Колонизация Британских островов и её языковые последствия

Процесс колонизации территории нынешней Англии разительно отличался от колонизации территории России. Вот как описывает нашествие германцев В.В. Штокмар: «Дальнейшее завоевание Британии ютами, англами и саксами приходится на вторую половину V в.

Как отметил В. Келлер, кельтские заимствования в английском столь же малочисленны, как заимствования из славянских языков в немецком (восточная часть нынешней территории ФРГ раньше была заселена славянами, впоследствии либо уничтоженными, либо ассимилированными) (Keller, 1925, S. 57; cp. Eckersley, 1970, р. 418; Crystal, 1995, р. 8; Sweet, 1900, р. 215; Emerson, 1906, р. 14; Bradley, 1919, р. 82; Williams, 1911, р. 7; Champ- neys, 1893, р. 144). Нельзя не заметить, что во многих книгах по истории английского языка это обстоятельство осторожно обходится, как и история заселения острова, но по утверждениям типа «есть данные, что не всё бри- тонское население было вырезано или изгнано на запад завоевателями» (Bradley, 1919, р.

О.              Есперсен отрицал уничтожение бретонцев: «Бретонцы были не уничтожены, а ассимилированы их саксонскими завоевателями. Их цивилизация и язык исчезли, но раса осталась» (Jespersen, 1982, р. 35). Археолог Х. Херке также склоняется к аккультурации (Harke, 2003, р. 24; cp. Tristram, 2004; Niehues, 2006, р. 1). Я. Нихуэс делает вывод о том, что, согласно летописным источникам, при нашествии англов и саксов имели место настоящие этнические чистки, считая это, однако, преувеличением (Niehues, 2006, р. 7). Р. Гоутс видит в отсутствии следов кельтских языков в английском достаточное свидетельство малочисленности кельтов, то есть их массового уничтожения и изгнания (Niehues, 2006, р. 24), a Э. Фримен полагал, что имело место практически полное уничтожение побеждённого народа, за исключением, возможно, некоторого числа женщин, обращённых в рабство (Freeman, 1888, р. 103; Freeman, 1869, р. 27). Тот факт, что слово “wealh” («валлиец») в древнеанглийском приобрело значение «раб» (Bradley, 1919, р. 83; Tristram, 2004), в какой-то мере подтверждает предположение Фримена («валлиец» и «бретонец» - это два названия одного народа, первое из которых употребляли германские племена, а второе было самоназванием; бретонцы говорят на валлийском = кимрском языке кельтской семьи). Столь необычную даже для германских народов жестокость Фримен объясняет чрезвычайно низким цивилизационным уровнем англов и саксов, по сравнению с прочими германскими племенами, которые подверглись частичной романизации и, следовательно, христианизации (Freeman, 1869, р.

Многочисленные безличные конструкции, которые могли бы перейти из кельтских языков в английский, если бы германские завоеватели были более миролюбивыми, описаны в книге Г. Вагнера «Глагол в языках Британских островов»[65]. Этот же автор отмечает, что в кимрском безличные конструкции сейчас исчезают под давлением английского (Wagner, 1959, S. 73). Влияние кельтских языков на древнеанглийский предполагают в появлении герундия (Keller, 1925, S. 61; Niehues, 2006, р. 49-57), в смене форм выражения посессивности (Niehues, 2006, р. 40-42), в распространении вспомогательного глагола to do в отрицаниях, вопросах и эмфатическом контексте типа I do like (Мне действительно нравится) (Niehues, 2006, р. 43-49), но не в категории безличности. Впрочем, ни один из указанных пунктов не был убедительно доказан.

Добавим, что те учёные, которые исходят из теории аккультурации, объясняют малочисленность лексических заимствований в английском из языков туземцев быстрым переходом последних на древнеанглийский и/или делением населения по принципам апартеида (апартеид - официальная политика расовой сегрегации, практиковавшаяся в ЮАР в 19481990 гг., а также в некоторых других странах Африки, где белое меньшинство отделялось от чёрного большинства территориально, лишало его гражданских прав, контролировало его финансово и политически) (Niehues,

2006, р. 1, 10-11).

Сами кельты, появившиеся на территории Англии в 700 г. до н.э., колонизировали остров относительно мирно, смешиваясь с местным населением (иберами), подобно славянам (Штокмар, 2000, с. 10). В начале I тыс. н.э. у них уже имелся богатый опыт общения с германскими народами, которые непрестанно совершали грабительские набеги на кельтские поселения, а на континенте вытеснили их с территории нынешней Германии.

