II.3.2. Словарный уровень реализации
Изотопии как вербализаторы концепта «судьба» в поэтическом тексте Ф. Сологуба имеют различную форму выражения. Носит ли вербализация прямой или косвенный характер, определяется способом номинации.
Изотопии прямого атрибутивного типа, как правило, выражаются отдельной лексемой. Так, в тексте стихотворения «Любви неодолима сила» нередко мы сталкиваемся с употреблением лексических номинаций «любовь» и «смерть», которые являются изотопными «представителями» рассматриваемого концепта, выражая признак наименования в прямой форме. Ср.:Любви неодолима сила
Она не ведает преград,
И даже то, что смерть скосила,
Любовный воскрешает взгляд ...
(«Любви неодолима сила») В данном случае ассоциативно связанные с концептом «судьба» лексемы «любовь» и «смерть» употреблены в своем прямом значении, что фиксируется в тексте атрибутикой данных наименований: любовь -сильное, не ведающее преград чувство, способное воскресить; смерть же не имеет атрибутов кроме одного, изначально присущего ей и выраженного глаголом «косить» (внутренняя форма маркирована мифологическим атрибутом «коса» - аллегорически смерть всегда изображена с косой как ее «орудием»). Столкновение двух номинаций в пределах одного, синтаксически связанного, контекста характерно для принципа презумпции семантической изотопии, ярко проявляющегося в поэтическом тексте Ф. Сологуба как семиосимвола.
Мотивы неприятия видимого мира, бессмысленности жизни, проходят через весь поэтический дискурс автора. Ср., к примеру, следующий стихотворный текст Ф. Сологуба:
О, владычица смерть, я роптал на тебя,
Что ты, злая, царишь, все земное губя.
И пришла ты ко мне, и в сиянии дня
На людские пути повела ты меня.
Увидал я людей в озареньи твоем,
Омраченных тоской, и бессильем, и злом.
И я понял, что зло под дыханьем твоим
Вместе с жизнью людей исчезает, как дым.
(«О, владычица смерть, я роптал на тебя») Смерть, как некая Дева-утешительница, становится здесь объектом своеобразного эстетического любования. ЯЛА в своей попытке сформировать идио-ЯКМ наполняет текст атрибутами смерти. Красота, стремление к неведомому счастью есть обращение к смерти. Происходит трансформация традиционных понятийных стереотипов. Для нее поэт находит ряд адекватных номинаций контекстуально маркируя их семи-осимволику: Неведомая Дева, Невеста, Подруга, Белая Сестра и под. Создается некий эзотерический культовый текстовой фон, формирующий внутридискурсную парадигму, лексическое поле вторичных мифологем. Ср.:
Пришла ночная сваха, Невесту привела. На ней одна рубаха, Лицом она бела,
Да так, что слишком даже, В щеках кровинки нет. «Что про невесту скажешь? Смотри и дай ответ»...
В глазах угроза блещет, Рождающая страх, И острая трепещет Коса в ее руках
(«Пришла ночная сваха.»)
Подруга-смерть, не замедляй, Разрушь порочную природу, И мне опять мою свободу Для созидания отдай.
(«Настало время чудесам»)
Она придет ко мне, - я жду, -И станет пред моей постелью. Легко мне будет, как в бреду, Как под внезапною метелью. Она к устам моим прильнет, И шепот я услышу нежный: «Пойдем». И тихо поведет К стране желанной, безмятежной.
(«Она придет ко мне, - я жду, -.»)
О возникновении в поэтической идио-стилевой ЯКМ Ф.Сологуба вторичных мифологем - семиосимволов следует сказать особо.
Процесс демифологизации, совершенно объективно происходящий в языке и связанный с динамикой семантики языковых единиц, в порядке лингвоидеологической компенсации этого «выветривания» (восполнения мифологической недостаточности в языке) вызывает к жизни реноминацию мифа. Рождение новых мифологем происходит, как мы считаем, вполне естественным путем метафорической символизации наиболее значимых близких к денотату наименований.
Вторичные мифологемы - явление сугубо идиостилевое, индивидуально - авторское.
