Источники, аспекты, основные результаты и перспективы когнитивного осмысления истории изучения глаголов речи

lt;...gt; если человек знает что-то, то не умом, а всем тем, что он есть, собой целым, потому истина — не дело логики, — она живая, к ней ближе святой, чем учёный.

Ф. И. Гиренок

И всё-таки нельзя не принять семиотически переописанный принцип Бора: ничто не может быть адекватно описано (эффективно переописано), если при описании использовать лишь один язык описания

В.              П. Руднев

Определение языка как непосредственной действительности мысли следует понимать так, что сознание (мышление) существует реально, практически обретая чувственно воспринимаемую форму слов, словосочетаний, предложений, высказываний, в которых отражённые человеком образы, понятия, ситуации связываются (соотносятся) в сознании носителей языка с определёнными последовательностями звуков; именно в этом заключается особенность членораздельной специфически артикулированной человеческой речи.

А. А. Уфимцева

История изучения глаголов говорения — это в миниатюре те искания, которые пережила наука в области метода, накопления фактов, становления аспектов исследования всех ЛСГ, это те горизонты, срезы языковой системы, которые были вскрыты учёными при обращении к ЛСГ. Глаголы говорения так часто становились объектом внимания учёных и рассматривались столь разноаспектно, что уже самая история их изучения заслуживает монографического описания.[35]

Выделяемые со времён античности, глаголы речи, представляют собою одну из самых древних, продуктивных, объёмных и активно функционирующих подсистем лексико-семантической системы русского языка. То же можно сказать и о статусе их в других языках[36]. И это закономерно: ими обозначается сфера деятельности человека, делающая его особым, уникальным на земле существом — Homo loquens (человеком говорящим). Причём это уже практически биологическая и физиологическая квалификация человека, поскольку она исходит от специалистов по этологии, науки о поведении, и основана она на результатах научного эволюционного, а не религиозного сопоставления человека с животными и всем сущим на земле.

Этологи, лингвопрагматики и риторы сегодня всё больше находят оснований говорить о сходстве человека и животных в поведенческом отношении [Иваницкий 1989; Гриндер, Бэндлер 1993; Панов 1989; Прайор Карен 1995]. Однако, думается, никогда не будет опровергнута ни одним из специалистов справедливость утверждения о том, что сходства эти, во благо они человеку или во зло и во испытание, проистекают от первоосновной биологической его сути — Homo sapiens и Homo loquens есть прежде всего Homo erectus (человек прямоходящий), — но отнюдь не от того, что как sapiens и loquens есть кто-то, кроме самого Творца, равный человеку.

Закономерно и естественно поэтому, что психологи называют человеческую способность говорить (речь) психологическим орудием, важнейшим средством формирования психики людей и столь же значимым средством воздействия общества на его членов [Выготский 1956] и доказывают, что она служит основой для многих сфер человеческой деятельности, а процессы говорения, по выражению З.В.Ничман, «буквально пронизывают все стороны человеческой деятельности» [Ничман 1980, с. 36]. Глаголы же, именующие эти процессы, занимают особое место в ЛСС глагола, пересекаясь с множеством различных лексико-семантических подсистем, в силу чего, наверное, глаголы речи обращали на себя внимание учёных разными гранями своего существования и функционирования в языке — им посвящены диссертационные исследования, монографии и многочисленные статьи.

Представляя богатейшие возможности для исследования явлений взаимодействия, взаимопроникновения лексико-семантических подсистем, глаголы говорения в то же время остаются трудно исследуемым участком ЛСС для проникновения в их собственную системную организацию вследствие сложности обозначаемого ими денотата и многочисленности их связей с другими подсистемами на макро уровне. Отражением сложности прочтения их системной организации является отсутствие в науке единой классификации и даже единого терминологического обозначения этих глаголов. И это — при постоянном, неослабевающем внимании к ним со стороны семасиологов, синтаксистов, стилистов, диалектологов и др. специалистов. Тем не менее, исследование глаголов речи в каждом из аспектов дало и безусловные знания об этой лексико-семантической подсистеме.

Так, диахронное изучение позволило установить изначальные состав и границы группы глаголов, именующих речевые процессы, их основные функции, закономерности функционального и семантического развития. Доказано, что свойственная современному русскому языку система глаголов говорения сложилась в основных своих чертах к началу XIX века: определились её опорные слова — говорить и сказать; наметилась свойственная современному языку дифференциация группы; определился основной контекст глаголов говорения — употребление их в сочетаниях с прямой и косвенной речью.

Изучение глаголов речи на более ранних этапах развития русского и родственных ему языков [Алимпиева, Ваулина 1979; Бондарь 1967; Кодухов 1961; Силина 1979; Зиновьева 1986] позволяет предполагать состояние группы в общеславянский период и определить основные тенденции в развитии в последующие периоды.

