ИЗОБИЛУЮЩИЕ ГЛАГОЛЫ И СИЛА ГРАММАТИЧЕСКОЙ АНАЛОГИИ
Нередко спрашивают, как правильно: он мучит (или мучает) кошку, мучится (или мучается) сомнениями? Прежде на этот вопрос был готов быстрый и четкий ответ: глагол мучить (ся) относится к IV продуктивному классу и образует формы настоящего времени по II спряжению: я мучу(сь), ты мучишь(ся), он мучит (ся) и т.
д. Что же касается параллельных образований: я мучаю(сь), ты мучаешь (ся), он мучает(ся) и т. д., то они, как свидетельствует Академическая грамматика (1953), относятся к просторечию и, следовательно, не обладают правами литературной нормы.Но время идет вперед, и речевая практика наших дней (в том числе и словоупотребление современных писателей) заставляет усомниться в правильности такого однозначного решения.
Отмечая вариантность форм у глагола мучить, возникшую вследствие взаимодействия и смешения парадигм глаголов IV класса и I класса, С. П. Обнорский в книге «Очерки по морфологии русского глагола» (М., 1953) рассматривал это явление как новообразование русского литературного языка, поддержанное влиянием южновеликорусских говоров. Действительно, в художественной литературе первой половины XIX в. формы мучаю, мучаешь не зарегистрированы. В Словаре Академии Российской (1789—1794) и в Словаре Академии (1847) приведены только: мучу, мучишь. В 1858 г. журнал «Москвитянин» строго осуждал форму мучаешь, встретившуюся в журнале «Библиотека для чтения».-Рецензент «Москвитянина» замечал: «На языке грамматики: ты мучишь».
Однако начиная с середины XIX в. «неправильные» с точки зрения грамматики и словарей формы начинают проникать в художественную литературу. Они зафиксированы у А. Кольцова,
А. Островского, Писемского, Достоевского, Чернышевского, Л. Толстого, Гаршина, Чехова. Например: Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь (Л. Толстой. Война и мир); За что вы меня так мучаете? (Достоевский.
Бесы); Его мучают угрызения совести (Чехов. Палата № 6). Существенно при этом отметить, что наиболее восприимчивыми к аналогическому воздействию глаголов I продуктивного класса (типа: играю, играешь и т. п.) оказались формы настоящего времени {мучаю, мучаешь, мучает), а также неличные формы (повелительное наклонение: мучай(те), деепричастие мучая). Формы же прошедшего времени {мучал, -ла, -ло) и инфинитива {мучать) встречались тогда еще весьма редко. Например, у Л. Толстого: Бесконечные сомненья... всегда мучали меня (Письмо от 4 февр. 1885).Ориентируясь на языковый материал XIX в. и отмечая распространенность форм на -аю, -аешь, -ает, В. И. Чернышев считал все же правильными только варианты мучу, мучишь, мучит, которые, как он замечал, предпочитались авторами того периода (см.: Правильность и чистота русской речи.— Пг., 1915.)
В последние десятилетия картина соотношения вариантов существенно изменилась. Формы настоящего времени {мучаю, мучаешь, мучает), повелительного наклонения {мучай-me) и деепричастия (мучая) постепенно становятся серьезными конкурентами первоначальных: мучу, мучишь, мучь-me, муча. Новые варианты зафиксированы у известных писателей и поэтов нашего времени (Горького, А. Н. Толстого, Катаева, Саянова, Сельвин- ского, Симонова, Германа, Кассиля, Гранина, Солоухина, Дуди- на, Березко, Нилина, Бондарева, Яшина и мн. др.) и не ограничены жанром произведения и кругом сочетаний. Например: Старик-муж ревнует и мучает Машу. (Г о р ь к и й. Трое);
Человек устал, а они его мучают (Кассиль. Вратарь республики)Мучаясь головной болью... (Герман. Я отвечаю за все). Причем новые формы стали употребляться не только при обозначении физических страданий, но и душевных, нравственных. Ср.: Мучаясь любопытством... (Бондарев. Горячий снег); Мучает совесть... (Б а р т о. Найти человека); Мучается желанием написать сыну убитого... (Трифонов. Нетерпение); Мучается сомнениями... (Коме, правда.— 1976.— 28 июня).
Существенно при этом отметить, что тенденция к переходу в парадигму глаголов I класса наиболее явно обнаруживается у форм настоящего времени.