Становящиеся волею ЯЛА семиосимволами прямые номинации типа «невеста», «сестра», «подруга», «неведомая дева» и под. Показательны именно для эстетики и поэтики символизма, с его свободой метафоризации идеала и его признаков. В поэзии Ф.Сологуба смерть как презентант концепта «судьба» выступает в качестве обновляющего начала. В дискурсе поэта использовано символическое значение сказочной формы, которая как мифологема - выступает символом круговорота жизненных воплощений.О смерть! я твой. Повсюду вижу
Одну тебя, - и ненавижу
Очарования земли.
Людские чужды мне восторги,
Сраженья, праздники и торги,
Весь этот шум в земной пыли.
("О смерть! я твой. Повсюду вижу...")
В реализации мифологемы Смерти следует отметить фольклорно-мифологическую традицию, что подчеркивается рядом исследователей (Пустыгина 1983; Дикман 1998; Евдокимова 1998). Фольклор в данном случае определяет общезначимость символики, ее яркую выразительность, образно - поэтическую насыщенность.
Изотопии косвенного атрибутивного типа, как правило, связаны с переносным словоупотреблением. Это может быть метонимическая линия связи «судьба - человек» (он), ср. :
Уж слезы разлучные льются Кропя его путь,
Ему не вернуться
Припасть на вскормившую грудь.
Там, где - то в чужбине ,
Далеко от знаемых мест ,
В чужой домовине
Он ляжет под дружеский крест.
(Уж слезы разлучные ...) В данном контексте наблюдается метонимическое употребление лексем - изотопий рассматриваемого концепта - «слезы», «чужбина», «крест».
В тексте стихотворения, посвященного первой мировой войне и описывающего грустные проводы рекрутов на фронт, Ф.Сологуб использует мифологические образы богинь, символизирующих человеческую судьбу. С наскучившим им постоянством прядут Парки нити судеб людей, которым уже не суждено вернуться к матерям: их жизненный путь неотвратим.
В основе прямого и косвенного употребления изотопий концепта лежит мифологическая метаморфоза, когда концепты вербализуются непосредственно в мифологеме.
В частности, это употребление имени собственного, например - Лилит (символическая номинация Луны). В русской литературе начала XX века образ Лилит (в апокрифических сказаниях первая жена Адама, созданная Богом из глины и отвергнутая Адамом встречается неоднократно осмысляясь в общем библейско - мифологическом контексте..Я был один в моем раю,
И кто-то звал меня Адамом.
Цветы хвалили плоть мою
Первоначальным фимиамом.
Когда ступени горных плит
Роса вечерняя кропила,
Ко мне волшебница Лилит
Стезей лазурной приходила.
Как тихий сон, - как сон, безгрешна,
И речь ее была сладка. И вся она была легка,
Как нежный смех, - как смех, утешна. И не желать бы мне иной! Но я под сенью злого древа
Заснул... проснулся, - предо мной
Стояла и смеялась Ева...
(«Я был один в моем раю.»)
Это могут быть «стершиеся» метафоры - мифологемы, вошедшие в обыденное языковое употребление и часто имеющие устойчивый характер. Рассмотрим, к примеру, текст стихотворения «Все, что природа мне дала».
Все, что природа мне дала, Все, чем судьба меня дарила, -Все злая доля отняла, Все буря жизни сокрушила.
Тот храм, где дымный фимиам Я зажигал, моляся Богу, Давно разрушен, - ныне там Некошный смотрит на дорогу.
Смотрю вокруг, - и мрак и грязь
Ползут отвсюду мне навстречу, Союзом гибельным сплотясь... Чем я на вызов их отвечу?
Здесь встречаются изотопии - метаформы метаморфного типа, имеющие устойчивый характер употребления в контексте. Ср.: злая доля, буря жизни , союз гибельный , груда мертвая камней.
В следующем стихотворном тексте мы встречаем целую парадигму - «сонм» мифологических существ, представленную номинациями - изо-топиями, заимствуемыми автором из устного народного творчества. Ср.:
Пускай придет лесная нежить И побеседует со мной , И будет дух мой томно нежить Своей беспечной болтовней.
