Грамматическая система категорий и частей речи в учении акад. А. А. Шахматова

Академик А. А. Шахматов, непосредственный и самый талантливый ученик Фортунатова, в своих грамматических исследованиях по русскому литературному языку отказался от методологии фортунатовской школы.

Но вопросы об образовании и форме видов рассматриваются в морфологии, причём значение видов затрагивается здесь постольку, поскольку обнаруживается связь между различными значениями и различными формами видов» (157—158 , 1493). Так провозглашается структурно-синтетический принцип понимания и оценки грамматических фактов. Морфологическая точка зрения не должна быть приёмом искусственного изолирования и абстрагирования внешних форм слова. Она неотрывна от синтаксической и семантической структуры слова. Поэтому Шахматов, вопреки Фортунатову, возвращается к учению о частях речи. Хотя «значение частей речи определяется синтактически», но и «морфологические различия» (в строении основ и в системе грамматических категорий, связанных с отдельными частями речи) «дают основания и при изложении морфологии» исходить из распределения слов по частям речи (там же, 84і, 813).

Любопытно, что в «Очерке современного русского литературного языка», как потом и в «Синтаксисе русского языка», Шахматов обходит молчанием фортунатовское учение о формах словоизменения и формах словообразования. Востокова Шахматов признаёт более надёжным и опытным спутником в области морфологии русского литературного языка, чем Фортунатова.

Конечно, эти мысли были подкреплены и углублены как воздействием Потебни и потебнианства (особенно Овсянико-Куликовского) и влиянием современной Шахматову лингвистической мысли Запада (влияние Бругмана, Дельбрюка, Пауля, Вундта, Зигварта), так и собственным исследовательским опытом Шахматова. В «Очерке современного русского литературного языка» Шахматов, избегая теоретических проблем грамматики, даёт блестящий, оригинальный и глубокий анализ грамматических категорий в пределах имени существительного и глагола. Но центром грамматики для Шахматова был синтаксис. «Ввиду того, что язык в своих элементах зародился и развивался в составе предложения, ибо предложение является единственным способом обнаружения мышления в слове, — пишет в одном черновом отрывке Шахматов, — в основание изучения языка должно бы полагать ту науку, которая посвящена исследованию предложения, т. е. синтаксис... В результате расчленения предложения из него выделялись словосочетания, далее части речи, затем грамматические формы, сочетания звуков и отдельные звуки, наконец, слова и словообразовательные суффиксы. Таким образом, учение о языке могло бы, начинаясь с синтаксиса предложения, переходить последовательно к синтаксису словосочетаний, синтаксису частей речи, учению о грамматических формах, учению о звуках, учению о словообразовании и учению о словарном составе» .

Систему синтаксиса Шахматов возводит на описательно-психологическом и структурно-семантическом фундаменте.

С. И. Бернштейн совершенно правильно отметил и определил своеобразие шах- матовского психологизма. «Шахматов твёрдо стоял на той точке зрения, что язык представляет собой систему психических окаменелостей — шаблонов, в которых застыли психические образования. Он часто цитировал слова Н. Paul: «Грамматическая категория есть оцепеневшая категория психологическая...» Шахматов, подобно Потебне, рассматривает психические явления лишь в их результатах как субстрат грамматических форм; он изучает выработанные языком клише и определяет отразившиеся в них психические образования только в целях классификации» (стр. 228, 229). С школой Потебни Шахматова роднило и глубокое, основанное на признании приоритета семантики над морфологией, понимание грамматической формы как выражения грамматической категории. Для Шахматова в содержание «грамматической формы» входили не только формы словоизменения и словообразования, не только порядок слов, ударение, интонация, но и служебные слова и даже корни слов в той мере, в какой они выражают не вещные, реальные, а «сопутствующие грамматические представления» (там же, стр.

