъ сосны на лѣвой сторонѣ (Межев. выпись на помест. казанск. жителя Де- вятого-Змеева, 1631 г. — Бусл.) и там же: А отъ той березы отъ ивова куста прямо на березу на безЕерховую. — А доходовъ съ тое Малые Росиі не бываетъ ничего (Котош., III), и там. же: И исъ той Малой Росиі для всякихъ дѣлъ присылаются посланцы [244] [245].

В роли винительного ед. ч. в XVII в. преобладает тое (нередко наряду с ту): ...И тоѣ таможенную пошлину збирали с великимъ радѣньемъ (Грам, царя Бориса на Белоозеро, 1602 г.). Что к нам писали братья наша, и мы тое грамотку къ вамъ послали... (Воззв. москов. людей). Да тоѣ судовую снасть велеть отдать Андрею жъ и Василью (Мат. пут. Ив. Петлина, 267). ...И на тоѣ гору восходу нѣтъ никому (Хожд. на Воет. Котова, 116—117). Но у него же: ...А шахъ велитъ на ту тешь [забаву] всѣмъ людемъ быти в лутчем платье (105). — И в тое де пору сѣверные дЕери отворились съ великимъ громомъ... (Дело Ник., № 36). ...А в тое пору явитъ верховный ихъ соколенный подьячій Василій Ботвиньевъ... (Урядн.). Ср. и в начале XVIII в.: ...И тое крѣпость на свое государское имянованіе, прозваніем Питербургомъ, обновити указалъ (Ведом. 1703 г.). Тут же рядом в употреблении и ту: ...Покаместъ ту крѣпость овладѣютъ.—

Подобная неустойчивость употребления в некоторых говорах встречается и в новейшее время; ср., напр., Труды Комисс. по диалект, русск. яз., вып. 12, 1931 г., стр. 12.

Специальный вопрос представляет вариант, встречающийся в литературном языке почти исключительно при предлоге у — у ней (изредка — при для). Ср.: И то у ней на домашней обиходъ перекроено (Домостр., 30). И сама бы хмелново питья отнюдь не любила и дѣти и слуги у ней того не любили же (Домостр., 64). Благоприятным условием для утраты флективной приметы здесь было, конечно, употребление после предлога. Образцом могли служить местоименные прилагательные, у которых совпали в ед. ч. женского рода дательный и предложный.

Ср. ^ в древнем языке также от ней, теперь встречающееся только*в говорах и в просторечии: ...От ней преждѣ выступить не хотятъ, покамѣста имъ укажутъ иное жилище... (Куранты, 2).

У Ломоносова и др. встречается и без ней: Дураки, враги, пролазы Были бы без ней безглазы (Гимн бороде), и под.

Ср. и при предлоге-наречии: Вместо того, чтоб по намерению моему ударить подле самой ей и в пустое место, попади я прямо в нее... (Болотов).

Вообще надо заметить, что у авторов XVIII и первой половины XIX в. такие формы, отошедшие теперь к просторечию, встречаются еще и при большем количестве предлогов. Из представителей стихотворного языка XIX в. свободнее других их употребляли Крылов, Грибоедов, Мятлев, Баратынский. Кроме последнего, как видно, всё это авторы с речью, близкой к разговорной.

Любопытна как факт истории языка, и, повидимому, не только графический, каким он может представляться с первого взгляда, широко известная в ранней письменности московского периода форма ини «и они»: ...и нам отослали своих бояр, ини, съехався, учинят исправу (Догов, грамота вел. кн. Юрия Дмитр. с вел. кн. рязанским Ив. Фед., 1434 г.). Ср. там же: ...и нам отослали на то своих бояр, и они, съехався, учинят исправу.—А ясти же садятся, ини омываютъ руки да и ноги... (Хожение Афан. Никит., по Троицк, списку XVI в.).

Через значительные колебания прошла в литературном языке форма родительного и винительного ед. ч. от местоимения сама. Ломоносов (Рос. грамм., § 431) для родительного принимал за нормативную форму самыя, явно церковнославянизированную, а для винительного — самую, контаминацию саму и окончания членных прилагательных, воспринимавшуюся тоже как церковнославянизм (ср. Востоков, Русская грамматика, 12 изд., 1874 г., § 53, пункт 4). Востоков, узаконяя в качестве нормы винительного падежа самоё и родительного самой, по поводу первой формы еще замечает: «Сие окончание, принадлежащее просторечию, заменяется в церковнославянском языке окончанием самую».

Н. Греч (Практическая русская грамматика, 1827 г., § 139) в парадигму вводит «саму (или самое)», употребление, далее уже удержавшееся до наших дней. Форма самое, — несомненно, результат приравнения к её, слову, с которым она обычно и употребляется. В говорах подобные образования представляют еще тоё, всеё, одноё.