Придите карлики лесные, Малютка зой, и ты приди, И сядьте, милые, простые, На тихо дышащей груди.
Хоть волосочков паутинных Нельзя заплесть или расплесть, Но в голосочках шелестинных Услышу радостную весть,
Что леший нас не потревожит, Яга с кикиморою спят, И баламут прийти не может Туда, где чудики сидят.
(«Сверну-ка я с большой дороги...») За счет синтаксической сочетаемости и возникновения номинационно - синтаксических образов лексические изотопии получают авторское переосмысление, обретая контекстуально значимое звучание.
Прости, - ты - ангел, светлый, чистый,
А я - безумно-дерзкий гном.
Блеснула ты луной сребристой
На небе темно-голубом, -
И я пленен твоей улыбкой,
Блаженно-нежной, но она
Судьбы жестокою ошибкой
В мою нору занесена
Но милое твое смущенье, Румянец быстрый нежных щек, В очах пытливое сомненье, В устах подавленный упрек
ЯЛА предполагает внутреннее столкновение лирического героя («Я») и концептного идеала. (Диалог). Ангел - атрибутика (Луна). Метаморфоза идеала (Луны) его переход на жизненный реальный уровень -реатрибуция изотопии (совсем другая луна).
С библейской мифологией соседствует и языческая мифология -это Лихо, Недотыкомка, Мара. По мнению Ф.Сологуба, образы национальной русской демонологии способны наиболее глубоко отразить предметы и явления окружающего мира, мотивы поведения людей. Эти образы-символы, полные злой демонической силы, отражают несовершенные законы бытия, злую судьбу, предначертанную человеку в этом несовершенном из миров Ср.:
Поклонюсь тебе я платой многою, -
Я хочу забвенья да веселия
Ты поди некошеною дорогою,
Ты нарви мне ересного зелия.
Белый саван брошен над болотами,
Мертвый месяц поднят над дубравою, -
Ты пройди заклятыми воротами,
Ты приди ко мне с шальной пошавою
Страшен навий след, но в нем забвение,
Горек омег твой, но в нем веселие.
Мертвых уст отрадно дуновение, - .
(«Ведьме»)
В данном контексте пространство буквально перенасыщено атрибутикой базовой номинации, что формирует своеобразную текстовую экспрессивно-характеризующую «ауру».
Ф. Сологуб часто обращается к образу ведьмы в своем стихотворном дискурсе, и это весьма показательная ассоциативная связь имплицированного концепта «судьба» со своими изотопными репрезентантами. Ср. еще:
Злая ведьма чашу яда Подает, - и шепчет мне: Есть великая отрада В затаенном там огне.
(«Злая ведьма чашу яда.») Здесь также базовым концептом выступает лексема «ведьма»,
представленная в плане выражения своей основной изотопией.
В.И. Даль предлагает следующие материалы, связанные со словом
«ведьма»:
Ведьма, ведёма, ведьмица, ведуница, ведунья, ведун, колдунья, вещица, ведьмак, закликуха, кликуха, ведьмовище, ведьмачка, вежливец, вежливой, вежливый, ворожея, чародейка.» Ну его на Лысую гору, к ведьмам!» «Ученая ведьма хуже прирожденной» «Умеючи и ведьму бьют» «Ведьмы месяц скрали «Издохла колдуньица, ведьмица» (Калуж.) (Даль 1995: 329).
Ведьма - это женщина, наделенная колдовскими способностями от природы или научившаяся колдовать. В сущности, само название «ведьма» характеризует денотат как «ведающую, обладающую особыми знаниями («ведьмачить», «ведьмовать»- значит «колдовать, ворожить»).
Широкие словообразовательные, синонимические и этимологические связи слова «ведьма» характеризуют данную лексему как особый символ, использующийся в самых различных целях: это и организация текста, и символико-метафорическая номинация, и выражение древнего духа славянской мифологии, наделяющего поэтический текст Ф. Сологуба особой эстетической значимостью, связывающего язык поэзии Серебряного века с древними традициями фольклорной лингвистики. Эти традиции влияют на состояние и современного русского языка.