1. Изначально, по-видимому, единственными глаголами, служившими для обозначения в литературном языке различных функций процесса речи — сообщения, вопроса, ответа и т.п. — были глаголати и речи, что формировало их семантическую и функциональную универсальность [Бондарь 1967, с. 198].
2. Коммуникативная потребность в дифференциации функций процесса речи повлекла за собой употребление доминантных глаголов в обстоятельственной связи с глаголами, обозначающими отдельные стороны речевого действия.
   Это приводит к взаимовлиянию глаголов: с одной стороны, основной глагол приспосабливается к введению прямой речи, семантически соответствующей второму глаголу, а с другой — глагол, обстоятельственно связанный с основным, развивает способность самостоятельно вводить прямую речь. Таким образом, с одной стороны, форма и семантика прямой речи становятся показателями дифференциации глагольной семантики, а с другой — расширяется круг глаголов, соотносимых функционально и — как следствие — семантически с обозначением речевых процессов [Бондарь 1967, с. 199-200].
3. Уже в XVI в. система русского языка и в его книжной разновидности, и в разговорных вариантах имеет разветвлённую, многокомпонентную, семантически развитую и стилистически дифференцированную группу глаголов, обозначающих самые разные стороны процесса говорения. Пока об этом, к сожалению, можно судить лишь косвенным образом — исследования языка великорусской народности в таком плане ещё не проводились. Тем не менее, единственный на сегодня опыт такого исследования — диссертационная работа Е.И.Зиновьевой — убедительно доказывает его перспективность: только в пяти посланиях И.Грозного автор обнаружил 129 глаголов речи, причём на их долю приходится 38 % всего состава глагольных лексем этих произведений и они являются не просто самой крупной глагольной ЛСГ, но и обладают жанрообразующими функциями [Зиновьева 1986, с. 5]. Интересно и то, что ещё в донациональный период, в условиях существовавшей на Руси языковой ситуации (двуязычия, диглоссии), усугублённой вторым южнославянским влиянием, в обеих — книжно-литературной и народно-разговорной — разновидностях русского языка функционирует развитая ЛСГ со структурой, во многом — не только по компонентному составу, но и по системообразующим параметрам — предвосхищающая современную ЛСГ. Подтверждения тому опять же обнаруживаем в исследовании Е.И.Зиновьевой, которая выделяет в языке И.Грозного те же семантические общности[37], что и в современном русском языке, успешно используя даже классификацию, предложенную для современного состояния языка.
   При этом, поскольку в каждой из выделенных тематических подгрупп синонимические ряды дву- вершинны (имеют по две доминанты, отражающие дихотомию книжный / разговорный вариант языка), можно говорить, что развитость ЛСГ речи характеризовала обе функционально противопоставленные друг другу разновидности языка. Новаторство же и авторский «произвол» государя — соединение в рамках одного произведения разговорно-обиходного, делового, книжно-славянского контекстов при общей устремлённости современников к искусственной книжности и отстранённости от «испорченного» разговорного языка — отразили не только его личность (феноменальную эрудицию, лицедейство), реальное соотношение единиц ЛСГ в двух конкурирующих системах, их взаимодействие, направление дальнейшего семантического и функционального развития, но вместе с тем и пути и судьбы этих двух систем - книжного и народно-разговорного языка[38].
4. Задачи формирования литературного языка нации и связанная с ними тенденция к его демократизации уже в XVII веке приводят к выдвижению сначала на роль функционально универсальных, а затем и в положение доминанты группы русских глаголов, именующих говорение, лексемы говорить и сказать, функционировавшие до той поры в основном в диалектной и разговорной разновидностях древнерусской и великорусской речи.
5. Следствием их центрального положения в группе становится применимость ко всем аспектам процесса говорения, а значит, и семантическое развитие — в рамках семантической структуры многозначного слова, а затем и через словообразовательную деривацию.
6. Вместе с расширением функциональных семантических и деривационных возможностей ядерных глаголов развивалась, раздвигалась и их актантная рамка.
7. Проникнув постепенно во все формы и функциональные разновидности национального языка, глаголы говорить и сказать заняли в каждой из его подсистем положение ядерных и вступили в многочисленные парадигматические связи с функционировавшими там глаголами речи. Однако при этом они сохранили свою изначальную предназначенность для художественного повествования прежде всего.
8. Уже в XVIII веке стили художественного повествования определяют состав, формы и средства литературного выражения и занимают положение той лаборатории, в которой разнородные (церковнославянские, заимствованные, собственно русские нейтральные и стилистически отмеченные) языковые элементы апробируются на общенациональную значимость.
   Для глаголов же говорения стиль художественного повествования превращается в «среду естественного обитания», в которой складываются и развиваются функциональные свойства, парадигматика и в целом семантическая структура ЛСГ.
9. Группа глаголов говорения имеет открытый характер и до сих пор пополняется новыми единицами, не образующими, однако, новых рядов, а подключающимися к уже имеющимся, в основном за счёт глаголов звучания, развивающих образно-метафорическое значение говорения [Ничман 1979, с. 198][39].

Современный уровень научного знания о глаголах речи не только позволяет подходить к ним с позиций системности, но и рефлексировать результаты и осознавать когнитивные корни такого подхода. Выбор же языка художественных произведений и диалекта, принципиально не сопоставлявшихся ранее как полярных в системе функциональных разновидностей, в качестве источников эмпирического материала не просто корректен, но логичен и закономерен. Именно он соответствует когнитивно-концептуальной проекции русского языкового сознания, формировавшего и осваивавшего семантическое и предметно-тематическое пространство глаголов говорения в обоих этих вариантах общенационального языка как пространства, изоморфные и изосемичные двум картинам мира (сакральной и профан- ной), которые складывались исторически из материально и функционально единой доминанты, что позволяет познать всю парадигму семантических и сочетаемостных свойств глаголов говорения, раскрыть диалектику взаимодействия семантики и функционирования глагольной лексемы.

Казалось бы, уже не осталось ни одного «уголка» ЛСГ глаголов речи вне поля зрения учёных и вне изученности. Тем не менее, и через 50 лет всестороннего рассмотрения этой группы в условиях всеобщего признания системности и языка в целом, и его лексико-семантического уровня, при постоянном прогрессировании методики проникновения в систему, при неослабевающем интересе к группе со стороны синтаксистов, семасиологов, дериватологов, стилистов, диалектологов и других специалистов (а ведь эта группа интересовала учёных ещё со времён античности!), сегодня мы не можем констатировать изученности её в той степени, в какой позволяет это сделать отражённая на этом участке языковая система.

Более того, как ни парадоксально, но сегодня по-прежнему (если даже не в большей степени!) актуален вопрос о составе группы, о её границах, а все предложенные наукой её классификации представляются современным исследователям не просто неполными, но выделенными «интуитивно», «по традиции», не отражающими реальной структуры и состава группы [Кобозева 1985, с. 95]. При этом под сомнение ставятся интерпретации не каких- то второстепенных, периферийных участков, элементов, признаков семантического класса, а самых ядерных, доминантных его единиц, самих оснований выделения группы в языке. Ещё ожидают своих исследователей многие вопросы системной организации глаголов и законы их функционирования. В частности, такие, как типология системной организации глаголов, соотносимых с речью (на уровне семантической и лексико-семантической структуры слова, фрагментов и целых микро- и макросистем, системных отношений — парадигматики, синтагматики и эпидигмати- ки). Практически только начинается изучение функционирования глаголов речи — с позиций актуализации их семантической структуры, «жизни» конституируемых ими моделей предложений, выявления своеобразия и общности поведения глаголов речи в различных социальных, функциональных и территориальных разновидностях языка.

Всё это могло бы не столько убедить в актуальности ещё одного обращения к глаголам речи, сколько поставить под сомнение самоё возможность адекватного, всестороннего рассмотренная, познаваемость ЛСС, тем более языка в целом, если бы не побуждало вести многоаспектное, комплексное исследование ЛСГ, не абстрагированное от реального функционирования её единиц, а нацеленное на его познание, поскольку только в функционировании языка и может пройти «экспериментальную проверку» на адекватность своему объекту и предмету знание о языковой системе.

Таким образом, глаголы говорения по всем признакам их системной, функциональной значимости, по способности не только представлять языковую систему, но и активно участвовать в формировании языковой модели мира, а также как всесторонне изученная ЛСГ, позволяют, с одной стороны, решать на материале этой группы самые актуальные для когнитивной лингвистики вопросы системной организации языка и его ЛСС (проблемы ме- журовневого взаимодействия, взаимодействия ЛСГ, функционирования единиц одной микросистемы и т.п.), с другой — сами требуют нового взгляда на них, учитывающего многочисленные спорные точки зрения на природу и структурную организацию этой группы, и выработки объективных критериев её выделения и отграничения. А по отношению к современной научной картине мира эта самая «точка зрения» (или «фокус», или «игра», или даже «манипуляция») уже не есть ни манипуляция, ни игра, ни фокус, а есть просто научная точка зрения, взыскующая быть единственным способом актуализировать вещь как научный факт, те. увидеть её под научным углом зрения как элемент или даже фрагмент научной картины мира. Поэтому закономерно, разумно и онтологически грамотно предполагать и распространять моделирующий потенциал категоризации и концептуализации как когнитивную системную (семантические, семиотические, функциональные, прагматические и коммуникативные) проекцию принадлежности глагольного слова к ЛСГ говорения на иные картины мира[40]: «Научный факт — это всегда ответ реальности на вопрос учёного, это не безразличная к человеку действительность, но её актуальность для человека» [Тюпа 2001, с. 5].

