БОРЬБА С ВАРВАРИЗМАМИ. ЗАМЕЧАНИЯ ОБ АББРЕВИАТУРАХ.
Вряд ли можно назвать литературный язык, лексика которога в известный период не прошла бы через ббльшую или меньшую пуристическую критику. Русская лексика в этом отношении не представляет исключения.
Пуристические тенденции в истории русского языка никогда, однако, не сопровождались особенно заметными результатами. Уже в начале XVIII века (в так называемое петровское время) наплыв иностранных слов стал представлять реальную угрозу понятности текста для представителей современной образованности и не кто другой, как сам Пётр, начинал чувствовать, что поток, хлынувший из Европы через открытые им шлюзы, надо [81]хотя бы отчасти сдержать. Послу Рудаковскому он пишет, напр:. «В реляциях твоих употребляешь ты зело многие польские и другие иностранные слова и термины, за которыми самого дела выра- зуметь невозможно: того ради впредь тебе реляции свои к нам писать все российским языком, не употребляя иностранных слов и терминов».
С именами М. В. Ломоносова и В. К. Тредьяковского (в ранний период его деятельности) связано сознательное ограничение церковнославянского влияния. Ему отводится определённое стилистическое место, причём аргументы, выдвигаемые в пользу реформы слога, в существенном не оставляют сомнения, что основная задача её — сблизить речь книжную с разговорной.
А. П. Сумароков ведёт энергичную борьбу с злоупотреблением иностранными словами.
А. С. Шишкова почти всегда в новейшее время вспоминают как представлявшего интересы наиболее реакционного дворянства квасного патриота, тупого приверженца старины, автора анекдотических «тихогромов» (фортепиано) и «мокроступов» (калош), защитника раздобытых из церковных книг, мало кому уже в его время понятных слов («гобзование», «непщевать», «наит- ствовать» и под.). Не может быть теперь, конечно, спора, что автор посвящённых вопросам пуризма диссертаций («Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», 1803, «Рассуждение о красноречии священного писания, о том, в чём состоит богатство, обилие, краспта и сила российского языка и какими средствами оный ещё более распространить, обогатить и усовершенствовать можно», 1810—1811, и др.)—фигура действительно реакционная, что он не стоял на уровне даже современного ему европейского языкознания, что борьба с варваризмами, за которыми он чувствовал идеи Великой буржуазной французской революции1, велась им с увлечением, переходившим в фанатизм, что многое вето манере забавно не только для нас, но вызывало улыбку даже его современников (припомним хотя бы пушкинское шутливое «Она казалась верный снимок Du comme il faut...
Шишков, прости! Не знаю, как перевести» в «Евгении Онегине»)2. [82]Но советские учёные все же отдают должное филологическим способностям этого дилетанта. Вчитавшись в него, легко обнаружить, что в его пуристических тенденциях были среди слишком обильной половы и отдельные здоровые зёрна. Мысль Шишкова: «всякий язык обогащается другим, но не заимствованием из него слов, а тем, что, размножая наши понятия, открывает нам путь и даёт разуму силу и знание извлекать из корней собственного языка своего дотоле неизвестные и для раздробления мыслей наших нужные ветви» (прим, к 4-му изд. «Рассуждения о старом и новом слоге»),—хотя, вероятно, и перенятая от Ломоносова, была полезна во время, когда варваризмы дворянской верхушки грозили сделать разговорный и письменный язык совершенно макароническим. Шишков, смешивая русское со старославянским, шёл в своих исканиях по реакционному пути. Но, с другой стороны, он вб-время поставил вопрос о необходимости раньше, чем просто перенимать, использовать естественные источники русского языка.
Пурист по симпатиям — А. С. Грибоедов, крылатая фраза которого в «Горе от ума» о смешении языков—французского с нижегородским —до наших дней является лучшим выражением антипатии к макаронической манере речи. Живым иллюстратором носившейся в воздухе идеи Грибоедова был, вероятно, теперь безнадежно забытый И. М я т л е в, забавлявший своих современников нарочитою смесью французских и простонароднорусских слов в речах своей героини madame de Kourdukoff[83].
Любопытно, однако, что макароническая манера дворянской речи, и далеко не всегда как осмеиваемая, упорно воспроизводилась в русской художественной литературе, и русский читатель, не владеющий французским языком, давно уже привык видеть у Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева, А. Ф. Писемского и многих других длинные остающиеся ему непонятными фразы. Манера эта отмерла только перед самой Великой Социалистической революцией вместе со смертью традиций дворянского образования и воскрешается только изредка в историческом романе (напр., Ю.
