Деидеологизация (разрушение системы идеологем)
Под идеологизированностью советского общества обычно понимается внедрение социально-классовых оценок во все понятийные сферы коллективных представлений, включая личную сферу человека[132].
Идеологизация разных категорий лексики в русском языке в советское время — целенаправленный процесс, осуществлявшийся через СМИ, советскую литературу и, в частности, через лексикографические источники. Этот вопрос подробно рассмотрен Н. А. Купиной, показавшей «идеологическое освоение семантической сферы философского, религиозного, этического и художественного» в тоталитарный период на материале толковых и энциклопедических словарей [Купина 1995: 24—44]. Идеологизация пронизывала самые разные области жизни общества: науку, философию, экономику, искусство, охватывала и бытовой дискурс. Ср.:
Удовлетворение материальных потребностей пролетариата? Но большевизм презирает комфорт, остро ненавидит самые вещи, образующие человеческий быт. Для него все это мещанство. Он организовал целые кампании для разгрома утвари в рабочих квартирах. Только старые учительницы («шес- тидесятницы») могут усматривать в производстве вещей и комфорта цель коммунизма. Борцов не соблазнишь «ширпотребом»: это подачка для голодной толпы [Федотов 1991: 38—39].
Переход от политического единообразия к плюралистической системе политических ценностей, усвоение новых ценностных ориентиров в значительной мере реализуется через СМИ. Наиболее активно этот процесс протекал в первые годы перестройки, когда общество отказывалось от старых концептуальных моделей (социализм, коммунизм) и провозглашало переход к демократическим, либеральным ценностям (гласность, правовое государство, гражданское общество, свобода слова, рыночная экономика и др.).
Идеологемы можно рассматривать как один из типов номинативных подмен (так как коннотация подменяет основное денотативное значение).
Смена идеологии требует раскрытия факта номинативной подмены и образования новых идеологем. Существует активная установка носителей языка и на раскрытие номинативных подмен, то есть прямых или косвенных способов искажения информации:Старый порядок, старый режим начинает рушиться в тот момент, когда кто-то называет вслух публично запрещенную правду. Пражская весна 1968 года началась в тот момент, когда Отго Шик заявил, что социалистическую экономику трудно примирить со здравым смыслом. Августовская революция 1980 года в Польше началась, когда Jlex Валенса сказал, что «социализму — да, извращениям — нет». Наша антикоммунистическая революция началась тогда, когда второй человек в КПСС, Александр Яковлев, сказал, что марксизм — «не наука, а химера»(А. С. Ципко, КП, 28.02.2003).
Идеология как воплощение социально детерминированных / классовых / групповых оценок — явление принципиально неустранимое из сферы политического дискурса. «Политический дискурс насыщен ценностными знаками» [Карасик 2002: 39]. По нашему мнению, речь должна идти о снятии идеологического компонента оценок у слов с нейтральными идеологическими денотатами, и изменении оценок и изменении значений у слов с собственно идеологическими денотатами (политических терминов, пришедших в СМИ).
Процесс деидеологизации может рассматриваться как часть более общих семантических процессов: семантической модификации, перестройки смысловой структуры слова, стихийного дрейфа семантики слова (размывания концепта) [Стернин 2000: 39; Вепрева 2002: 244—286].
Деидеологизация лексики (то есть снятие идеологической коннотации у политических терминов и слов общего языка, стирание идеологических добавок и приращений [Купина 2000]) сопровождается такими явлениями, как формирование новых коннотаций, экспликация старых и новых коннотаций в тек- стах-рефлексивах, деактуализация лексемы (уход в пассивный фонд языка) и, наконец, создание новой лексемы «в противовес» старой.
В современном дискурсе СМИ процесс деидеологизации лексики сочетается с неупорядоченным процессом ее идеологизации [Купина 1997: 134].