В свете сказанного обращение к изучению ЛСГ глаголов говорения представляется своевременным, очередным этапом в решении проблем когнитивной интерпретации системности языка. При этом налицо оба фактора, позволяющие достичь оптимальной глубины проникновения в систему, вплоть до раскрытия все- объясняющей когнитивной роли языка:

(1 )[41]обозримость в границах этого участка языковой системы, принадлежность к основному словарному составу, ядру языка, чрезвычайная когнитивная значимость для любой функциональной и территориальной его разновидности и свойство (поскольку это ЛСГ) моделировать системность языка в целом;

2. богатство интерпретационной парадигмы (истории существования в качестве объекта лингвистического исследования) научного осмысления на фоне научной необходимости моделирования онтологической сложности лексико-семантической системы языка.

И это исключает всякую возможность признать эксплицируемые когнитивные проекции системно-коммуникативного поведения глаголов говорения «весьма субъективным и ненадёжным диагностом действительности мира и мысли о нём». И это формирует предпосылки не просто элементарного фрагментарного, хотя и когнитивного по своей интенции, представления знания о языковой системе, но такого знания и его предъявления, которые соответствуют самым главным требованиям системно-концептуальной верификации когнитивного знания и научной его интерпретации на всех пяти стадиях от фиксации до концептуализации (не минуя ни стадии систематизации, ни стадии идентификации, ни стадии объяснения). Форма же предъявления знания, как и его содержание, на каждом этапе верификации представляют авторское уникальное видение не в конно- тативном регистре утверждения собственной авторской правоты, но в искомом регистре уяснения когнитивной концептуализации и категоризации действительности языка и мысли о нём. Наблюдатель же делает при этом игру своего взгляда и ума своего интертекстуальным дискурсом потока осознания креативной — опознающе-идентифицирующе-вос- производяще-созидающей — мыслеречевой и речемыслительной деятельности научного социума[42], устремлённой к индивидуально (хотя, хочется думать, и общественно) значимой модели-верификации.

Системная организация языка и системный подход к его анализу прежде всего сказываются на источниках и методике исследования.

В семасиологии для объективности в отборе материала как экономное средство определения границ поля, общих и отличительных черт семантики слов, находящихся в парадигматических и синтагматических отношениях, а также для выяснения семантической избирательности глагола используется обычно компонентный анализ [Савина 1978, с. 1О]. В литературе по компонентному анализу предлагаются и используются следующие приёмы выделения сем: 1 ) извлечение информации о значении слова непосредственно из словарной дефиниции; 2) логический метод анализа; 3) ступенчатая идентификация; 4) проверка на субституцию; 5) анализ сочетаемости слов; 6) анализ текста. Все эти приёмы на разных этапах анализа используются и нами.

Первичной и особенно важной операцией при выделении сем в структуре значения слова при этом всеми признаётся анализ дефиниции понятия. Дефиниции понятий рассматриваются как та основа, тот потенциал, из которого исследователь может вычленить определённый набор сем, составляющих концепт лексического значения слова.

«В семантических работах, — убеждён Ю. Д.Апресян, — для выполнения которых требуется большой массив надёжных данных об очень многих словах, обращение к материалу толковых словарей представляется не только оправданным, но и неизбежным. Примеры из текстов, набранные одним лицом в сколько-нибудь реалистические сроки, неспособны дать такого полного и сбалансированного представления о фактах, как иллюстративный и цитационный материал словарей» [Апресян 1967, с. 77]. Будучи абсолютно солидарны с Ю.Д.Апресяном, мы считаем необходимым условием обращение к словарям. Вместе с тем, даже учёные, целиком строящие свою исследовательскую практику на словарных материалах, отмечают неполноту и противоречивость в толкованиях лексических значений [Васильев1971, с. 55]. Семантико-синтаксическая часть в лексикографическом описании, должная служить хотя бы мизерной, но достаточной проекцией на функционирование языковой единицы, часто не только не даёт представления о реальном поведении лексемы в речи, но и искажает это представление, что убедительно доказывает на множестве примеров из большого академического словаря Г.А.Золотова [Золотова 1982, с. 79], видит в словарной фиксации языка замёрзшие волны океана А.Б.Пеньковский [Пеньковский 1998, с. 215][43], а А.Ф. Журавлёв предъявляет на научный суд словарные фантомы из словаря русских народных говоров [Журавлёв 1995, с. 1998], ставшие эмпирическими и научными фактами как следствие неверного прочтения рукописно зафиксированного факта. Думает- ся, список неточностей, недостатков, искажений в толковании семантики и отражении функциональных параметров слов смог бы продолжить любой из учёных, работавших со словарями. Показателен и наш опыт в этом отношении. Так, даже в толковании ядерных глаголов говорения в лексикографии нет единства мнений — ни в определении семантического объёма; ни в интерпретации системно-онтологического статуса совпадающих значений: самостоятельная ли это семема, оттенок значения или употребление. Отражения общерусских слов в диалектной лексикографии пока вообще нет. Всё это учитывалось и руководило нами при познании и описании семантической структуры единиц анализа — словарные дефиниции были для нас лишь необходимым источником, но далеко не единственным и не достаточным для определения места слова в ЛСГ, его структурно-семантических и функциональных характеристик. Эта «недостаточность» преодолевалась за счёт обращения к контекстам, парадигматическим, эпидигматичес- ким связям, обнаруживающим искомые характеристики слова. Контексты, общий объём которых составляет около 20 тысяч, претендуют, на наш взгляд, на достоверность, относительную «полноту» и «сбалансированность» представления жизни исследуемых глаголов, поскольку выбирались они из языка писателей и поэтов XX (А.Платонова, Тэффи, М.Зощенко, М.Шолохова, К.Симоно- ва, Ю.Бондарева, Б.Васильева, В.Шукшина, Ю.Семенова, Ф.Аб- рамова, В.Быкова, В.Токаревой, М.Жванецкого и др.; И.Анненс- кого, В.Брюсова, А.Белого, М.Волошина, С.Есенина, М.Цветаевой,