Ср. у Державина: И просветит всее, как света бог, Россию (Прор. Сим.); у Крылова: ...Тое ж Лису-злодейку.

По аналогии мою, твою, свою с окончанием, не выпадающим из системы склоняемых прилагательных, в говорах явились и ею, всею, тою и под. (первые примеры в памятниках XV в. Двинск.: вымѣнялъ ею).

Ср. у Л. Толстого пример в «Анне Карениной»: Неловко за самою себя.— В первой половине XIX в. подобные формы нередки.

Творительный пад. ед. ч. от местоимения къто звучал в древнейшем славянском (как и в старославянском) цѣмь (по происхождению *коішь с переходом к в ц (с) перед ѣ из дифтонга of). Согласный Іи, в дальнейшей истории языка, как выпадавший из системы, устранен и заменен звуком к, заимствованным из остальных форм. Замена эта датируется впервые в памятниках XIV в.: ни над кѣмь же (Лѣствица, 1334 г.), и характерна как явление морфологическое (вместе с формами именного склонения типа рукѣ, на облакѣ), переступившее границы унаследованной фонетической системы: сочетаний ке, кѣ вне морфологических категорий такого происхождения русский язык искони не знал, так как уже в древнейшее время, как упомянуто, *ке переходило в *се; ср. уже др.-русск. зват. форму вълче\ *кЪ с ё из древнейшего долгого е в *са; піьІкёН > мълчати, а *кё с ё из *оі, *аі — в *сё.

Характерно, что потребность устранить выпадавшую из системы данной парадигмы форму привела в говорах к другому пути аналогии — в качестве формы творительного падежа от къто в памятниках XIII в. употребляется кымь: повѣжь съ кымь бе- сѣдовав (Ростовское житие Нифонта, 1219 г.), съ кымь бесѣдусши (Новгородский Пролог; 1262 г.) и под. Ср. и позднейшее ни кимь (с переходом кы в ки) в первой духовной Ивана Калиты. Вместо чимь (от чьто) по аналогии кѣмь установились чѣмь — чем. В памятниках, как отметил Соболевский, Лекции 4, стр. 187—188, в духовной Семена Гордого и первой духовной Дмитрия Донского— чимъ, во второй духовной Дмитрия Донского уже чѣмъ; ср. позже: «А через сю мою грамоту... хто что у кого возмет или чим изобидит, быти от мене в казни» (Грам. в. кн. Софьи, 1450 г.); но — «...и сей у них грамоты рушити не велел никому ничем» (Грам. в. кн. Марьи, 1453 г.).

Именительный множ, числа. Формы те, все (тѣ, всѣ), соответствующие старославянским и древнейшим формам мужского рода ти, вьси,— продукт уподобления остальным формам парадигмы множ, числа; тѣхъ, тѣмъ, тѣми, о тѣхъ (ср. и жен.-ср. р. дв. ч. тѣ), вьсѣхъ, вьсѣмъ и т. д.

Влияние форм косвенных падежей на именительный, оказавшееся в конечном счете победившим, объясняется в случае всѣ

г

еще и поддержкой женского рода (др.-русск. всѣ в соответствии старославянскому вьса).

Появление новой формы тѣ свидетельствуется отдельными примерами в памятниках XIII в. и нередкими в памятниках XIV в. (Новг. Кормчая ок. 1282 г., Духовная вел. кн. Семена Иван, и др.). Первоначальное расхождение путей аналогии тѣ — тѣхъ, но всихъ, всимъ и т. д. в древнейших московских памятниках основание имеет, повидимому, в восприятии старинным языковым сознанием ѣ как приметы «твердых» склонений, а и — «мягких»; срл единственное число основы вьс-, шедшей по мягкому склонению.

В отличие от нынешнего сами (ср. и новые формы косвенных падежей самих, самим и т. д.), в памятниках находим и самѣ (Пролог 1356 г.). Ср. и косвенные падежи: И впредь бы вамъ са- мѣмъ Ноугородцкого государства въ землю не вступатца... (Грам. Новгор. государства воевод каргопольцам, 1612 г.). Установились в литературном языке также формы именительного множ, числа одни (ср. и одних, одним и т. д.) и они.

Что касается последней, то она непосредственно не поддерживалась влиянием косвенных падежей с приметой ѣ и потому могла измениться в онѣ только уже в результате уподобления формам тѣ, всѣ и не иметь равной им стойкости.

Одни могло ’пойти своим путем сравнительно с другими словами местоименного склонения ввиду звуковой его близости с они.

Сами могло утратить ѣ фонетически в неударяемом положении в конце слова (ср. эти, по происхождению указательная частица э и тѣ) и повести за собою остальные падежи, которые легко могли этому подчиниться, так как были под сильным влиянием их, им и т. д. (ср. самое под несомненным влиянием её).