Карамзин: «Прежде всего решим вопрос: кого именует Нестор Варягами? Мы знаем, что Балтийское море издревле называлось в России Варяжским: кто же в сие время - то есть в IX веке - господствовал на водах его? Скандинавы, или жители трех Королевств: Дании, Норвегии и Швеции, единоплеменные с Готфами.

Можно предположить, что контакты русских с германскими языками остались после прихода шведов (если это были шведы) довольно слабыми, так как у новых властителей не было нужды приводить с собой оккупационную армию. О незначительности влияния норманнов на славян пишет

С.М. Соловьёв в первом томе «Истории России с древнейших времен»: «Но, кроме греков, новорождённая Русь находится в тесной связи, в беспрестанных сношениях с другим европейским народом - с норманнами: от них пришли первые князья, норманны составляли главным образом первоначальную дружину, беспрестанно являлись при дворе наших князей, как наемники участвовали почти во всех походах, - каково же было их влияние? Оказывается, что оно было незначительно. Норманны не были господствующим племенем, они только служили князьям туземных племен; многие служили только временно; те же, которые оставались в Руси навсегда, по своей численной незначительности быстро сливались с туземцами, тем более что в своём народном быте не находили препятствий к этому слиянию.

Позже он ещё раз подчёркивает незначительность влияния норманнов: «Но при этом должно строго отличать влияние народа от влияния народности: влияние скандинавского племени на древнюю нашу историю было сильно, ощутительно, влияние скандинавской народности на славянскую было очень незначительно. [...] Мы видим, что у нас варяги не составляют господствующего народонаселения относительно славян, не являются как завоеватели последних, следовательно, не могут надать славянам насильственно своих форм быта, сделать их господствующими, распоряжаться как полновластные хозяева в земле. [...] Варяги не стояли выше славян на ступенях общественной жизни, следовательно, не могли быть среди последних господствующим народом в духовном, нравственном смысле; наконец, что всего важнее, в древнем языческом быте скандинавогерманских племен мы замечаем близкое сходство с древним языческим бытом славян; оба племени не успели ещё выработать тогда резких отмен в своих народностях, и вот горсть варягов, поселившись среди славянских племён, не находит никаких препятствий слиться с большинством.

Так должно было быть, так и было. В чём можно заметить сильное влияние скандинавской народности на славянскую? В языке? По последним выводам, добытым филологиею, оказывается, что в русском языке находится не более десятка слов происхождения сомнительного или действительно германского» (Соловьёв, 2007, файл 01-08-12).

Добавим также, что отчасти именно норманны несут ответственность за уничтожение славян на территории нынешней Германии и окружающих её территориях (Карамзин пишет об этом в третьей главе первого тома «Истории государства Российского»).

Не удивляет и то, что англичане не заимствовали безличные конструкции из более отдалённых языков, хотя во времена колониализма у них были для этого все возможности. Достаточно вспомнить, что писали русские классики об отношении англичан к иностранцам, чтобы понять, почему при всём богатстве английской лексики основными источниками её пополнения были языки народов, победивших англичан (а также языки «культурного суперстрата» - латыни и греческого), но не языки побеждённых.

Вы слыхали о грубости здешнего народа в рассуждении иностранцев: с некоторого времени она посмягчилась, и учтивое имя French dog (французская собака), которым лондонская чернь жаловала всех неангличан, уже вышло из моды. [...] Вообще английский народ считает нас, чужеземцев, какими-то несовершенными, жалкими людьми. «Не тронь его, - говорят здесь на улице, - это иностранец», - что значит: «Это бедный человек или младенец» (Н.М. Карамзин. Письма русского путешественника).

Англичанин не имеет особой любви к иностранцам, ещё меньше - к изгнанникам, которых считает бедняками, - а этого порока он не прощает... (А.И. Герцен. Былое и думы).

Путешественник страшится быть жертвою: в Италии - ревности; в Гишпании - суеверия; а в Англии - гордости и высокомерия тех людей, с которыми живёт вместе. Однако ж я лучше бы согласился попасть в руки жестокому инквизитору, нежели англичанину, который непрестанно будет давать мне чувствовать, сколько он почитает себя во всем лучшим предо мною, и который, если удостоит меня своими разговорами, то не о другом чём будет со мною говорить, как бранить всех других народов и скучать рассказыванием о великих добродетелях своих соотечественников (И.А. Крылов. Почта духов).

Примерно в том же духе высказываются и сами англичане и американцы.

Мы, англичане, до того неохотно допускаем чужестранца в свой дом, что можно подумать, будто принимаем каждого за вора (Г. Филдинг. Амелия).

