Душа
Душа – одно из важнейших понятий в поэтическом словаре М. Цветаевой [Войтехович 2003]. Более адекватным цветаевскому пониманию души является ее определение в словаре В.И.Даля: «Душа ж.
*) Дух и душа отделены здесь в разные статьи только для удобства приисканья производных. – Прим. автора; бессмертное духовное существо, одаренное разумом и волею; в общем знач. человек, с духом и телом; в более тесном: человек без плоти, бестелесный, по смерти своей; в смысле же теснейшем: жизненное существо человека, воображаемое отдельно от тела и духа, и в этом смысле говорится, что и у животных есть душа. Душа также душевные и духовные качества человека, совесть, внутреннее чувство и пр. Душа есть бесплотное тело духа; в этом знач. дух выше души» [Даль 1: 504].Р. Войтехович отмечает, что «то, что в нехудожественной речи существует как набор почти омонимов (слово «душа» в разных значениях), в поэзии, благодаря деавтоматизации речи, начинает превращаться в активно взаимодействующую систему смыслов и формирует колеблющийся, многоликий, но единый образ души. Поэтому «совесть, внутреннее чувство» может обернуться «жизненным существом, воображаемым отдельно от тела», или «человеком без плоти» или даже «человеком с духом и телом» [Войтехович 2003: 7].
Душевная жизнь человека, в отличие от плотской, физической, находится вне времени и жизненных циклов человеческого тела. Поэтому душа, как показывает анализ эпифраз с этим словом, концентрирует в себе постоянные, сущностные свойства человека.
Л.Ю.Буянова, посвятившая свои работы анализу концепта душа, отмечает, что данный концепт представляет собой «суперконцепт, поликонденсат, объединяющий в себе много концептов» (дух, совесть, жизнь, смерть). В художественном дискурсе концепт эксплицируется через эмоционально-экспрессивное пространство, континуум образных средств, оценочно-ассоциативных лексических единиц [Буянова 2002].
Образно-смысловой доминантой суперконцепта душа в русском языковом сознании можно признать понятие живого в широком смысле. Душа не только генерирует и отражает чувства, но она сама может их испытывать, уподобляясь субъекту. Данная логика моделирования концепта душа ярко отражается в переносных определениях цветаевских текстов. Для М.Цветаевой душа является центральным концептом всей авторской картины мира.Нами зафиксирован следующий набор эпитетов с именем концепта «душа»: бессмертный (35), бессонный (15), грустный (14), капризный (8), безутешный (4), вольный, дикий, крылатый, незабывший, не знающий меры, не съевший обиды, опальный, осужденный, радушный, смелый, стойкий, суровый, тоскующий и др.
В словаре В.И.Убийко находим похожие примеры: Душа - добрая, чуткая, правдивая, чистая, злая, трусливая, верная, щедрая… (= добрый человек и т.д.). Цель словаря В.И.Убийко – показать весь корпус типовых определений (в речи и тексте), в первую очередь – общеязыковых. Многие данные словаря совпадают с фактами поэтического творчества, что говорит о едином механизме обработки знания о концепте. Наличие авторских эпитетов говорит о расширенном прочтении признаковой структуры концепта: вольный, дикий, капризный, не знающий меры, не съевший обиды, радушный, смелый, стойкий.
Тотальное одушевление в творчестве М.Цветаевой приобретает свой смысл и концептуальную значимость именно в рамках данного концепта. Сценарий одушевления здесь выступает в качестве единого фрейма-ситуации, имеющего центральную атрибуцию «бессмертный». Душа – двойник человека, как и смерть, жизнь вечна. Центр человеческой мысли и чувственного переживания – душа – выступает бессмертным, неизменным началом, закрепленным в слове. Слово у М.Цветаевой приобретает, таким образом, важное качество: оно становится средством цементирования основного начала в человеке. «…Ее страстью было переживать живую жизнь через слово» [Кудрова 1990: 201]. Жажда абсолюта в мире [Белянчикова 1989; Лосская 1992] проецируется на духовный мир человека, который конституируется в качестве внутренне целостного ориентира.