В прошедшем времени и в инфинитиве дольше сохраняются традиционные формы. Ср.: Ее мучает мысль, действительно ли все было так, как сказал ей Серпилин. Эта мысль му ч и л а ее. (Симонов. Последнее лето). Постепенно, однако, варьирование распространяется на формы прошедшего времени и на инфинитив. У современных авторов (часто уже без намеренной стилизации) встречаются формы: мучал, -ла, -ло и мучать. Например: Его мучало сознание своей ненужности (Чаковский. Блокада); Он вечно мучался глазами (Паустовский. Время больших ожиданий); Терзало и мучало его то, что произошло в районе (Мальцев. Войди в каждый дом); Когда над первою строкой я му чале я... (Долматовский. Ко мне явилась рифма...); В искусстве всегда будет мучать один вопрос — что есть истина? (Тендряков. Свидание с Нефертити).Резкий количественный скачок в употреблении форм мучаю, мучаешь и применение их современными писателями заставляют пересмотреть нормативные оценки морфологических вариантов. Видимо, запрещение этих форм лишено сейчас оснований и перспективы. Поэтому новейшие нормативные пособия допускают формы мучаю(сь), мучаешь (ся), мучает (ся) на правах стилистически сниженных вариантов нормы. В Орфоэпическом словаре (1983): мучу, мучит и доп. мучаю, мучает.
Этот частный случай конкуренции морфологических вариантов интересен и поучителен не только с точки зрения становления новой нормы в употреблении отдельного слова. Дело в том, что стойкое сопротивление традиционных форм у изобилующих глаголов (каплет — капает, брызжет — брызгает, движет — двигает и т. п.) при наличии, казалось бы, весомых побудительных импульсов для аналогического выравнивания (ср. в прошлом: глочу и глотаю, ичу и икаю, храмлю и хромаю и т. п.) является столь очевидным фактом, что он стал использоваться в качестве основания для общего и, на мой взгляд, несколько рискованного вывода об ослаблении силы грамматической аналогии в XX в.
Рассмотрение значительного и разнохарактерного материала свидетельствует не об ослаблении силы грамматической аналогии вообще, а лишь о неравномерности ее воздействия.
При наличии чередований (зг/жбрвізгает — брызжет; д/ж: глодает — гложет и т. п.), а также смыслового или сочетаемостного различия вариантов (ср. он двигает шкаф, но им движет самолюбие) сила аналогического воздействия со стороны глаголов продуктивных классов действительно ослаблена и традиционные формы сохраняются дольше.В тех же случаях, где конкурирующие варианты не имеют выраженной смысловой, сочетаемостной или иной полезной нагрузки (как в примере: мучит—мучает), сила формальной аналогии оказывается достаточно действенной, что и приводит к постепенному признанию грамматически продуктивного варианта нормой современного литературного языка.
* * *
Хотя морфологические нормы русского литературного языка изучены и описаны в грамматиках достаточно обстоятельно и, будучи представленными на письме, сравнительно легче поддаются регламентации (чем, скажем, нормы ударения), и в этой области мы непрестанно сталкиваемся с колебаниями и сомнениями. Дело в том, что, несмотря на устойчивость письменной традиции, морфология также оказалась ареной борьбы между разнонаправленными притягательными силами, порождающими новые варианты и создающими конфликт нормы. Достаточно вспомнить такие, например, слова, как холодина или цунами, у которых колебание в грамматическом роде вызвано противоборством между формой и содержанием.
Следовательно, происшедшее относительное уменьшение количества вариантных пар в морфологическом строе современного языка по сравнению с XIX в. вовсе еще не говорит о том, что варьирование форм окончательно преодолено. Вечная эволюция языка подтачивает даже закрепленные на письме и охраняемые грамматическими пособиями правила образования форм. С другой стороны, дублетность в морфологии современного русского литературного языка уже не представляется целиком избыточной. Многие вариантные формы приобрели ту или иную функциональную нагрузку, став при этом важным стилистическим ресурсом языка (ср.: в отпуске и в разговорной речи в отпуску; сыновья и в торжественной речи сыны, например: сыны отечества). Весьма существенной является закрепленность параллельных морфологических форм .за определенными синтаксическими конструкциями (ср.: чашка чая, тарелка супа, но в сочетании с переходными глаголами обычно: налить чаю, супу). Такая приуроченность форм, свидетельствующая об их функциональном своеобразии, не может не учитываться в нормативной практике и при обучении русскому языку в школе.