А.Ахматовой, Н.Заболоцкого, И.Бродского, А.Вознесенского), из русской классики (А.С.Пушкина, И.С.Тургенева Ф.М.Достоевс- кого, Л.Н.Толстого, А.П.Чехова[44]). Основным источником диалектного материала послужили записи речи диалектоносителей, выполненные автором данного исследования, а также материалы томских словарей. При этом мы следовали за теми учеными, ко - торые теоретически обосновывают [И. А.Стернин, А.М.Кузнецов] и на практике осуществляют [И.А.Стернин, В. Л.Козлова, ГА. Мартинович] выявление и описание реальных значений, исходя из реального их функционирования в тексте как в действительности жизни слова. Так, И.А.Стернин, напоминая указание Фридриха Энгельса «схематику мира выводить не из головы, а только при помощи головы из действительного мира» [Энгельс, т.20, с. 35], остерегает исследователей от «искушения рассматривать лексикографическое описание значения как полный аналог реального значения» и подчеркивает, что словари отражают «лишь часть системного значения» — реальная общность компетенции носителей языка обычно выше, чем об этом можно судить по словарям» [Стернин 1985, с. 33]. Убедительную реализацию всестороннего учета реальности функционирования слова как источника семасиологического исследования обнаруживаем в работах

В.              Л.Козловой и Г. А.Мартиновича. В. Л.Козлова, осуществляя системный подход к слову, устанавливает у глагола выйти / выходить 37 значений, в которых он используется в говоре д. Быковой Вагайского района Тюменской области. При этом из них только 13 являются собственно диалектными (а из 13-ти только четыре самобытны для данного говора), тогда как академический словарь отмечает только 3 ЛСВ у глагола выходить и 9 ЛСВ у глагола выйти [Козлова 1971 ]. Идя тем же, по сути, путём, Г.А.Мартинович выявляет у глагола пасть, взятого в общенациональном масштабе, 1 8 значений, тогда как в словаре их только семь с учётом и областных [Мартинович 1979]. Эти работы убеждают в том, что плодотворным познание любого организма, в том числе и такого, как слово и язык в целом, может быть только при условии рассмотрения во всей его целостности, при условии «достаточно полного познания составляющих его частей, его структурных клеточек» [Мартинович]. Понятно, что неполнота знания, а стало быть, и искажение представления о «клеточке», возрастает на порядок и тиражируется по трём осям системных связей в ЛСС, как только мы переходим от «клеточки» к организму в целом. Особенно велика цена такой неточности, если она допущена при исследовании семантики доминанты ЛСГ, поскольку искажает и представление о самом семантическом пространстве ЛСГ, характере, числе и качестве связей в ЛСГ, которые задаются амплитудой семантического колебания доминантной единицы. К примеру, В.Л.Козлова на базе только семантического варьирования ядерного глагола и его синонимических связей выделяет лексико-семантическую группу, состоящую из 93 (!) единиц. Вероятность же тиражирования неточностей и ошибок при интерпретации семантики только на основании словарных дефиниций возрастает всё более со временем и потому, что наши основные, академические, словари отражают семантический объём слова на взгляд — компетентный, чуткий, всесторонний — носителя языка, в лучшем случае, середины XX века, а то и первой его трети, и потому, что не только наука и лексикографическая практика ушли далеко вперёд, но и концептосфера русского языка и языковая ситуация претерпели существеннейшие изменения с той поры. И это, остановленное мгновение языкового сознания и языковой рефлексии (пусть даже принадлежащее эксперту в области и сознания, и рефлексии), жёстко требует проверки «жизнью слова» (текстом), чтобы осознаваться носителями языка в качестве знака современного языкового сознания. В противном случае — перед нами очередной «муляж». Именно о таких остановленных мгновениях жизни мира, которые уже и не жизнь, а смерть, будь то остановленное мгновение природы, запечатлённое неумелым твор- цом-художником, или классификационное открытие творца-учё- ного ведут речь А.Б.Пеньковский и А.Ф.Журавлёв.

Последние теоретические изыскания лексикографов, материализовавшиеся в небывалом количестве новых типов словарей, убеждают в том, что классификация лексики, исследования её функциональных, системных свойств должны служить теоретическим и практическим основанием для упорядочения лексикографического описания [Шведова 1989, с. 167], а не наоборот. Сказанное Н.Ю.Шведовой об отражении семантики бытийных глаголов в словарях может быть полностью отнесено к лексикографической интерпретации глаголов речи: «многие значения lt;...gt; в многозначных глаголах в наших толковых словарях вообще не отмечаются, другие теряются в «оттенках» или иллюстративных речениях, формулировки значений демонстрируют разнобой, отсутствие выработанного в лексикографической практике необходимого эталона соответствующей словарной статьи или её фрагмента, иногда просто потерю соответствующего значения lt;...gt;. Правила семантической сочетаемости, тенденции к её ограничениям фиксируются случайно, а чаще — не фиксируются совсем; облигаторная во многих случаях сочетаемость предикативной основы предложения с субъектом ситуации[45] отмечается лишь иногда, в иллюстративной части. В целом глаголы[46] даже в наших больших словарях не представлены как целостный класс слов, который в силу самой своей природы требует вполне определённого круга семантических характеристик [Шведова 1989, с. 168].

А.М.Кузнецов ратует за преодоление разрыва между собственно научным семантическим исследованием лексики в её лексикографических представлением, видя возможности подобного сближения в двух моментах: 1) «всячески стимулировать получение действительно практических, лексикографически полезных результатов семантических исследований»; 2) «хотя бы отчасти использовать уже имеющийся запас знаний о семантике слов, рассредоточенный в различных журнальных публикациях, монографических исследованиях, диссертациях и т.д.». А.М.Кузнецов указывает и пути реализации этой программы: составить список работ, расклассифицированных по лексемам, которые в них исследуются, а затем в процессе составления толковых словарей при каждом толкуемом слове помимо всего прочего давать библиографические ссылки хотя бы на некоторые наиболее информативные исследования по данному слову, как принято в практике этимологического лексикографирования [Кузнецов 1986, с. 123].

Близкие взгляды высказывает и Г.А.Золотова, обосновывая необходимость интерпретации грамматически и семантически близких слов на единых основаниях [Золотова 1988]. Следовательно, оставаться во власти лексикографического взгляда на семантику слова — обрекать себя «водить круги» возле интересующего яркого объекта, не пытаясь прикоснуться к этому объекту непосредственно. Можно апробировать самые разные методики на словарной дефиниции, но познать значение можно при этом только на глубину, ограниченную словарём. Познать же системную организацию ЛСГ в диалекте только на основании лексикографически отражённого знания о семантике нельзя вообще, поскольку самые главные звенья ЛСГ — общерусские её доминанты — практикой диалектного лексикографирования, носившего до последнего времени характер дифференциального, только начинают учитываться, а интерпретационных ловушек здесь как на минном поле возможностей сделать последний шаг, начиная от вызванных объективными причинами повторения в диалектной лексикографии ошибок и проблем общей практики составления словарей и кончая явлениями фантомизации, «естественными» в условиях, когда сбор материала ведётся вручную студентом, систематизация — другим студентом, лексикографическая обработка — научным коллективом или учёным спустя подчас десятилетия после фиксации слова, а техническая доводка научного труда до издания осуществляется людьми, никакого отношения к диалектному слову не имеющими [Журавлёв 1995; 1998].