Душа как вместилище «стержня» духовной жизни человека воплощается в эпифразах, характеризующих ее как метонимическое воплощение психологического состояния человека, его характера: Дар души ее суровой! [3:235]; Душа твоя дикая [3:288]; Бессонная моя душа [1:559]; В этой грустной душе ты бродил … [1: 85]; Ибо душа моя хорошо воспитана [7:57]; … я: опальная… вольная, словно душа [7: 360]; Душе капризной странно дорог … [1:65]; Душа, не знающая меры … Тоскующая по плечу [2:19]; Шестикрылая, радушная душа [2:163]; В ней душа грустней пустого // Храма [1: 66]; Милый сверстник, // Еще в Вас душа – жива! [1: 138].
Лирическая героиня характеризует свою душу как бессонную, т.е. не успокоившуюся, всегда готовую к бесконечной внутренней работе, и опальную, вольную. В последнем случае речь идет не просто о номинации души, а о характеристике лирического Я героини – всегда бунтарского, своенравного, свободного.
Душа – все существо человека, средоточие его атрибуций, поэтому любой эпитет может быть приравнен к субстантиву применительно к данному концепту. Недаром сердце, душа воспринимались древними людьми как двойники человека, выражаясь лингвистическим языком, – субстантивировались (о субстантивации атрибуций см. ниже).
Душа атрибутизируется многообразно, что связано с неограниченностью ее проявлений, с ее универсальными свойствами человеческой личности. Причем дух определяется как субстанция преходящая (неуловимый, призрачный) в отличие от души, которая меняется, но всегда едина (бессмертна). Чувство захватывает душу целиком и полностью, без остатка.
О многообразии осмысления души и словесного воплощения концепта «душа» может свидетельствовать стихотворение «Час души».
В глубокий час души,// В глубокий – ночи… // (Гигантский шаг души,// Души в ночи.) // В тот час, душа, верши // Миры, где хочешь // Царить, – чертог души, // Душа, верши.// Ржавь губы, пороши // Ресницы – снегом.// (Атлантский вздох души, // Души – в ночи…) // В тот час, душа, мрачи // Глаза, где Вегой // Взойдешь… Сладчайший плод,// Душа, горчи.// Горчи и омрачай:// Расти: верши [1:224].
Стихотворение являет собой яркий пример многоаспектной концептуализации души.
Во-первых, перед нами олицетворение: душа может шагать (шаг души) и дышать (вздох души). Антропоморфная метафора «оживляет» душу, делает ее субъектом действия. Такая абсолютизация динамического начала души приводит к структурированию элементативной метафоры, где душа становится стихией и способна порошить снегом ресницы, всходить звездой. Восприятие концепта происходит и с помощью флористической метафоры (растет, горчит). Темпоральная метафора, ярко эксплицирующая модель своего порождения («вместилище»: в глубокий час души), является охватывающим, объемлющим образом стихотворения. Заметим, что эпитет в данном стихотворении строится исключительно на антропоморфном образе.Объемное и многомерное метафорическое восприятие концепта дает повод говорить о принципиальной незакрепленности за ним магистрального типа осмысления, о вариабельности наполнения сферы-мишени метафоры.
М.Белянчикова называет микрокосм лирики М.Цветаевой «гелиоцентрической системой творческого бытия» [Белянчикова 1989: 173], организованной вокруг лирического субъекта, Я. Это не эгоистическая картина мира, не замыкание на своем «Я», а выстраивание творчества вокруг Человека. Человек предстает в творчестве поэта как проблема. Проблемность бытия индивида заключается в постоянном противоборстве меняющихся страстей в душе человека. Трагедия заключается в неустойчивости самой сути человека – души, его организующего центра.