Человеку, имеющему намерение обосноваться там [на Соломоновых о-вах - Е.З.] надолго, необходимо обладать известной осторожностью и своего рода счастьем. Помимо этого, он должен принадлежать к особому разряду людей. Его душа должна быть отмечена клеймом непреклонного белого человека. Ему надлежит быть неумолимым, он должен невозмутимо встречать всевозможные непредвиденные сюрпризы и должен отличаться безграничной самоуверенностью, а также расовым эгоизмом, убеждающим его, что в любой день недели белый человек стоит тысячи чернокожих, а в воскресный день ему позволительно уничтожать их в большем количестве. Все эти качества и делают белого человека непреклонным. Да, имеется ещё одно обстоятельство. Белый, желающий быть непреклонным, не только должен презирать другие расы и быть высокого мнения о себе, но и обязан не давать воли воображению. Ему нет надобности вникать в обычаи и психологию чёрных, жёлтых и коричневых людей, ибо вовсе не этим способом белая раса проложила свой царственный путь по всему земному шару (Дж. Лондон. Страшные Соломоновы острова).

Поскольку цитаты из художественных произведений научным аргументом считаться не могут, приведём также отрывок из работы С.Г. Тер- Минасовой «Язык и межкультурная коммуникация»: «Вернёмся к любви к родине, проявлению патриотизма как черты национального характера. "Другой путь" английского языка заключается в том, что у британцев любовь к родине выражается через нескрываемую антипатию к иностранцам и всему иностранному. Соответственно, слова foreign [иностранный - Е.З.] и foreigner [иностранец - Е.З.] имеют отрицательные коннотации. Эти оттенки неприязни так сильны, что даже совершенно, казалось бы, нейтральное терминологическое словосочетание the faculty of foreign languages [факультет иностранных языков - Е.З.] вытеснено в современном английском языке более нейтральным: the faculty of modern languages [факультет современных языков - Е.З.]. В этом плане различия между английским и русским языком как отражение различий между соответствующими национальными характеристиками ещё более углубляются.

Русскому национальному характеру свойственны повышенный интерес, любопытство и доброжелательство к иностранцам и иностранному образу жизни, культуре, видению мира. Соответственно, слова иностранный и иностранец не имеют ингерентных (то есть изначально присущих независимо от контекста) отрицательных коннотаций, скорее наоборот. Это слова, возбуждающие интерес и повышенное внимание, настраивающие на восприятие чего-то нового, увлекательного, неизвестного.

Английские слова foreign и foreigner употребляются, как правило, в отрицательных контекстах» (Тер-Минасова, 2000, с. 183).

Далее Тер-Минасова приводит результаты контент-анализа примеров из словарей, полностью подтверждающие её точку зрения. Таким образом, в данном случае русской «всечеловечности»[66] и открытости влиянию других народов противостоит английский этноцентризм и пренебрежительное отношение ко всему иностранному. Любопытное высказывание по этому поводу, касающееся Европы в целом, есть у Г.В. Вернадского, крупнейшего историка русского зарубежья: «В основе психологии европейцев лежало презрение к туземцам, сознание себя высшею расою. Вот этого в отношении русских к другим евразийским народам не было, почему в Евразии и более осуществим, и близок идеал свободы и братства народов» (Вернадский, 2006, файл 6.4).

Отметим также, что похожие высказывания о своеобразной форме патриотизма, выражающейся в ненависти или нелюбви ко всему иностранному, можно найти и по отношению к немцам[67]. Очевидно, именно этой особенностью национального менталитета обусловлено практически полное отсутствие в немецком каких-либо заимствований из постоянно находящихся с ним в контакте славянских языков.

Красноречиво отразилось отношение англичан к иностранцам в некоторых креольских языках. Так, в ток-писине, смеси английского с различными папуасскими языками, слово “monkey” («обезьяна») приобрело значение «мальчик, не прошедший обряда инициации» (“manki”) (Беликов, 2005), ср. “manki bilong masta” («слуга», дословно: «обезьяна европейца») (Muhlhausler, 1986, р. 197). Объясняется это тем, что англичане называли местных детей обезьянами, а папуасы, не будучи в силах понять английского, «угадали» значение “monkey” по-своему - довольно частое явление в пиджинах и креольских языках. Также для таких языков характерно активное применение английской пейоративной лексики, так как англичане не выбирали выражений в общении с народами, которые вплоть до конца Второй мировой войны даже в научной литературе открыто причислялись к низшим расам.