Таким образом, выбор в качестве источника семасиологического, ономасиологического, функционального и в целом системного исследования текстов, даже столь противопоставленных, как художественный и диалектный, не просто возможно, но и корректно, целесообразно и даже плодотворно, поскольку:

(1 ) Только в тексте, в акте коммуникации, слово реализуется как одновременно и номинативная, и коммуникативная единица.

2. Семантическая компетенция формируется в сознании индивида не только из прямого познания предмета номинации в общественной практике, но и из восприятия слова в коммуникативных актах.
3. Семантический потенциал слова чрезвычайно широк [Стернин 1985, с. 30], что не только не укладывается в рамки словарной дефиниции, но и не отражается целиком даже множеством коммуникативных реализации, каждая из которых представляет лишь часть значения слова, значимую для данного коммуникативного акта.
4. «Дифференциальный подход к значению слова не объясняет многих случаев коммуникативного поведения слова, что требует перехода к более широкой интегральной концепции значения» [Стернин 1985, с. 33]. Объяснительной силой для подлинно адекватного познания значения обладает интегральная концепция значения слова (в понимании её И.А.Стерниным).
5. Нелимитируемость лексического значения, выводимость системного значения слова из семантических компетенций всех носителей языка требует изучения именно различных текстов[47]. В особенности это касается исследования общенационального костяка языка.

При изучении сложных систем один из наиболее эффективных методов научного познания — моделирование. В исследовании языковой системы моделирование открывает широкие возможности изучить не только структуру языка, но и взаимодействие его элементов в процессе функционирования. Не случайно моделирование называют «функционирующей теорией» [Слободчиков 1976, с. 28].

Термин модель в науке неоднозначен. Выделяют два круга его значений:

1 ) модель как искусственно созданный объект, «который, будучи аналогичен исследуемому объекту, отображает и воспроизводит в более простом, уменьшенном виде структуру, свойства, взаимосвязи и отношения между элементами исследуемого объекта, непосредственное изучение которого связано с какого-либо рода трудностями или просто недоступно, и тем самым облегчает процесс получения информации об интересующем нас предмете» [Кондаков 1975, с. 360-361];

2. модель как способ описания объекта, своеобразный инструмент познания мира.

В данной работе модель используется как способ описания ЛСГ глаголов говорения. Моделируется системная организация группы, исходя из ядерных её единиц и их системообразующих свойств и системных связей, отношений по трём осям структурирования ЛСГ, а ЛСГ, в свою очередь, рассматривается в свете языкового, научного, концептуального и художественного моделирования картины мира и как оптимальная, адекватная модель языковой системы.

Такой подход представляется тем более обоснованным, что в последнее время все чаще и убедительнее звучат голоса учёных в пользу обращения к лексическому ядру языка, «определяющему национальное своеобразие языка в целом и его лексико-семантической системы в частности» [Кретов 1987, с. 85]. В плодотворности такого подхода к проникновению в ЛСС убеждает многое. Возьмём, к примеру, аргументы А.А.Кретова: «Ядро, в отличие от периферии, обозримо, компактно и в то же время оно сохраняет, удерживает свойства системы в целом и в силу этого может выступать в качестве её представителя. Имея компактное описание лексико-семантической системы, мы можем представить её в учебниках и программах. Сравнивая системную организацию ядерной лексики разных языков, мы получаем возможность создать типологическую лексикологию. Сравнивая системную организацию ядерной лексики на разных этапах развития одного и того же языка, мы получаем возможность создать историческую лексикологию данного языка» [Кретов 1987, с. 92-93]. И, добавим от себя, имея компактные описания ЛСС, мы получаем возможность устанавливать общее и специфическое для функциональных разновидностей национального языка, разных стилей литературного языка, судить о характере их взаимодействия на уровне систем и единиц этих систем.

О моделировании в первом смысле слова можно говорить в связи с табличным и схематическим отражением в работе тех, иначе с трудом обозреваемых в рамках данного исследования, сторон системной организации ЛСГ и функционирования её единиц, которые, тем не менее, связаны с избранным аспектом исследования и работают на решение его задач. Приводятся результаты такого моделирования ЛСГ в приложении к работе.

В понимании модели предложения автор следует за Т.П. Лом- тевым и М.Д.Степановой, рассматривая её как «выкристаллизовавшиеся в языке структуры, связанные с тем или иным обобщённым значением и способные наполняться различным лексическим материалом» [М. Д.Степанова 1963, с. 9]. Это определение — приложение дефиниции языковой модели, данной М.М.Гухман, к конкретному объекту исследования[48].

В способах моделирования предложения отразилась эволюция синтаксических идей — традиционная модель членов предложения, дистрибуционная модель, модель непосредственно составляющих, трансформационная модель, структурная и, наконец, семантическая модель. Причём, уже поиски оптимальной модели предложения и каждая из найденных моделей постепенно, но неотвратимо убеждали учёных в том, что, в отличие от логики и искусственных систем, в естественных языках семантичны и «отношения между символами», а не только «отношения символа к сущностям, находящимся вне предметного ряда» [Вайнрайх 1970]. Одновременно с семантизацией всех аспектов моделирования, как и в целом исследований предложения, сложились представления о предложении как многоаспектном явлении, разъятие которого возможно только при условии последующего синтеза. Вместе с тем сложились и два основных направления в его моделировании: моделирование в узком смысле, направленное на денотативную сторону предложения (лексическая наполненность, номинативный минимум предложения), и моделирование в широком смысле, предполагающее исследование и временного, и модального, и денотативного плана предложения. В данной работе реализуется первый подход к моделированию предложения.

Многоаспектный характер предложения отражён в количественной и качественной характеристике глагольных актантов в пределах модели предложения. Качественная характеристика актантов даётся на трёх уровнях: синтаксическом, морфологическом, лексико-семантическом — соответственно в терминах членов предложения, в форме поверхностных падежей, в терминах лексико-семантических классов слов.

Описания диалектного синтаксиса предпринимаются обычно с опорой на зафиксированный тем или иным способом поток звучащей речи. При этом адекватным (а потому и рациональным с научной точки зрения) диалектной синтаксической системе, признаётся такое её описание, которое основывается на изучении диалектного высказывания (ДВ). ДВ удовлетворяет всеми параметрами критериям, предъявляемым к единице описания синтаксиса: это сегмент потока речи, на которые «естественной интонационной расчленённостью» делится последовательно и без остатка текст и который обладает «интонационной оформленностью, коммуникативной организованностью, информативной достаточнос- тью»[49]. Отличает ДВ от высказывания, выделяемого традиционно в русской грамматике и в РРР, их больший объём и структурная сложность. Именно пределы ДВ избираются в работе за достаточные для актуализации глагольной семантики. При неполноте реализации глагола в ДВ учитывается ближайший контекст.

