§ 13. Характеристика места в истории русского литературного языка слога А. Н. Радищева.
Последнее крупное явление, характеризующее яркую вспышку церковнославянского языка в русской прозе XVIII в., — «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева (1790 г.). Мера пристрастия Радищева к архаической стихии при первом знакомстве с этим самым революционным произведением XVIII в.
просто поражает кажущимся несоответствием между его содержанием и формою. Это несоответствие, однако, только мнимое: церковнославянский язык в частях «Путешествия», насыщенных гражданским пафосом, был для Радищева тем испытанным, отложившимся средством отборочного слога, слога высокого, которым еще не располагал русский язык как таковой. Радищев как человек XVIII в. и как трибун ощущал бы снижением глубины и [83] [84]важности развиваемых им идей, если бы они облеклись в формы повседневной или близкой к повседневности речи, речи, которою он очень хорошо владеет, когда изображает бытовое, не возбуждающее ни пафоса, ни негодования.
Ставя вопрос отвлеченно, можно было бы взвесить, в какой мере были бы пригодны для литературных целей Радищева иностранные слова, относящиеся к кругу «гражданских» понятий; легко, однако, убедиться, что он не только не находит в них, как человек чувства, нужного ему для того, чтобы перелить в других всё кипящее в нем негодование против жестокости и мерзости существующего строя и весь восторг видящего красоту возможного будущего, но и сознательно избегает их, заменяет русско-церковнославянскими словами. В последних для него аккуму* лирована энергия высокого, и их он избирает, связывая, как в большинстве люди его времени, идею освобождения крестьянских масс с определенными национально окрашенными настроениями.
Не приходится удивляться исключительному богатству абстрактной лексики Радищева. Философ, он в ней нуждается больше других своих современников. Верный церковнославянской традиции в стиле, писатель, который, отчасти даже вопреки своей идеологической направленности, в своем слоге культивирует не только отмирающее, но и уже определенно умершее, Радищев находит в наследстве церковнославянской и церковнославянизиро- ванной лексики, в большой мере имея для себя образцом глубоко им в стилистическом именно аспекте ценимого М.
В. Ломоносова (ср. его «Слово о Ломоносове»), нужное ему для выражения высоких мыслей и вместе с тем на путях ее попутно отрабатывает то, в чем она оказывается недостаточной. Вот типичные для него сгустки такой лексики: «Ведай, что предузнанное блаженство теряет свою сладость долговременным ожиданием, что прелестность настоящего веселия, нашед утомленные силы, немощна произвести в душе столь приятного дрожания, какое веселие получает от нечаянности» (стр. 57) или: «Чуждо будет гражданам ремесло, рукоделие скончает прилежание и рачительность, торговля иссякнет в источнике своем, богатство уступит место скаредной нищете, великолепнейшие здания обветшают, законы затмятся и порастут недействительностию» (стр. 68).Радищевым заканчивается последний исторический опыт применения церковнославянского языка к принципиально-новым идейным установкам, и в дальнейшем уже не оказывается ничего значительного, для чего бы этот язык оказался использованным вне специальных стилистически-архаизирующих задач.
Эта сторона слога Радищева не исчерпывает, однако, того важного и характерного, чем его стилистическая работа проявилась в истории русского литературного языка. Наряду с своеобразным разрешением задач, относящихся к философско-публицистическому слогу, Радищев своеобразно разрешает и другие. Наблюдательный бытописатель-реалист, он, повидимому, в основном верно воспроизводит речевую манеру своих собеседников и персонажей, сделавшихся по ходу описываемого предметом его внимания. За верность его передачи говорит разнообразие, отчетливо выраженная индивидуальность воспроизводимых (не придуманных) разговоров автора с людьми различного общественного положения и разных характеров, так, как они даны в его «Путешествии». Не мала заслуга Радищева в этом отношении быть предшественником Пушкина-прозаика («здесь через голову Карамзина Радищев как бы прямо протягивает руку Пушкину»1), хотя—и это очевидно — одного от другого отделяет среди многого иного исключительно важное различие мастера-зарисовщика и мастера-творца. Нельзя не заметить (это хорошо видели уже современники . Радищева и резко высказался об этом Пушкин), что слог «Путешествия» не имеет единства и поражает пестрым сочетанием не гармонирующих между собою элементов. Но в этой «rudis indi- gestaque moles»[85] [86] много таких элементов, которые способны были стать для будущего важными и действенными на службе благодарных задач словесного выражения, и Радищев в целом поэтому в истории русского литературного языка — явление не только примечательное, но и основополагающее[87].