Шахматов не даёт определения слова, но легко реконструировать это определение на основе отдельных его высказываний. Для Шахматова слово — это единица языка, являющаяся сложным комплексом реальных и грамматических значений и соответствующим образом фонетически и морфологически организованная. Грамматика, по мнению Шахматова, должна рассматривать слово, исходя из той структуры его, которая сложилась в предложении как единице речи, представляющей собой грамматическое целое и служащей для словесного выражения единицы мышления. Часть речи — это «слово в его отношении к предложению или вообще к речи» . Шахматов усиленно подчёркивает, что один «морфологический принцип деления частей речи не может выдержать критики» (там же, стр. 5), что «морфологические признаки отнюдь не составляют сами по себе основания для различения частей речи», хотя в русском языке «части речи могут различаться морфологически, т. е. слова, относящиеся к одной части речи, могут отличаться или самым своим строением или способностью изменяться по грамматическим категориям от слов, относящихся к другим частям речи» (там же, стр. 1). Однако «между словом и принадлежностью его к той или другой части речи... нет обязательной необходимости в данной форме слова», и «одни части речи могут переходить в другие, не изменяя своей формы» (там же, стр. 8). Морфологические признаки могут сочетаться с синтаксическими и семантическими свойствами в структуре слова и подкрепляться ими, но могут и вовсе отсутствовать.

Для учения Шахматова о частях речи опорными пунктами служат классификация представлений, лежащих в основе языка, и система грамматических категорий, находящих для себя в данном языке морфологическое или синтаксическое выражение. «Самое содержание учения о частях речи составляет, между прочим, определение грамматических категорий в их отношении к частям речи» . Грамматическая категория — это «представление об отношении (к другим представлениям), сопутствующее основному значению, вызываемому словом» (там же). Грамматическая категория, хотя обычно и проявляется в морфологических особенностях слов, но вполне познаётся лишь в синтаксисе. «Реальное значение слова зависит от соответствия его, как словесного знака, тому или иному явлению внешнего мира; грамматическое значение слова — это то его значение, какое оно имеет в отношении к другим словам» (12). Итак, существенным признаком, отличающим части речи друг от друга, является связь каждой из них с определённым кругом грамматических категорий. Различение частей речи прежде всего обусловлено системой присущих каждой из них или соотносительных грамматических категорий. «Грамматические значения являются сопутствующими при одних частях речи, основными при других» (13). Но в языке есть и такие слова, «которые не только не представляют в своём значении сочетания основного значения с сопутствующим, относящимся к той или иной грамматической категории, но сами означают определённую грамматическую категорию, самостоятельную или несамостоятельную» (2). Так устанавливается один принцип различения частей речи. «Но имеются и более глубокие основания для такого различения — основания семасиологические, — пишет Шахматов (8), — различию частей речи соответствует различная природа наших представлении». Правда, Шахматов должен был признать, что «прямого соответствия между нашими психологическими представлениями и частями речи установить нельзя» (9). Тем не менее, следуя психологической теории мышления, развитой Вундтом и Зигвартом, он считает необходимым при определении частей речи руководствоваться не только грамматическими признаками, но и психологическими различиями в природе пред-ставлений. В сущности, отсюда и начинается сближение теории Шахматова с синта-ксической системой Овсянико-Куликовского, сближение, разрушившее цельность и стройность шахматовского учения о частях речи.

«Представления» — под влиянием Вундта — начинают играть в концепции Шахматова иногда большую роль, чем «грамматические категории». «Представления наши распадаются на представления о субстанциях (предметах, лицах), качествах-свойствах, действиях-состояниях и отношениях» (2). Понятие «отношения» имеет в теории Шахматова двойной смысл. С одной стороны, грамматическая категория является представлением об отношении, правда, чаще всего сопутствующем основному значению слова. С другой стороны, представление об отношении в некоторых разрядах слов исчерпывает их реальное значение. Расширенное понимание термина «отношение» заставляет Шахматова вслед за Овсянико-Куликовским включить в систему частей речи, как части речи незнаменательные, местоимения и числительные не по грамматическим, а исключительно по «семасиологическим» признакам. В самом деле, местоимения, по словам Шахматова, «соответствуют не названиям субстанций или свойств субстанций, а отношениям говорящего или субъекта предложения к субстанциям» (5). Впрочем, тут же (двумя страницами раньше) Шахматов определяет местоимение так: «Местоимение это та незнаменательная часть речи, которая, означая отношение, соответствует или названию субстанции или названию аттрибута» (3). Поэтому в составе местоимений различаются местоимения-существительные и местоимения-прилагательные (5), а местоименное наречие Шахматов выделяет даже в особую часть речи (3, 6). «Быть может, последо-вательнее было бы, — говорит Шахматов, — признать в качестве особенных частей речи три местоименных класса: местоименное существительное, местоименное при-лагательное и местоименное наречие» (6). Вместе с тем, Шахматов принуждён признать, что можно говорить о частичных грамматических отличиях местоимении только применительно к группе местоимений-существительных. Местоимения- прилагательные располагают такими же грамматическими категориями числа, рода и падежа, как и все прочие прилагательные (3). А «наречные местоимения отличаются от других наречий так же, как отличаются местоимения-прилагательные от прилагательных» (6). Таким образом, местоимения оказываются грамматически не соотносительными с другими частями речи.