В работе осуществляется анализ функционирования глаголов речи в диалекте и в языке художественной литературы. Эти два функциональных пласта русского языка избраны в качестве источников исследования не случайно. Определяющим здесь было, конечно, то, что изучение ЛСГ речи, имеющее уже богатейшую историю, осуществлялось и в синхронном плане, и в диахронии преимущественно на материале художественной речи и литературного языка, хотя фактически для многих исследователей это явления совпадающие, ибо за основу, за образцы литературного языка, чаще всего и избираются тексты художественной литературы[50]. Следовательно, те закономерности, которые уже выявлены в функционировании глаголов речи, в организации их внутренней структуры, в конституирующих свойствах и пр., выявлены именно на материале языка художественной литературы и свойственны им именно в этой разновидности языка. В то же время, на диалектном материале ни одна из проблем ещё не решалась, хотя и в диалекте глаголы речи — одна из богатейших и активно развивающихся микросистем лексики. Так, только в среднеобских говорах нами выявлено более 200 собственно диалектных ЛСВ, большей частью известных на территории многих современных русских говоров. Вполне закономерно поэтому стремление выяснить, для обозначения каких сторон речевой деятельности используются эти единицы, по каким семантическим и синтаксическим признакам они противопоставлены и взаимосвязаны с общерусскими глаголами речи, что в их функционировании является общеязыковым, а что — чисто диалектным. При этом в диалекте мы стремимся, с одной стороны, максимально полно представить лексический состав ЛСГ, обусловленный именно диалектным своеобразием единиц, что достигается за счёт обращения к среднеобским говорам как макросистеме, а с другой стороны, проанализировать максимально полно функциональные свойства глаголов говорения в диалекте, для чего избираются диалектные микросистемы — говоры Приобские и Притомские.

Думается, соединение этих двух подходов вполне допустимо. Во-первых, типологическое единство среднеобских старожильческих говоров доказано многочисленными исследованиями томских диалектологов на всех уровнях языковой системы (В.А.Сенкевичем, В.В.Палагиной, О.Н.Киселевой, Г.А.Садретди- новой, Е.М.Пантелеевой). Так, на фонетическом уровне общность говоров обнаруживается в системе фонем, в характере их позиционных чередований и в единстве речевых реализации большинства фонем. На морфологическом уровне это и характер основных грамматических категорий всех частей речи, и общность материального воплощения большинства словоформ имен и глагола. На лексическом и фразеологическом уровнях, где особенно ощутимы бывают различия диалектных микросистем, отмечается, тем не менее, значительная доля общности основного словарного фонда (предметно-бытовой, производственно-промысловой, непредметной и др. групп лексики). Для синтаксического уровня вообще более релевантны общие черты для всех говоров, поскольку их объединяют устность, спонтанность и др. признаки разговорной формы языка и общая противопоставленность в этом плане кодифицированному литературному языку. В среднеобских говорах это синтаксическое единство обнаруживается и в общности конструкций простого и сложного предложения, и в общности реализации валентностей знаменательных частей речи.

Другим аргументом в пользу избранного подхода к диалектной системе является открытость её лексической подсистемы, причём открытость не только для инодиалектных (в пределах макросистемы среднеобских говоров) элементов, но и для литературного влияния. В этом плане соотношение исследуемых нами диалектных микросистем (Приобских и Притомских говоров) и диалекта, взятого на уровне макросистемы (говоры Среднего При- обья), изоморфно, или, как минимум сопоставимо, с соотношением языка художественной литературы (одной из подсистем литературной макросистемы) и литературного языка, взятого на уровне системы систем: микросистема обладает свойствами макросистемы и, одновременно, храня свою специфичность, представляет направления отношений между подсистемами и макросистемой для влияния на неё со стороны иных макросистем (в случае с диалектной макросистемой — для влияния литературного языка, других диалектов, разговорной речи и просторечия; в случае с литературным языком — для влияния разговорной формы языка во всех её разновидностях — от фольклорной до жаргонной).

Двум подходам к диалекту — экстенсивному и интенсивному — соответствуют два подхода к материалу литературного языка: для более широкого представления лексического многообразия глаголов говорения в ХС берутся произведения различных авторов, работавших в XIX-ХХвв. в русской литературе; функциональные особенности глаголов выявляются через анализ их функционирования на сокращенном временном отрезке (70-90-e годы XX столетия) и в языке отдельных поэтов и писателей. Кроме того, сопоставление на материале художественной литературы и диалекта позволяет выявить весь диапазон функциональных способностей глаголов речи, выявить типовое и познать специфическое в закономерностях и в отношениях их семантики и синтагматики, установить факторы, определяющие глагольную валентность и её реализацию в речи. Думается, что решению подобных вопросов должен способствовать выбор именно полярных типов реализации системы русского языка, какими и являются язык художественной литературы, посредством которого осуществляется эстетическая функция литературного языка, и диалектная речь, не имеющая даже своей кодификации, существующая лишь в устной форме. Однако даже при такой явной противопоставленности, которая обнаруживается в этих двух способах реализации языковой системы, несомненна и сопоставимость их: глаголы говорения соотносятся и в кодифицированном литературном, и в диалектном языке с одной и той же «системой реалем», используются обычно в зоне авторской речи с той лишь разницей, что в роли автора в языке художественной литературы выступает, как правило, образованный человек, носитель литературного языка, в совершенстве владеющий его нормами, а в говоре — носитель диалекта. Более того, глаголы речи, независимо от сферы их функционирования, выступают в синтаксических конструкциях, порождаемых одной и той же пропозициональной семантикой. Именно поэтому представляется небезынтересным выяснить общее и специфическое в соотношении синтаксической конструкции и пропозиции в литературном языке и в диалекте.

И ещё одна причина такого сопоставления — глаголы речи преимущественной активностью функционирования характеризуются именно в стиле художественной литературы, на что указывают и данные частотного словаря, и статистический анализ, произведённый некоторыми исследователями. Так, Т.В.Кочеткова установила, что на 1245 словоупотреблений глаголов речи в художественном стиле приходится 498 употреблений в научном стиле, 281 в частных письмах [Кочеткова 1978, с. 4]. При этом индекс разнообразия глаголов речи в художественном стиле — 0,22, в научном — 0,14, в разговорной речи — 0,13 [там же, с. 8], а лексическая представленность — 277 различных лексем в художественном стиле (ХС), 124 — в разговорной речи (РР). Т.В.Ко - четкова отмечает также, что РР и XC не отличаются по степени употребительности глаголов речи (124 — РР, 125 — ХС), а научному стилю (НС) глаголы говорения почти не свойственны, т.к. в нём нейтрализованными оказываются ведущие семы этих глаголов — «устность» и непосредственность передачи информации [там же].