Существовавшее в грамматиках до 1917 года различение: они, одни — имен. мн. ч. мужского и среднего рода, онѣ, однѣ (однѣхъ, однѣмъ и т. д.) — женского, —как и более ранее они — мужского, онѣ — женского и среднего, явилось чисто искусственно и никогда не имело опоры в живом языке[246]. В говорах (об этом же говорят и памятники) было и есть или онѣ, однѣ для всех родов, или для всех же родов —они, одни. 4

Утрата старого различия рода во множественном числе прилагательных (в старославянском муж. р. — ти, женск. — ты, среди. —та, соответственно в мягком склонении — м. р. вьси, ж. р. вьса (др.-русск. вьсѣ), ср. р. вьса, вься — результат общей тенденции к утрате рода у прилагательных, не нуждавшихся в дополнительной характеристике при своем согласований с существительными, тенденции, широко распространенной и в других языках.

Косвенные падежи множественного числа. Кроме замечаний, сделанных попутно по поводу форм именительного множ, ч., от- метать еще следует немногое. Вероятно, влияние склонения прилагательных (членных) приводило в говорах к формам вроде тыми— Дух. Ив. Калиты, ис тыхъ селъ — Дух.^в. кн. Ив. Иван, (если последние не являются остатками местоимения той, тая, тое). Тесная ассоциация сей и тот вызывала, напр., до сѣхъ мѣстъ (в моек, грамотах XV—XVI вв.; ср. до тѣхъ мѣстъ): ...А на болшое утверженье и крестъ есмя цѣловали, что инако мимо сѣхъ нашихъ договорныхъ записей до того сроку не быти (Договори, запись о перемирии со шведами, 1585 г.). К семъ обыскънымъ рѣчемъ ... Яковъ Григоревъ сын Ондрѣева руку приложилъ (Суд. дело 1643 г., Фед.-Чех., II, № 116).

В говорах подобные формы известны до сих пор, но в литературном языке они были явлением преходящим. Ср., впрочем, речение (оказаться) ни в сех — ни в тех — «ни при чем», употребляемое иронически и- заимствованное, как можно предполагать, из диалекта.

Приставное -н- у местоимения 3-го лица. Появление в косвенных падежах форм местоимения и, я, є после предлогов начального н — явление уже древнейшего времени. Возникло оно на фоне отношений звукового характера как результат так называемого переразложения. Как есть основание думать, некоторые предлоги, а именно соответствующие нынешним в, с, к, первоначально звучали вън, сън, кън (ср. гр. еп; лат. in; др.-инд. sam; др.-инд. kam). В положении перед согласными (кроме j) н фонетически утрачивалось, поэтому в случаях, вроде вън — ]'емь, сън — Іимь, кън — (ему, где все сочетание звучало «вънемь, сънимь, кънему» (с мягким н), предложная часть легко осмыслялась как въ, съ, къ, а местоименная стала пониматься как немь, нимъ, нему и* под. В дальнейшем это так называемое приставное (эпентетическое) н стало особенностью сочетаний местоимения и, я, є со всеми предлогами и позже распространилось и на наречия- предлоги (ср. кроме их — кроме них и под ). В начале XIX в. еще, например, пишут между ими, между их[247].

Кроме косвенных падежей местоимения третьего лица, эго приставное н оставило след в словах: недра (из сг.-слав. нѣдра), ср. гр. etron «чрево» и нутро, ср. утроба. Оба слова искони особенно часто сочетались с предлогом въ(н) —ср. внутрь, внутри. Как на аналогию стоит еще указать на серб, нугао «угол» (ср. частое сочетание «в углу»).

След былого -н- при предлогах имеем и в префиксах глаголов: занять (ст.-слав, мсти)*— ср. взять (ст.-слав, въз-а-ти), зануздать (ср. узда), внушить (ср. ухо) — из ст.-слав, вънушити, снискать (ср. искать). В XVIII и в начале XIX века в '‘ходу был глагол снѣдать — (о тоске, грусти); ср. устар. снедь «еда». Ср. и ст.-слав, вънити «войти»[248].

При именительном и винительном сколько, столько, несколько и косвенных падежах старого именного склонения — род. п. (до) сколька, дат. п. (по) скольку — теперь обычны в косвенных падежах окончания членного склонения прилагательных множественного числа. Совершившийся, таким образом, разрыв между формою именительного (винительного) падежа и остальными является результатом различия в частости употребления: несравненно чаще нам приходится пользоваться при слове сколько его формою име- нительного-винительного, чем всеми остальными, вообще говоря, практически редкими. Влияние склонения членных прилагательных на косвенные падежи объясняется, вероятно, содействием в этом отношении склонения первых чисел: двух, двум, трёх, трём, четырёх, четырём.

С отношениями сколько : скольких ср. много : многих (с дифференциацией) значения — «многие»).