Дедушкин сад
Дом, сад, село и все, что укладывается в круг нашего горизонта, — вот участок планеты со всей его обстановкой (извилистой речкой, небольшими сосновыми и еловыми лесочками на холмах, оврагами, лугами, полями), предоставленный мне для земного существования.
Из трех слагаемых — дом, сад, окрестности — первым беру и вспоминаю сад.
Если говорить строго, то, конечно, чем светлее и ярче был полдень, тем светлее было и у нас во дворе. Наружное летнее золото проникало сквозь разные дырочки в кресле и щели, тянулось наискось через все пространство двора желтыми, как солома, линиями, играло овальными зайчиками. Но все же благодаря эффекту относительности казалось: чем ярче и жарче на улице, тем темнее и прохладнее у нас на дворе. Это приводило к тому, что задняя калитка двора, будучи отворенной в сад, сияла ослепительно, так что на нее трудно было бы даже смотреть, если бы к огненному солнечному сиянию ее не примешивалось смягчающее и охлаждающее взгляд зеленое сочное свечение травы и листьев.
Естественно было, выйдя из задней калитки любого крестьянского двора, попасть сразу в мир грядок с огурцами, морковью, луком. У нас вы попадали как бы в объятия огромного жасминового куста. Он, белоцветное душистое чудо, был высок и обширен. Можно было подумать, что на землю опустился лебедь и оказался по ошибке в компании домашних птиц: кур и гусей. Правда, он был не одинок в своей залетности, потому что рядом с ним были разделаны небольшие клумбочки, на которых цвели белые лилии и белые нарциссы.
От калитки шла в глубину сада узкая утоптанная тропинка. Память о пей хранят у меня преимущественно не глаза, а мои босые подошвы. Дело в том, что наш двор был выложен крупными речными камнями, холодными в любую жару. Надо было пройти по ним босыми ногами, прежде чем попасть в сад. После этих камней теплая, ласковая земля садовой тропинки была сама по себе уже маленьким детским праздником.
Тропинка уводила в глубину сада... Но надо представлять себе наши масштабы. В дедушкином саду росло двадцать шесть яблонь. Правда, было еще одно сливовое деревце, был участок малины, были кусты черной смородины вдоль огородного тына, немного вишен, уголок непроходимых джунглей йз колючих деревьев и кустов терновника.
Сад был невелик, но полон укромных уголков. А еще в нашем саду жили пчелы. Ульи стояли слева от тропинки задними стенками к ней, а крылечками на юг, на вишни, образовывавшие тут густую заросль.
Количества пчел из двадцати дедушкиных ульев хватало не только на наш сад, но и на другие сады, и на старые липы вокруг церкви, и на васильки в полях в первые дни весны, и на
бело-розовые гречишные поля, и на разноцветье лугов, и на каждый цветок, на какой бы меже он ни расцвел, и на каждую
лесную опушку.
Наш сад был ничтожно мал для двадцати сильных пчелиных семей. Пчелы снимались с крылечка, круто взмывали вверх, огибая слишком близко растущие вишни, и черными трассирующими линиями исчезали в летней голубизне. Двадцать ульев с восхода и до заката обстреливали округу жужжащими черными снарядиками. Может быгь, не было в окрестностях квадратного метра, на который не попадала бы дедушкина пчела.
Когда я в последующие годы заходил в наш сад, когда я захожу в него и теперь, мне кажется, что я захожу в дом, в котором никто не живет. И хотя стоит наш сад, и растет в нем трава, и цветут деревья, но чего-то не хватает, как-то пусто, холодно и мертво. Залетит случайная пчелка, усядется на одуванчик и еще больше оттенит убожество и сиротство на месте полнокровного и уверенного благополучия. (558)
По В. А. Солоухину