Всё это, думается, доказывает правомерность избранного нами плана сопоставления, тем более, что только в художественном стиле можно наблюдать практически полную лексикосемантическую парадигму глаголов говорения, а употребление глаголов тщательно продуманно автором, виртуозно, учитывает всю палитру сочетаемостных, функциональных свойств лексемы. Такой подход к употреблению глаголов речи в ХС объясняется многими причинами. Не последнюю роль играет здесь стремление автора избежать штампов, повторов, не обеднить язык произведения, тем более, что глаголы речи — один из важнейших лексических пластов, формирующих и общий тон, настроение произведения, и проявляющих самобытность авторского голоса, его манеры повествования и отношения к героям. Новатором в этом отношении был Ф.М. Достоевский, который заставляет своих героев «говорить-двигаться словами-жестами» [Илюшин 1969, с. 21]: «Легко понять писателя, который избегает «скучных» слов сказал, ответил, не говоря уж о частых повторениях таких слов. Сами по себе они кажутся бесцветными. Допустим, герой что-то сказал; этого мало — важно знать, как он сказал: «сказал шёпотом», «сказал так, словно мяукнул». Но в этих случаях предпочтительнее, пожалуй, такие конструкции, как «..., — прошептал он»; «..., — мяукнул он». Это один из способов насытить прозу образными выражениями, чтобы она не была «гола как-то». Стилистически нейтральному глаголу речи предпочтительнее эмоционально окрашенный, экспрессивный. Следовательно, и частотность этих глаголов в художественном произведении выше, чем в речи разговорной, не выполняющей эстетической функции.

Однако это далеко не единственный способ выразить авторское начало в речи. Идёт и сегодня напряжённый писательский поиск наиболее образных средств передачи речевой характеристики героев. В.Шукшин, Ю.Бондарев, Б.Васильев отнюдь не отказываются от использования ядерных глаголов говорения, уже наскучивших казалось бы читателю. Так, отвечая на анкету журнала «Вопросы литературы» [1967. — № 2]. В.М.Шукшин говорил: «Прямая речь позволяет мне крепко поубавить описательную часть. Какой человек? Как он думает? Чего хочет? В конце концов, мы ведь так и составляем понятие о человеке — послушав его. Тут он не соврёт — не сумеет, даже если захочет». Блестящий образец такого «предельного самораскрытия» героя — «Раскас» В.Шукшина, представляющий собой прямую речь героя — без авторских комментариев, вводов, перебивов, со всеми грамматическими, «орфоэпическими», стилистическими, лексическими её приметами, выражающими одновременно (своей соотнесённостью с представлением читателя о литературной норме) и авторский взгляд на героя. Возможно, поэтому Шукшину хватает глагола сказать, чтобы передать самые разные оттенки ситуации говорения, а семантическая структура глагола разрастается до 22-х ЛСВ, эксплицируя свойства доминанты в разговорной речи.

Но и обратные процессы, когда авторское слово новаторским, подчас окказиональным является и по лексеме, и по её контексту, не противоречат системности. Хорошо об этом говорит И.А.Стернин: «При наличии яркой образности в употреблении слова нельзя говорить о новом значении данной единицы или считать, что у соответствующего предмета появилось новое название .lt;...gt; В случае окказионального образного употребления слова правильнее говорить о том или ином актуальном смысле знаке, об употреблении слова, а не его значении. Наличие яркой образности значения свидетельствует как об окказиональности данного употребления, так и о том, что в данном случае мы имеем дело не с новым отдельным значением, а с актуализацией определённых признаков «старого», известного значения». Образное употребление слова может впоследствии постепенно, через переходные состояния, перерасти в системное значение, считает И.А.Стернин и определяет актуальный смысл знака как «коммуникативно релевантную часть системного значения слова» [Стернин 1979, с. 71].

Следовательно, ХС даёт нам реализацию той более сложной ЯММ, которая всегда присуща языку нации на высокой ступени его развития и вне сравнения с которой адекватно ЯММ представить нельзя. Он даёт представления не только об основном словарном фонде, но и о ресурсах, перспективах его использования и развития, имеющихся в нашем языковом сознании и в системе языка. «За» обращение к тексту во всех его даже крайних, полярных, функциональных и социальных разновидностях выступает и современная методика анализа значения. «От компонентного анализа к компонентному синтезу» призывает переходить

А.М.Кузнецов [Кузнецов 1986] и видит возможности синтеза разъятой семантики в обращении к языковому сознанию носителей языка и в изучении текстовой её реализации. Все на макро- и микроуровнях выявленные компоненты лексического значения синтезируются, взаимодействуют, выстраиваются в гармоническую действующую систему только в текстовой реализации, изучение которой также пока только начинается.

Для данного исследования принципиально важно, что в устной речи вообще и в диалектной, в частности, коэффициент частотности лексем в большей степени соответствует их употребительности, ядерному или периферийному положению в ЛСГ, а говорящий, как правило, не борется с «вездесущностью» ядерных лексем, а идёт у неё «на поводу», отражая функциональную универсальность доминанты микросистемы. Сопоставляя функционирование глаголов говорения в ХС и в устной речи, мы, с одной стороны, имеем почти полную лексико-семантическую парадигму глаголов речи, с другой — практически полную картину актуализации функциональных возможностей ядерных глаголов. Всё это создаёт условия как для познания возможностей языка, парадигматических, синтагматических и деривационных отношений глаголов речи, так и для выявления их функциональных возможностей.

Таким образом, текстовое поведение глаголов одной ЛСГ — это функциональная проекция коммуникативно значимых системных характеристик, источник знания о моделируемой этой ЛСГ предсистеме, её внутреннем устройстве, системных свойствах и законах функционирования ЛСГ. Идеальным объектом для подобного исследования являются глаголы говорения, взятые в общенациональном масштабе во всём диапазоне их семантических, ономасиологических и функциональных характеристик, с учётом всех имеющихся о них в науке сведений.

При этом источником информации о ЯКМ, отражённой в ЛСГ, должны служить: 1) знание (научное и бытовое) действительности, отраженное в научных классификациях самой действительности и связанных с ней языковых систем, в коллективном и индивидуальном практическом и речемыслительном опыте;

2. знание основного ядра лексической системы языка как системы номинативных единиц, используемых для обозначения элементов и отношений реальной действительности; 3) знание результатов межуровневого синтезирования способов языкового воплощения картины мира, отражённых в слове как единице ЛСС, зафиксированных в классификациях лексики и словарных дефинициях; 4) знание законов, средств и способов развития, распространения и модуляции ЯКМ, полученной через отдельное слово, по трём осям структурной организации слова — парадигматической, синтагматической и эпидигматической.