Отдельные отчетливо проявляющиеся мифологемы в поэтическом идиостиле Луна (Лилит) - это и Ева. Апокрифический образ Лилит, первой жены Адама, символизирующий неземную, ослепительно-недоступную красоту, мечту, противопоставляется Ф. Сологубом грубой, плотской Еве в форме дистантного антитезного лексического параллелизма:
Когда ступени горных плит Роса вечерняя кропила, Ко мне волшебница Лилит Стезей лазурной приходила. И не желать бы мне иной! Но я под сенью злого древа Заснул... проснулся, - предо мной Стояла и смеялась Ева
("Я был один в моем раю...") Очень часто образ Лилит у Ф.Сологуба отождествляется со смертью, когда писатель поэтизирует смерть как цель жизни, блаженное избавление от ее тягот. Блаженная Лилит-смерть противостоит грубой Еве-жизни: Лилит-смерть ассоциируется с ночью, покоем, светом луны, тишиной, Ева-жизнь - с солнечным зноем, душевной мукой, тяготами земной жизни. Ср.:
Только грустно мне порою,
Отчего ты не со мною,
Полуночная Лилит,
Ты, чей лик над сонной мглою,
Скрытый маскою - луною,
Тихо всходит и скользит...
("Плещут волны перебойно...") По мнению Ф. Сологуба, трагизм человеческой мысли - в невозможности проникновения в сущность противоречивой окружающей действительности.
Я сжечь ее хотел, колдунью злую,
Но у нее нашлись проклятые слова, -
Я увидал ее опять живую,
Вся в пламени и в искрах голова.
И говорит она: «Я не сгорела, -
Восстановил огонь мою красу.
Огнем упитанное тело
Я от костра к волшебству унесу.
Перебегая гаснет пламя в складках
Моих магических одежд.
Безумен ты! В моих загадках
Ты не найдешь своих надежд».
("Я сжечь ее хотел, колдунью злую.")
Концепт «судьба», таким образом, представлен здесь в форме отношения к нему. Он персонифицирован в мифологическом существе.
Несколько иной характер персонификации носит образ-символ Не-дотыкомки, который возник в ранней лирике Сологуба и с удивительным постоянством проходит через все творчество поэта, чередуясь с равными ему по художественной силе образами Лиха, Елкича, Докуки-ворога:
Недотыкомка серая Все вокруг меня вьется да вертится. -То не Лихо ль со мною очертится Во единый погибельный круг?...
("Недотыкомка серая...") Концепт Недотыкомки («неуловимой», «зыбкой», «злой», «многовидной») - это своего рода русский вариант ведийской Майи, является наиболее емким и концентрированным средством изображения материального мира в романе и в поэзии Ф.Сологуба. Образ этот восходит к национальной русской демонологии и к некоему недовоплощенному, бесформенному, безлико-серому, что, по мнению Д. Мережковского, является воплощением хаотического начала бытия, антиномией божественного. Слово «недотыкомка» в русских диалектах имеет два значения: 'угрюмый, злой человек' и 'то, до чего нельзя дотронуться'.
«Недотыкомка серая» - лейтмотивная реализация концепта «судьба», основа сквозной семантической изотопии в поэтическом идиостиле Сологуба.
В стихотворении «Стоит он, жаждой истомленный», используя миф о Тантале, автор поэтически выражает свои воззрения на жизнь и стремление познать ее сущность и закономерность развития, оставаясь в русле собственной философско-эстетической модели мира. Муки Тантала символизируют страдания человека, вызванные невозможностью достигнуть желанной цели - познать смысл бытия, назначение человеческой жизни, хотя, казалось бы, ответ на этот вопрос близок, но по мере приближения к нему его сокровенный смысл ускользает:
И вот Тантал нагнуться хочет К холодной, радостной струе, -Она поет, звенит, хохочет В недостигаемом ручье. И чем он ниже к ней нагнется, Тем глубже падает она, И пред устами остается Песок обсохнувшего дна...