О деидеологизации одних языковых ресурсов и идеологизации других говорит также О. П. Ермакова [Ермакова 1997:121—163].Н. П. Савицкий обратил внимание на некоторые особенности процесса деидеологизации, вернее, на непоследовательности в интерпретации этого процесса в русистике в работах [Костомаров 1994; Ферм 1994; Скляревская 1993]. Под изменением идеологически значимых коннотаций может пониматься:
- смена знака оценки (отрицательное — положительное), снятие оценки (отрицательное — нейтральное), например, у слов бизнес, буржуазия, капитализм;
- расщепление коннотаций (разные знаки оценки у разных групп языкового коллектива);
- замена идеологического прагматического компонента «когнитивным», основанным на общепризнанных ценностях [Ферм 1994:22; Скляревская 1993: 170].
Нередко противопоставляются две идеологические системы — «советская и национальная», а процессы нейтрализации, поляризации и размывания оценок четко не разграничиваются [Купина 1997].
Н. П. Савицкий выдвинул предположение о том, что «в любой общественной ситуации “официальная” лексика, отражающая данную действительность в нейтральном или положительном ключе, имеет иронизирующее и отрицающее “зеркальное отражение”. В эпоху тоталитаризма этот второй слой (...) выражений, передающих отрицательное отношение к обществу того времени, существовал в устной форме, а также в “самиздате” и “тамиздате”» [Савицкий 1996: 155—156].
Таким образом, речь должна идти «не столько о “расщеплении оценок”, сколько о частичном обмене местами между положительными и отрицательными оценками и о проникновении “расщепленных” оценок в общедоступную печать (выделено нами. —Е. К.)» [Там же: 156].
Можно сделать несколько замечаний относительно роли параметра официальное — неофициальное в системе идеологических и неидеологических «когнитивных» оценок. (По нашему мнению, необходимо также учитывать динамику процесса переоценки ценностей.)
Формирование новой системы ценностей и закрепление их в языке тесно связано с коммуникативным аспектом дискурса.
В первые годы перестройки,3J — 8534 период «гласности» и открытости «свободные» СМИ выступают как выразители интересов широких групп общества. Принцип свободы слова предполагает возможность для каждого гражданина получать объективную информацию из СМИ, а также быть ознакомленным с разными точками зрения и беспрепятственно выбирать между ними (ср.: [Засурский 2001]). Это состояние дискурса приближено к «идеальному» состоянию, инвариантной модели, в которой СМИ выступают в качестве посредника между властью и обществом: власть — СМИ — общество.
Естественно, что параметр официальное — неофициальное, базирующийся на противопоставлении власти (официальной информации) и общества (неофициальной интерпретации этой информации) в эти годы нивелируется, отступает на второй план, как это и было в первые годы перестройки. В последующий период, связанный с появлением корпоративно-авторитарной журналистики, корпоративных, государственных и коммерческих СМИ (о семи моделях современной журналистики см.: [Засурский 2001: 10—16]), этот параметр оценки возвращает свою былую значимость. Неофициальные каналы распространения информации вновь становятся востребованными обществом. Такими каналами отчасти являются сетевые СМИ (где минимизирован контроль государственных властных институтов) и форумы сетевых СМИ (которые представляют аналог «кухонного», свободного, неофициального общения).
Процесс деидеологизации в первую очередь коснулся слов с собственно идеологическими денотатами (бизнес, капитализм, демократия). Политические термины в дискурсе СМИ теряют свой терминологический характер и приобретают качество «политических аффективов» [Шейгал 2000:112—116], становятся знаками-конденсатами (condensation symbols) [Edelman 1964]. Это эмоционально нагруженные, богатые ассоциациями символы, знаки с неопределенным денотатом.
Насыщенность оценочными коннотациями и размытость содержания позволяет «политическим аффективам»:
- обеспечивать быструю категоризацию понятия (вхождение в языковую картину мира политического), пропуская его через тот или иной «оценочный фильтр»;
- активизировать сильные эмоции, провоцировать желаемые реакции;
- служить экономным, понятным для масс и в силу этого быть эффективным обозначением сложных политических реалий [Graber 1976:291—294, цит. по: Шейгал 2000: 115].