Сказанное подтверждает правомерность полевой концепции ЛСГ: рассматривать системное устройство и функционирование ЛСГ необходимо «из центра», от доминанты, сквозь призму актуализации её системных свойств в сочетаемости.

Чтобы выявить номинативные способности единиц группы представлять ситуацию говорения, вести анализ необходимо с учетом всего объёма глаголов, соотносимых в тексте в КЛЯ и в Д с процессом говорения: ядерных и функционально-текстовых, общерусских, стилистически отмеченных и нейтральных, диалектных и авторских. Чтобы установить инвариантное и специфическое в отражении концептуальной картины мира средствами системы КЛЯ и Д следует выявить структурную доминанту и периферию ЛСГ для. обеих разновидностей языка, семантическую структуру ЛСТ в целом: характер системной организации, микросистемы, входящие в ЛСГ, участки и формы взаимодействия их подсистем внутри ЛСГ и вне её пределов.

Искать общее и специфическое двух функциональных разновидностей языка в представлении ситуации говорения следует и в текстах. Именно они воплощают, как результаты индивидуального языкового творчества, «особое видение мира», сложившееся в данном языковом коллективе (ассоциативные ряды, традиционные способы метафоризации и образности вообще, косвенных наименований и др.).

Осознавая, что круг проблем, актуальных для дальнейшего совершенствования научного знания о языковой системе, не исчерпывается затронутыми нами в данной работе, подведём основные итоги их анализу в связи с задачами, аспектом и материалом настоящего исследования. Сложность системной организации языка, ЛСС и слова как их центральной единицы, требует от исследователя языка поиска таких оптимальных для её представления участков, которые, сохраняя все или большинство из свойств системы в целом, были бы обозримы в границах и характеристиках, т.е. обладают свойствами модели ЛСС. Всем этим требованиям отвечают ЛСГ. «Правильно добыть общее понятие о русском глаголе можно только из постепенного обобщения частных понятий о нём», — утверждал А.А.Потебня.[Потебня 1977, с. 247]. И современное знание об организации лексико-семантической системы глагола и его функционировании — результат развития исследовательской мысли именно в этом направлении.

Многозначное же глагольное слово как лексико-семантическое целое (поле) являет собою концентрированное выражение системности языка при одновременном концентрированном выражении асимметрии языкового знака: при уникальной семантической сложности — минимум показателей этой сложности в самом знаке. Поэтому именно при обращении к глагольному многозначному слову особенно актуально требование

А.А.Потебни видеть слово конкретным, в его конкретных связях, живым, а не мнимым, не «лексикографической фикцией», не океаном с застывшими волнами, не остановленным мгновением. Вне обращения к синтагматической проекции глагольной семантики сегодня невозможно и представить любое семасиологическое исследование, а те самые различия в залоговых значениях, которые для А.А.Потебни служили показателем различия в семантике глагола, получив новые терминологические обозначения («актант- ная структура», «дистрибуция» и т.п.), работают на диагностику глагольной семантики не только на глубину лексико-семантического варианта, но и вплоть до сем — денотативных, синтагматических и потенциальных.

Логика связей и зависимостей между семантикой слова и его синтагматикой диктует основные этапы в изучении семантики языкового знака. Так, И.А.Стернин говорит о пяти необходимых этапах: 1 ) отождествление слова; 2) выделение отдельных значений; 3) эпидигматический анализ значений; 4) анализ структуры отдельного значения; 5) изучение системных отношений значения. И считать смысловое содержание языкового знака как члена лексико-семантической системы языка познанным можно только по завершении всех пяти этапов изучения. Однако и это знание не абсолютно и не представляет во всей полноте и сложности семантику и смысл ЛСВ многозначного глагола: как показывает обращение исследователей (И.А.Стернина, Г.А. Мартиновича,

В.              Л.Козловой) к реальному функционированию языкового знака в речи, оно — функционирование — открывает новые горизонты и глубины в познании семантический структуры слова. Иначе говоря, самой языковой системой, системным статусом слова и законами его функционирования подсказывается шестой этап в анализе семантики — назовём его этапом обращения к функционированию ЛСВ. Думается, именно такой подход вытекает из постулирования мысли А.А.Потебни о том, что текст и есть реальная жизнь языка, язык в действии. Для познания семантики глагольного слова, важность шестого этапа особенно велика в силу специфики его знаковой природы, той особой — текстообразующей — роли, которую оно играет в речи, в силу субъектно-объектной (или, точнее, актантно-сирконстантной) ло- кализованности глагольного действия, а вместе с ним и глагольной семантики. Функционирование глагола в тексте обнаруживает практически все основные признаки того подкласса словесных знаков, представителем которого он является: 1 ) тип денотата и сигнификата, составляющих основу знакового значения; 2) факт раздельного или совместного нахождения сигнификата и денотата в пределах простого номинативного знака или вынесенного в синтагматический план; 3) объём и тип смысловой структуры, свидетельствующий о потенциальном семантическом варьировании знака; 4) набор категориальных семантических признаков, предопределяющих его место в парадигматике и синтагматике;

5. условия семантического распространения слова, детерминированные не только лексической, но и грамматической семантикой;
6. число и характер выполняемых функций.

Поскольку глагол семантически, синтаксически, морфологически реализуется только на уровне предложения, в высказывании, то, соответственно, «синтаксической глубиной», на которую следует опускаться в поисках адекватного отражения глагольной семантики и межуровневой динамики, должно быть высказывание как «выражение действительных мыслей», снимающее с глагольного слова идеальное, связанное с первым этапом семиози- са — идентификацией понятий и объективной действительности.

Всё сказанное требует признать, что единственно адекватной жизни глагольного слова и полной является такая синтаксическая развёртка валентности глагола в высказывание, включая в этой структуре не только субъектные и объектные, но и обстоятельственные приглагольные позиции.

Лексико-семантические группировки слов — чрезвычайно сложный, многогранный объект лингвистического исследования. Они способны служить идеальной моделью системного устройства не только ЛСС, но и языка в целом. ЛСГ активно участвуют в языковом моделировании мира и потому отражают ось «внеязы- ковая действительность — знак — значение — текст — человек», т.е. отражают связь языка с внеязыковой действительностью и мышлением, структурирование языка по трём осям (парадигматической, синтагматической и эпидигматической), взаимодействие разных единиц семантической структуры языка (семы, семемы, семантической структуры слова, ЛСГ, предложения), связь между системной значимостью слова и его функционированием. Глагольные же ЛСГ, в силу специфики знакового значения глагола, его многовалентности, конституирующей роли в предложении, позволяют познать языковую систему ещё и в динамике. Всё это позволяет считать глагольные ЛСГ динамическими моделями языковой картины мира и изучать через них функционирование языка, межуровневое взаимодействие его единиц.