("Стоит он жаждой истомленный.") Струя - символическая изотопия концепта «судьба» (развернутое сравнение - параллелизм).
Аналогичные функции в реализации семантической изотопии концепта «судьба» выполняет и концепт «черт».
Черт олицетворяет злой рок, преследующий человека. В стихотворении «Чертовы качели», где поэт обращается к своему излюбленному образу качелей как символу душевного состояния, злорадствующий черт является активным участником действия. В этом стихотворении мифологема качелей символизирует трагичную и безысходную жизнь:
В тени косматой ели Над шумною рекой Качает черт качели Мохнатою рукой. По народным поверьям, черти любят собираться в жару (солнечный зной, по Ф. Сологубу, - символ душевной муки) в «тени больших елей», а «шумная река» символизирует суетную, быстротекущую жизнь человека.
Черт с язвительные смехом, «хватаясь за бока», издевается над тем, кто «держится», «томится и катается» на этих качелях. Человеку на качелях некуда деться, он не может остановить раскачивания, и ему остается лишь терпеть, а вокруг издеваются над пленником жизни не то черти, не то нежити.
В тени косматой ели Визжат, кружась гурьбой: «Попался на качели, Качайся, черт с тобой».
И эти невыносимые раскачивания прекратятся лишь тогда, когда перетрется веревка на качелях. Каждый возрастающий взмах качелей одновременно передает нарастание страха и ужаса, и наконец, - обрыв, катастрофа:
Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах.
Качай же, черт, качели,
Все выше, выше. ах!
(«Чертовы качели...»)
В тексте стихотворения автором реализуется формула «Чёртова жизнь». Повторяющиеся внутренние глагольные рифмы и повторы «вперед -назад» создают ощущение тягостной непрерывности, вынужденного и томительного качания, а анафоры: «Пока. пока. пока.» отмечают возрастающий размах качелей и одновременно предают нарастанье страха и ужаса.
Лирический герой Ф.Сологуба как ЯЛА всегда окружен нечистью, с которой постоянно ведет борьбу, и поэтому концепт «судьба» может получить изотопическую презентацию в виде внутритекстового развертывания какой-либо детали косвенных атрибутивных признаков, которые образуют микропространство словаря текста.
Только забелели поутру окошки,
Мне метнулись в очи пакостные хари.
На конце тесемки профиль дикой кошки,
Тупоносой, хищной и щекатой твари.
Хвост, копытца, рожки мреют на комоде.
Смутен зыбкий очерк молодого черта...
Все, чего не надо, что с дремучей ночи Мне метнулось в очи, я гоню аминем. Завизжали твари хором что есть мочи: «Так и быть, до ночи мы тебя покинем!»
(«Только забелели поутру окошки.» ) Как видим, атрибутика дьявольского, злого микрополя концепта «судьба», имеющая косвенный характер вербализации концепта, определяется темой дискурсивного пространства связного поэтического текста. Так, в тексте стихотворения «Порочная любовь», сама номинация названия которого определяет направленгие текстового развертывания семантической модификации концепта «судьба»:
Лицом поблекшим и унылым Ты разбудила сон теней По неоплаканным могилам Души растоптанной моей.
Метали тень твои ресницы
На синеву и желтизну.
Надежд кочующие птицы
Умчали в даль твою весну. В данной конкретной ситуации рассматриваемый концепт реализуется посредством целого комплекса деталей - атрибутов : лицо поблекшее и унылое, тень (которую «мечут ресницы»), «глаза усталые», «сверкающие надменной злобою» и т. д.
Таким образом, мы видим, что в сологубовском поэтическом тексте концепт «судьба» получает как прямую (центробежную), так и косвенную (центростремительную) номинационную вербализацию. Изотопический принцип квалификации средств этой вербализации позволяет говорить о проявлении некоторой системности, обнаруживающейся благодаря тексту. Вследствие выхода лексической номинации на синтаксический уровень семантическая изотопия получает свою завершенность, происходит то, что можно назвать полнотой реализации, достижением семантической достаточности восприятия.