Н. Тыняновым, «Кюхля»).Лексикологические интересы В. И. Д а л я в значительной степени соединяются со стремлением приблизить литературную речь к живым источникам крестьянской речи, сообщить литературному языку чистоту, богатство и меткость речи народной. Даль — определённый сторонник языковой самобытности. В «Напутном слове к Толковому словарю...», прочитанном им в 1862 году в Обществе любителей русской словесности в Москве, он заявляет: «...Мы начинаем догадываться, что нас завели в трущобу, что надо выбраться из неё по-здоровому и проложить себе иной путь. Всё, что сделано было доселе, со времён петровских, в духе искажения языка, всё это, как неудачная прививка, как прищепа разнородного семени, должно усохнуть и отвалиться, дав простор дичку, коему надо вырасти на своём корню, на своих соках, сдобриться холей и уходом, а не насадкой сверху... Пришла пора подорожать народным языком и выработать из него язык образованный. Народный язык был доселе в небрежении; только в самое последнее время стали на него оглядываться, и то как будто из одной снисходительной любознательности. Одни воображали, что могут сами составить язык из самоделковых слов, скованных по образцам славянским и греческим;, другие, вовсе не заботясь об изучении своего языка, брали готовые слова со всех языков, где и как попало, да переводили дословно чужие обороты речи, бессмысленные на нашем языке, понятные только тому, кто читает нерусскою думою своею между строк, переводя читаемое мысленно на другой язык».
И Далю, при всём его увлечении идеею выработать самобытный литературный простой язык, было ясно уже в это время[84], что «языком неграмотным», т. е. диалектами, писать нельзя. «Но из этого вовсе не следует,— замечает он,— что должно было писать таким языком, какой мы себе сочинили, распахнув ворота настежь на запад, надев фрак и заговорив на все лады, кроме своего; а из этого следует только, что у нас ещё нет достаточно обработанного языка и что он не менее того должен выработаться из языка народного.
Другого, равного ему источника нет... Если же мы, в чаду обаяния, сами отсечём себе этот источник, то нас постигнет засуха, и мы вынуждены будем растить и питать свой родной язык чужими соками... Пусть же всяк своим умом рассудит, что из эт го выйдет: мы отделимся вовсе от народа, разорвём последнюю с ним связь, мы испошлеем ещё более в речи своей, отстав от одного берега и не пристав к другому, he гаерствуя, никак нельзя оспаривать самоистины, что живой народный язык, сберёгший в жизненной свежести дух, который придаёт языку стойкость, силу, ясность, целость и красоту, должен послужить источником и сокровищницей для развития образованной русской речи, взамен нынешнего языка нашего, каженника».Выражая свои симпатии народному языку, всячески пропагандируя его использование, Даль всё-таки не наістаивал на том, что это использование должно быть прямым: «...Никто не заставляет нас,— писал он,— принять в замену нынешнего простонародный язык, а речь идёт только о необходимости воспользоваться им, приобрести его, приобщить, очистив и обработав, к нынешнему языку, с тем чтобы не переиначивать слога и склада его пр-иноземному; не идти наперекор языку, как мы ныне делаем, а идти с ним братски, рука в руку, быть не только учителем его, но и учеником».
Великий труд, взятый на себя Далем, труд изучения того, что в действительности представляет собой русская живая лексика, оказался лучшим оправданием жизненности его замысла. В пуризме Даля в отличие от пуризма Шишкова, искавшего источников обогащения языка в прошлом — обветшалом или вовсе мёртвом, и притом по сути прошлом чужом (старославянском),— и его современники, и последующие поколения должны были оценить и оценили здоровое стремление сблизить книжный язык с речью масс, творившеюся и продолжающей твориться не по надуманным поверхностными наблюдателями законам, а в процессе самой жизни и при широком развёртывании природных средств этой речи.
Пуристические тенденции у писателей после Даля никогда уже не достигали силы и не приобретали значения, равного тому, которые мы видим у него.