По мнению Шахматова, следующего и здесь за Овсянико-Куликовским и грамматическими концепциями первой трети XIX в., «тесно связано с местоимением и числительное, отличаясь от него, однако, тем, что означает исключительно числовые отношения» (5). Эта аналогия класса числительных с местоимениями побуждает Шахматова ввести в определение числительных характерное указание на субъе-ктивный (или субъектный) характер семантики числительных: «Числи-тельное — это та незнаменательная часть речи, которая, означая числовые отношения (с точки зрения говорящего лица или субъекта предложения), соответствует или названию субстанции или названию аттри- бута, причём обнаруживающиеся при известных условиях категории рода и падежа заимствуются от сочетавшихся с числительными имён существительных» (3—4). Числительное «включает в себя все три местоименных класса», т. е. может быть су-ществительным, прилагательным и наречием: «числительными-существительными назовём слова, как двое, пятеро, пол, равно также десяток, сотня, дюжина, пара и т. п.; числительным-наречиям — слова как два, три, пять и в счёте и в сочетаниях с род. ед. или род. мн. существительных, так же слова, как пятью, дважды, вдвое, впятером; числительным-прилагательным — слова, как двум, трёх, пяти, сорока и т. д. в сочетании с косвенными падежами существительных, а также числительные порядковые» (6). В главе о числительных («Синтаксис», вып. II, стр. 91—93) Шахматов идёт ещё дальше в грамматическом перераспределении числительных. Он различает в составе числительных: 1) определённо-количественные местоимения; 2) определённо-количественные наречияиЗ) определённо-количественные существительные. К определённо-количественным местоимениям относятся все те числительные, которые, сочетаясь с существительными, заимствуют свою падежную форму от существительных (например, косвенные падежи количественных числительных, порядковые прилагательные).

Наречиями Шахматов считает не только формы вроде дважды, трижды, раз, пятью или двое, вдвоём, но и числительные в сочетании с род. падежом существительного (два стола, пять стульев) и числительные вне сочетаний с существительными (два да три будет пять и т. д.).

Все эти цитаты показывают, что ложно понятый семасиологический принцип различения частей речи в теории Шахматова ведёт к нарушению и разрушению морфологических граней между частями речи, и что формы синтаксического функционирования (иногда даже очень условного) и взаимоперехода частей речи Шахматову представляются нередко более существенными показателями категорий, чем морфологические особенности слов.

Если интерпретация местоимений и числительных обнаруживает приоритет психологических и семасиологических предпосылок в системе Шахматова, то признание префиксов особой частью речи свидетельствует о нечётком понимании объёма и структуры отдельного слова. «Префикс, — пишет Шахматов, — означает ту служебную часть речи, которая включает в себя слова, дополняющие в сочетании с глаголами, прилагательными, наречиями значение этих частей речи в пространственном, видовом или количественном отношении» (4). В качестве примеров префикса можно указать в глаголах предложные приставки: писать-приписать, в именах прилагательных такие приставки, как тре-(треклятый), пре-(прекрасный, пречистый, преславный), наи-(наистрожайший и т. п.). Не подлежит сомнению, что признать особой «частью речи» префикс, который представляется Шахматову ещё сохранившим следы своей близости к наречию, можно лишь с исторической точки зрения. В современном литературном языке префикс от предлога качественно отличается неразрывностью связи с основами слов: между префиксом и основой слова не может помещаться никакое самостоятельное слово, обладающее флексией.