Если все-таки верить социологическим опросам, только 6 % наших сограждан читают предвыборные программы. Остальные делают выбор по принципу «нравится — не нравится». Но в том-то и дело, что нравится или не нравится им не кандидат как таковой, а его образ. Избиратели голосуют за брэнд, торговую марку. Путин — это «сильная рука», Примаков — «стабильность», Зюганов — «прекрасное прошлое». Именно это дает возможность манипулировать общественным мнением. Самой простой манипуляцией является наклеивание ярлыков. «Деръмократы», «каммуно-фашисты», «кин- дер-сюрприз», «семья» — яркие, запоминающиеся словечки надолго прилепляются к тем или иным политикам, формируя вполне однозначный образ. Остроумно поступили противники А. Буркова на губернаторских выборах в Екатеринбурге, скрестив его фамилию с фамилией Баркашов. И вышло, что все, кто его поддерживает, — «буркошовцы». Мрачная аналогия оказалась поистине убийственной. Но случаются и проколы. Так, во время предвыборной кампании в Красноярском крае А. Лебедя назвали «птеродактилем», а его электорат — «зоофилами». Не помогло — противники не учли, что далеко не всем избирателям знакомо слово «зоофил», а кто такой птеродактиль, вообще помнят единицы. Увязывание политика с какими-либо негативными образами — один из самых эффективных способов его опорочить. В том же Питере для контрагитации вовсю использовали бомжей. Вооружившись поллитрой водки, они обходили квартиры и просили внести по 100 руб. в фонд поддержки «нашего кандидата N» (Виталий Цепляев, Сергей Осипов, АиФ,
№52. 28.12.1999).
В свое время С. И. Карцевский высказал важное замечание по поводу «аффективного языка»: «Когда мы стремимся убедить кого-нибудь, наша речь полна преувеличений и всяческих искажений объективной истины. Погоня за экспрессивностью и вообще всякое субъективное отношение к жизни ведут к тому, что мы постоянно прибегаем к метафорам и всячески описываем вместо того, чтобы определять» [Карцевский 2000а: 223].
Использование оценочных слов и политических метафор связано не только с необходимостью емкого выражения сложных реалий, оно может служить целям искажения объективной картины действительности или намеренного внесения смысловой неопределенности в значение слова.
Многие политические термины изначально обладают размытым содержанием, что дает возможность варьировать их конкретное наполнение в интересах власти в рамках той или иной идеологической схемы. Ю. С. Сорокин отмечал «крайнюю неопределенность значения» терминов социализм и коммунизм с самого начала их внедрения в русскую прессу в середине 40-х годов XIX столетия, попеременное противопоставление и сближение этих терминов [Сорокин 1965: 109—113].
Современные публицисты также обращают внимание на это свойство базовых политических терминов: «...Нам показалось достаточным произнести магические слова “рынок и демократия” и получим то и другое (...) “Капитализм”, “социализм”, “революция”, “эволюция”, “реформа”, “демократия”, “православие”, “патриотизм” — эти и многие другие понятия лишились, в том числе и под нашими перьями, своего богатого конкретно-исторического и проблемного содержания, превратились в плоские символы с заведомо положительным или отрицательным знаком. Какой капитализм, в какую сторону эволюция и каковы шансы на нее у обездвиженных тоталитаризмом структур (...) какая демократия, для кого?» (Ю. Буртин, Изв., 18.06.1998).
«... теория Маркса меня не устраивала еще с юношеских лет. Другой же теории просто не было — ни у нас, ни “у них”. Смешно сказать: такие термины, как демократия, капитализм, коммунизм, имели свыше сотни определений, и это — только в профессиональной среде...» (іhttp://www.aif.ru/onlinef longliver/9/23_01. 06.11.2002).
В настоящее время происходит ресемантизация этих терминов, наполнение новым конкретно-историческим содержанием. Анализ сочетаемости и метафорики лексемы демократия позволяет реконструировать типичные представления этого концепта в массовом сознании.
Легче всего фразеологизируются, закрепляются в языке отрицательные представления о демократии: танковая демократия, пчелиная демократия, управляемая демократия (= недемократия).