Даль представляет наиболее высокий гребень пуристических волн, за которым уже следовали до самой Великой Социалистической революции только относительно малозаметные зыби. Вчитываясь в язык того или другого писателя, можно заметить, напр., большее или меньшее желание освежить свой язык элементами живой народной речи, ббльшую или меньшую антипатию к варваризмам, но уже никто из приметных писательских фигур, вне стилизации, не рискует в прозе сильно уклоняться от средней устоявшейся линии литературного языка.При всей обоснованности борьбы с заимствованными словами, когда они являются только бесполезно дублирующими уже имеющиеся слова родного языка, безоговорочный отказ от этого способа пополнения лексического фонда вреден хотя бы уже по тому соображению, которое в своё время приводил Ф. Энгельс («Развитие социализма от утопии к науке». Собр. соч. XV, стр. 624): «Ведь необходимые иностранные слова, представляющие собой большей частью общепринятые научно-технические выражения, вовсе не были бы необходимы, если бы они поддавались переводу. Значит, перевод искажает смысл; вместо того чтобы пояснить, он сбивает с толку».
Борьба с иностранными словами и неологизмами дворянско- буржуазными языковедами проводилась большею частью из соображений реакционных и националистических. В этой борьбе отразилось стремление господствующих классов направлять развитие языка по реакционному пути.
На иных, марксистских, основах происходит борьба с искажением языка в наше время в СССР.
В. И. Ленину принадлежала мысль начать в целях поддержания близости языка партии к массам борьбу со словесными и з- лиіііествами- в области варваризмов и неправильным их употреблением. Свои взгляды Владимир Ильич изложил в известной заметке «Об очистке русского языка» (Размышления на досуге, т. е. при слушании речей на собраниях, т. 30, изд. 4, стр. 274). Этот интересный документ приводим целиком.
«Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить «дефекты», когда можно сказать недочёты или недостатки или пробелы?
Конечно, когда человек, недавно научившийся читать вообще и особенно читать газеты, принимается усердно читать их, он невольно усваивает газетные обороты речи.
Именно газетный язык у нас однако тоже начинает портиться. Если недавно научившемуся читать простительно употреблять, как новинку, иностранные слова, то литераторам простить этого нельзя. Не пора ли нам объявить войну употреблению иностранных слов без надобности?Сознаюсь, что если меня употребление иностранных слов без надобности озлобляет (ибо это затрудняет наше влияние на массу), то некоторые ошибки пишущих в газетах совсем уже могут вывести из себя. Например, употребляют слово «будировать» в смысле возбуждать, тормошить, будить. Но французское слово «bouder» (будэ) значит сердиться, дуться. Поэтому будировать значит на самом деле «сердиться», «дуться». Перенимать французски-нижего- родекое словоупотребление значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по-французски учился, но во-первых, не доучился, а во-вторых, коверкал русский язык.
Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?»
Примечание. К истории будэ в XIX веке ср.: «Отвечая кратко на общие вопросы, она [Волынская] рассеянно глядела во все стороны; лицо её, изменчивое, как облако, изобразило досаду; она села подле важной княгини Г. и, как говорится, se mit & bouder» (П у ш к.). «С нею он ни разу не говорил с глазу на глаз, не будировал сё, не делал никаких многозначительных мин» (Боборыкин, «Поумнел»). В «Слов, русск. яз.» Акад. наук, I, 1891: Будировать — показывать молча, косвенным образом неудовольствие; простор.—«дуться».
Иной вид борьбы за чистоту языка, который не мог быть известен предществующим эпохам, возник в относительно недавнее время — борьба с непонятными сокращёнными словами.
К числу недостатков русского послереволюционного языка в законодательстве А. В. Луначарский («Изв.», 24/11 1931, № 82) относит «огромное количество невразумительных терминов, возникших из слияния сокращённых слов».
Особенно чётко на опасность злоупотребления аббревиатурами указал тов. Л. М. Каганович в своём докладе на XVII съезде партии: «Товарищ Сталин часто упрекает литераторов и наши газеты в том, что они, не считаясь с уровнем широких масс, допускают всякого рода сокращённые слова. Вот пишут, например, о международном юношеском дне, и обязательно увидите: МЮД. Мы послали тов. Шохина из сельхозотдела ЦК в деревню, чтобы изучить, на какие книги там запросы, каков там уровень читателя.
Он выяснил, что книг там мало, Тов. Шохин в беседе спросил: «Понимаете ли вы, что такое МЮД?» Один коммунист ответил ему: «МЮД — это был, одним словом, революционный праздник». Но какой праздник? Что значит само слово МЮД? — Не знаю, говорит.— Или возьмите наши газеты, там часто встречается слово ИТР. У нас знают, что так сокращённо называют инженерно-технических работников. А вот деревенский коммунист читает ИТР и не знает, что это такое за ИТР...»
9.