Так выступает в грамматической теории Шахматова приём анахронистической оценки языковых фактов, вытекающий из своеобразного грамматического «историзма», но противоречащий структурным соотношениям слов в живой системе современного русского языка. Особенно ярко эта особенность шахматовской концепции проявляется в изображении объёма и содержания категории наречия. Деля все части речи на три основных разряда: знаменательные (существительные, прилагательные, глагол и наречия неместоименные и нечислительные), незнаменательные (местоимение и числительное) и служебные (предлог, связка, союз, префикс, частица), Шахматов видит в наречии подвижной элемент, циркулирующий во всех трёх разрядах и являющийся соединительным, промежуточным звеном между ними. В самом деле, наречие отличается от всех других знаменательных и незнаменательных частей речи своим отрицательным определением. Оно «само по себе не соответствует никакой грамматической категории» (6), «не обнаруживает в своей форме связи с грамматическими категориями» (3), хотя «мыслится неизменно в сочетании с представлениями о действии-состоянии или качестве-свойстве, вызывает представление о бытии-состоянии» (З) . Отсутствие определённых грамматических категорий (кроме степеней сравнения) в составе наречия, а также целый ряд историко-грамматических соображений открывают Шахматову возможность расширить объём наречия до таких пределов, что очертания этой части речи расплываются в этимологическом и синтаксическом тумане. Шахматов, вопреки другим грамматистам, глубоко и тонко постигает важное значение наречия в грамматической системе современного русского языка. По его мнению, наречие в известном смысле занимает центральное место в системе частей речи. «По существу своему наречие тождественно с прилагательным и отличается от него лишь отсутствием форм согласования». «Прилагательное — это сочетавшееся с существительными и ему уподобившееся в своей форме наречие» (6). Но наречие, в отличие от прилагательного, «переходит при благоприятных условиях в служебные части речи, т. е. предлог и союз, оно занимает таким образом середину между прилагательным, с одной стороны, служебными частями речи, с другой» (там же). «Разграничение наречия от предлога и союза не так просто, ввиду возможности употребить наречие в качестве предлога и в качестве союза» (ср. после — наречие и предлог; где, куда — наречие и союз). Части речи подвижны, и наречие — это про-межуточная станция на пути грамматических превращений всех частей речи. «Наречием становится существительное в именительном и косвенных падежах, когда получает в предложении значение обстоятельства (пора вставать, грех сказать, шутка сказать)» (7). «Об адвербиализации свидетельствует морфологический состав наречий, в составе которых найдём существительные и притом не только в косвенных падежах, но и в именительном (жаль, дома, вечером, наспех), прилагательные (живо, бойко), глаголы (бывало, мол, будет, знать, кажись, кажется), деепричастия, местоимения (много, сколько, что-то, оттого)» (94). Связь наречий с служебными частями речи, а также вытекающее из сопоставлений с прилагательным своеобразное понимание семантики наречия как отвлечённого обозначения признаков, т. е. признаков, отвлечённых от представлений о субстанции, побуждают Шахматова усмотреть и в содержании наречия, между прочим, значение отношения, «представление об отношениях, мыслимых не аттрибутивно, а обстоятельственно» (94). Так устанавливается близость наречия и к незнаменательным частям речи (местоимению и числительному), тоже означающим «представление об отношениях».

Отвлечение признака от субстанции, характерное для обстоятельственных отношений, не препятствует сочетанию такого признака с другим признаком. «Таким образом, наречие может быть определено, во-первых, как отвлечённое название признака и отношения, во-вторых, как название признака и отношения в их сочетании с другими признаками. Отсюда тесная связь наречия с другими частями речи, переход их в наречие, их адвербиализация» (94). Изображение роли наречий в системе частей речи у Шахматова, быть может, является отголоском старых грамматических теорий. Во всяком случае, характерно сближение Шахматова в этом пункте, с одной стороны, с Буслаевым (ср. его характеристику промежуточного положения наречия среди «знаменательных» и «служебных» частей речи), с другой стороны, с Потебней .

