«Ближняя» и «дальняя» полисемия
Как показывает приведенный выше анализ некоторых вторичных значений форм 2-го лица русского императива, практически каждое из них требует отдельного объяснения. Вместе с тем, при всем многообразии конкретных путей семантической деривации, у них есть общая черта: наиболее специфический компонент первичного значения императива — прямая речевая каузация изменения действительности, т.
е. собственно значение побуждения к действию, — утрачивается самым первым. Он неизбежно теряется уже при переводе императивного высказывания в косвенную речь, даже тогда, когда говорящий стремится к максимальному сохранению смысла высказывания; см. выше примеры (96), (97).С другой стороны, даже в самых удаленных от первичного значения употреблениях императива, в том числе и в «драматическом императиве», у которого вообще нет никаких общих семантических признаков с первичным (побудительным) значением императива, в силу чего между ними «не ощущается в настоящее время какой бы то ни было семантической связи» [Шмелев Д. 1960/2002: 622], можно увидеть некоторый «след» восприятия исходной императивной ситуации, причем восприятия ее именно с позиции объекта волеизъявления (субъекта каузируемого действия — Сд), а именно, неполный контроль над ситуацией[114].
Нечто подобное, видимо, имел в виду И. П. Мучник, интерпретируя императивы со значением долженствования типа А я потом расплачивайся как «перевернутый наизнанку императив»: «Характерной чертой императива является то, что он реализуется только при наличии двух участников: говорящего, или “волеизъявляющего”, и слушающего, или адресата волеизъявления. При этом содержание императива отнюдь не тождественно как для волеизъявляющего, так и для объекта волеизъявления. Разбираемые нами формы как раз и представляют собой случаи употребления императива не с “распорядительным”, а с “исполнительным” содержанием и в этом смысле являются особыми разновидностями императива» [Мучник 1971: 169].
Это очень напоминает тот механизм семантической деривации лексем, который Г. И. Кустова назвала «активизацией импликаций». В этом случае слово в первую очередь утрачивает «компоненты, соответствующие наиболее конкретным, специфичным компонентам исходной ситуации», а в самых «последних» значениях слова «остаются только самые абстрактные компоненты» [Кустова 2004:119]; см. приведенный в § 1.2.1 комментарий к соотношению значений глагола толкнуть в предложениях Он шел, толкая перед собой тачку и Что толкнуло тебя на это? При этом, однако, «семантическая деривация никак не сводится к извлечению из исходного значения абстрактных компонентов вроде ‘перемещения объекта* или ‘ликвидация контакта*. Такие компоненты — лишь основа, каркас. Главный “наполнитель” производных значений — это те смыслы, которые связаны (...) с очень специфическими (иногда — чисто физическими) реакциями человека на исходную ситуацию» [Там же: 171]'.
Как представляется, сказанное практически полностью относится и к соотношению первичного и вторичных значений императива.
В связи с многозначностью русского императива возникает и другая проблема. Помимо установления связей («мостов») между значениями многозначной языковой единицы, важно также оценивать степень удаленности того или иного значения от первичного.
С этой точки зрения, рассматривавшиеся употребления императива довольно отчетливо делятся на три группы: а) употребления, в которых воспроизводится или имитируется (как в лозунгах и призывах) императивный речевой акт побуждения к действию; б) употребления, в которых выражаются значения необходимости, возможности или реального условия, где связь с побудительным речевым актом отсутствует, но при этом сохраняются нетривиальные семантические признаки первичного значения императива: «позитивная» ирреальность, презентно-футуральная темпоральная перспектива; в) употребления, не имеющие общих признаков с первичным значением императива и связанные с ним либо опосредованно — при выражении ирреального условия, либо через «активизацию импликаций» — при обозначении реального действия в прошлом в «драматическом императиве».
Если же исходить из бинарного деления вторичных значений, то наиболее существенным представляется различие между употреблениями из групп а) и б), с одной стороны, и группой в), с другой, поскольку в последнем случае грамматическая единица выходит за границы «своей семантической зоны» и может выступать одновременно в нескольких качествах. Так, В. В. Виноградов в разных местах своей книги рассматривал «драматический императив» и как формы особого прош. вр. «мгновенно-произвольного действия», и как «эмбрион» волюнтативного наклонения [Виноградов 1947: 549—556; 601—602].
Этому принципу, по-видимому, следовал при распределении употреблений форм императива М. А. Шелякин, который разграничивает среди них прежде всего «побудительный» и «квазиимперативный» типы употреблений — с последнему отнесены употребления из группы в), а в рамках «побудительного» типа, в свою очередь, различает прямые и переносные употребления, что примерно соответствует различию между группами а) и б) [Шелякин 1989а: 188—194][115].
Для терминологического разграничения этих двух разновидностей многозначности можно использовать противопоставление ближней и дальней полисемии[116].