Душа – самая совершенная часть человеческого микрокосма, вместилище его сущности. Большинство эпитетов, характеризующих данные концепты, относятся к сфере человека, его состояний и способностей, характера и психологического склада, что делает концепт эмоционально переживаемым поэтом, востребованным.
Любовь
М.Цветаева и лирическая героиня ее поэзии – страстная личность, любовь и страсть часто синонимизируются, причем страсть иногда называет не слишком сильное чувство, если далее речь идет о любви, и наоборот.
Как показал С.Г.Воркачев, концепт любви, будучи телеономным, то есть способным создавать смысл существования человека и формировать цель жизни за пределами индивидуального бытия, характеризуется двойственным характером желания (блага себе и блага другому), абсолютным характером оценки и выбора любви, эмоциональными переживаниями и их соматическими проявлениями, смыслосозидающей функцией, гедонизмом, амбивалентностью, динамизмом и неустойчивостью, связью с красотой и некоторыми другими признаками [Воркачев 2007].
И.Кудрова определяет любовь у Цветаевой как разновидность «страсти самоотреченной, готовой расплатиться собственной жизнью за то (или того), что дороже жизни», такая любовь – «прорыв добра сквозь зло», «великая светлая сила мира, Ариаднина нить, по которой даже злодей может выйти из наваждения зла» [Кудрова 1991:158].
Концепт любовь, один из центральных для поэта, отражающий понимание смысла жизни и ее сущности, представлен лексемами любовь (39), страсть (12).
В составе эжпифраз с данными лексемами зафиксированы следующие эпитеты: грустный (15), грешный (5), а также единично представленные бескорыстный, босой, воинствующий, действенный, мужественный, нищий, простоволосый, старый, стравленный, страшный и др. Например:
И крест тот широкий – любви бескорыстной [3: 263]; …– любовь простоволосая [2:26]; Самозабвенная, – нежная страсть [2:49]; Грешна любовь, страшна любовь [1:472]; С его страстями стравленными [2:159]; Любовь мужественная, действенная, воинствующая [5:248].
Проведенное исследование позволяет утверждать о метонимической логике осмысления концепта: чувство мыслится поэтом конкретно, персонифицируется (босая, нищая, старая). Любовь ассоциируется с недостижимостью абсолютного счастья, недаром поэт предпочитал героев с «даром несчастной – единоличной – всей на себя взятой – любви» [5: 33].
В идиолексиконе М.Цветаевой любовь осмысляется многообразно: как религиозное чувство, страсть, страдание. Характерно скрытое предицирование (скрытый эпитет – пронзающий, пронизывающий) при характеризации любви: Я любовь узнаю по боли / Всего тела вдоль [5:178].
Любовь как концепт выступает как простейшая (= вечная) сущность человека, поэтому она нищая, босая, простоволосая, старая, вечная, бескорыстная. Набор эпитетов в лирике поэта совпадает и одновременно не совпадает с общеязыковыми фактами употребления определений. Любовь персонифицируется, представляется в виде босой, простоволосой.
Или в контексте: Жарко целуй, любовь! [1: 333] наблюдаются персонификация, оформленная в виде обращения, и лексическая метонимия имени.
Аналогично используется другое имя концепта – лексема страсть: В предсмертном крике // Упирающихся страстей – // Дуновение Эвридики… [2:175]; Покамест день не встал, // С его страстями стравленными. [2:159].
Семантика всех эпитетов, выражающих эмоциональное состояние человека, при сочетании с абстрактными субстантивами типа любовь, жизнь – «такой, который выступает вместе с данным состоянием человека», в отличие от тех, которые сочетаются с конкретными концептами. У последних семантику можно сформулировать как «такой, который выражает свойство или состояние человека». При моделировании абстракций всегда происходит наслоение значения эпитета и субстантива: эпитет как бы сопровождает основное значение имени (любовь, но при этом какая? – грешная, воинствующая, мужественная и т.д.).
Все абстрактные концепты обнаружили различные механизмы смещения определения: метафорический и метонимический. Отметим их тесное переплетение и отсутствие чёткого разделения.