Эта картина функционирования наречий ярка и эффектна. Но в ней нарушена грамматическая перспектива. Руководствуясь при отнесении слов к категории наречия преимущественно семасиологическими и психологическими предпосылками , Шахматов помещает в разряд наречий и вводные слова (кажется, вероятно, может быть, небось, авось и т. п.), и междометия (чу, баста, шабаш), и частицы, и слова из категории состояния (боязно, морозно и т. п.). Впрочем, Шахматов догадывается о существовании в современном языке особой категории состояния, говоря о «наречиях бытия, состояния, глагольных» (95).

Уже по этим иллюстрациям можно судить о сильных и слабых сторонах шахма- товской теории частей речи. Слабость грамматической позиции Шахматова — в психологическом теоретизировании, в произвольности семасиологических критериев при расчленении грамматических понятий, в перенесении языковых фактов и соотношений из прошлых эпох на почву современности, в грамматических анахронизмах. Сила — в непревзойдённой глубине анализа грамматических категорий (здесь Шахматов, следуя за Потебней, превосходит его остротой и широтой индуктивных сопоставлений и выводов), в своеобразной динамической точке зрения на природу грамматических явлений. Учение Шахматова о грамматических категориях преодолевает системы Вундта и Потебни, отличаясь от них «более тонкой разработкой, основанной на психологическом развитии и распространении понятия «сопутствующих представлений», которое современные синтактисты — например Delbriick, — вслед за греческими грамматиками, применяют только к категориям рода, числа и падежа» . Анализ существительных и присущих им грамматических категорий — классический образец применения шахматовского грамматического метода.

Шахматов не устанавливает новых частей речи по сравнению с традиционной их схемой. Но части речи в концепции Шахматова являются живыми, динамическими, переходящими друг в друга и смешивающимися друг с другом грамматическими группами слов. Каждая часть речи выступает во всём многообразии форм своего речевого функционирования. «Существительное может перейти в числительное. Ср. наши пять, шесть, десять и т. п., которые по происхождению являются существительными женского рода» (8). Существительное может стать местоимением (ср. друг друга, человек, люди — в особом «прономинальном» значении). Через посредство наречия существительное может превратиться в предлог и союз (например, раз — в условном значении.). Существительное может иметь степени сравнения, превращаясь в прилагательное (ср. французее в письмах Льва Толстого). С другой стороны, «перейти в существительное может всякая часть речи, в функции подлежащего или дополнения» (например, у Лескова: я хил, стар и отупел от всех оных ,^иолчй\ «Соборяне», I, 5; Она располагала отложить основательное наслаждение до после-чаю. Чернышевский, «Что делать?», II, 17 и др.). Субстантивация прилагательных общеизвестна.

Кроме имени существительного, Шахматов подверг глубокому анализу глагол, связанные с ним грамматические категории лица, времени, наклонения, вида, залога и «окрещённые» глагольные части речи — причастие, деепричастие и глагольное междометие (стук, двиг, толк, бух и т. п.). Конечно, инфинитив в системе Шахматова является не особой частью речи, а формой глагола. «Это наиболее общее название глагольного признака» (43), «название глагольного признака «простое», «не обо- сложненное» никакими «сопутствующими представлениями» (42—43).

Характерной особенностью грамматических работ Шахматова является интерес к идиомам, к застывшим фразовым единствам как эквивалентам слов. Шахматов стремился увидеть в их употреблении отражение живых грамматических категорий и раскрыть механизм их сочетания с грамматическими понятиями. Вместе с тем, Шахматов, выдвигая среди формальных признаков грамматической категории и интонацию, полагал, что спаянность каждой части речи с определённой серией грамматических категорий ещё не исчерпывает проблемы функций и состава всех грамматических категорий, связанных с семантикой слова в современном литературном языке. Шахматов предполагал вслед за обозрением частей речи рассмотреть отдельно каждую из тех грамматических категорий, которые «общи нескольким частям речи» и «могут сопутствовать всякому вообще слову (например, категория вопроса)».

В заключение необходимо отметить, что тот глубокий и всесторонний анализ, которому подверг Шахматов систему грамматических категорий русского языка, является лучшей иллюстрацией и неопровержимым доказательством неразрывных структурных связей между грамматикой, семантикой и лексикологией .