АРХАИЗИРУЮЩАЯ ЛЕКСИКА.
Несколько слов следует ещё сказать об архаизирующей лексике, привлекаемой специально для того, чтобы создать впечатление старины. Принципиально она существует в тех же границах, что и лексика специфически-этнографическая, т.
е. объём её регулируется требованиями понятности текста: она бывает обыкновенно вкраплена и отнюдь не представляет сплошных языковых пластов.Среди архаизмов при этом надо различать архаизмы материальные — слова, обозначающие предметы и понятия, вышедшие из употребления, относящиеся к старине: латы, керзно (плащ, епанча), камзол, стрелец, тиун, боярин, гусляр, вече, и архаизмы стилистические — слова, синонимы к возможным параллельно другим, не носящим окраски старины: уста (губы), вежды (веки), очи, бразды (поводья, вожжи), лицедей (артист, актёр), стяг (знамя) и под. Ср.: «И он слегка Коснулся жаркими устами К её трепещущим губам...)) (Лерм., «Демон»). «Предстала — и старец великий смежил Орлиные очи в покое» (Барат., «На смерть Гёте»). «Что нового?—спросил Селим, Подняв слабеющие вежды...»
те
(Л е рм., «Беглец»). «И в ужасе сомкнул я вежды» (Б р юс.). «Мне ль было управлять строптивыми конями И круто напрягать бессильные бразды?» (Пушк., «Андр. Шенье»). «...Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые: Ты был не царь, а лицедей» (Т ютч., «Ник. Павл.»). «И Польша, как бегущий полк, во прах бросает стяг кровавый...» (Пушк., «Бород, годовщ.»). «Верно, дерзкий! Ты поставил Надземлёй ряды ветрил...» (Б р юс.); ср.: парусов. «...Полководцы Александра друг на друга взносят меч» (Брюс.); ср.: поднимают. «Не заглушить стремленья к высшей сфере И буре той, что днесь шудаит кругом» (Брюс., «Мировая война XX в.»); ср. теперь.
«Блажен в беде не гнувший выи, Блажен певец грядущих дней, Кто среди тьмы денницы новой Провидит радостный восход И утешительное слово Средь общих слез произнесёт» (А. К. Тол стой).
^ Архаизирующая лексика в произведениях, изображающих допетровскую эпоху, часто комбинируется из элементов старинного языка, сохраняющих свою понятность для нас благодаря силе традиционного церковнославянского влияния, или в зависимости от стиля—примеси народного элемента (разговорно-крестьянского и поэтического крестьянского — песенного, былинного и т.
д.). Так архаизируют, напр., А. С. Пушкин («Борис Годунов»)[63], М. Ю. Лермонтов («Песня про царя Ивана Васильевича»), А. К. Толстой (трилогия, «Князь Серебряный», баллады), А. Н. Островский («Василиса Мелентьева» и др.), Л. М е й («Царская невеста», «Псковитянка») и др.У других в первой половине XIX века, напр., у Н. И. П о л е- в о г о («Клятва при гробе господнем», 1832) или И. И. Лаже ч- н и к о в а («Басурман», 1838) установка на архаизацию выражается во включении в текст, относительно, впрочем, немногих, старинных слов, объясняемых и обыкновенно выделяемых курсивом,— с тем, чтобы не искушённый в исторической письменности читатель, для которого предназначается повесть или роман, сразу ощутил в них инородное языковое тело.
Хорошую начитанность в старинных памятниках обнаруживает архаизация Д. Л. М о р д о в ц е в а.
Из наших современников приметнее других А. Чапыгин («Разин Степан»), в архаизации которого большую роль играет непосредственное знание лексики русского севера.
Впечатление языка XVIII века писатели создают обыкновенно пересыпая текст, вместе с чертами старинного порядка слов, некоторыми устарелыми словами, частично известными из позднейшего канцелярского языка (дпричь, токмо, оный, сей, противу, ниже,— «ни даже», повторяемое «ни»; единожды, понеже — «потому что», затем что — «потому что», гораздо — «много, очень»), и типичными варваризмами петровской и екатерининской эпох: авантюрьерка, променад, реляция, вояж, сатисфакция и под.; реже — большими выдержками из памятников эпохи (Писемский, «Масоны»).
Манера передавать'язык XVIII века настолько, можно сказать, однообразно-традиционна, что трудно бывает установить разницу между архаизацией таких, напр., представителей исторического романа, как Все в. Соловьёв, Г. Данилевский, Д. Мордовцев идр. Новый тип архаизации, основанный на изучении документов, дающих главным образом язык, близкий к разговорному (пыточные материалы и под.), отражён в «Петре I» А. Н. Толстого. Богатство языка, стилизованного под старину и под народные диалекты, его исключительная выразительность в речи персонажей позволяет спокойно пройти мимо исторических и особенно многочисленных диалектных неточностей архаизации в «Емельяне Пугачёве» В я ч.
Шишкова.Архаизацию под первую половину XIX века, очень умеренную и не могущую по сути быть другой, так как язык начала века, благодаря чтению писателей этого времени, для нас не стал ещё вполне чужим, несколько заметней, чем другие, осуществляют, напр., Ю. Тынянов («Смерть Вазир-Мухтара», «Кюхля», «Пушкин»),
С. Голубов («Бестужев-Марлинский», «Багратион», «Солдатская слава»).
У ряда писателей-пуристов, националистов, обыкновенно влияние разговорно-бытового крестьянского языка смешивается и теоретически и в практике их слога с более или менее сильными элементами древнерусского или церковнославянского языка. Поступают последние в их слог вне определённой хронологии как смутные реминисценции или нередко даже выдуманные слова, кажущиеся особенно близкими к крестьянским. Старина и «народность» крайне тесно сближены в их сознании, и этому в их лексике и фразеологии соответствует пёстрая смесь диалектно-бытовых элементов с архаическими. Черты такого слога нередки у славянофилов; бросаются они в глаза, напр., у М е я.
Из писателей, у которых такой стиль не прямо упирается в особенности идеологии, типичен А. К. Толстой: именно его слог, повидимому, имел в виду Чехов, когда говорил о маске, которую этот человек раз надел, а затем и проносил всю жизнь. Приметен таким сконцентрированным слогом А. Ремизов, любитель народной сказки, апокрифа, поговорки, писатель-собиратель, язык которого не имеет вне его индивидуальности никакой цельной живой базы. Архаизирующая лексика присуща иногда и отдельным писателям послеоктябрьского периода. Особенно её, иногда до крайности, с верной угрозой понятности, культивировал Н. Клюев, наиболее ярко отразивший, как в своё время отметила советская критика, «мироощущение вымирающего кулачестйа, цепляющегося за прошлое и отталкивающегося от революции».
С внутренней стороны в архаизирующей лексике, вводимой писателями, стоит отметить большое различие между архаизмами допетровской эпохи и послепетровской. С первыми преимущественно связана своеобразная приподнятость, торжественность, иногда благоговейность, вторые обычно несколько смешны.
Если первые создают впечатление старины, то вторые — впечатление забавной старомодности. В произведениях с юмористическим уклоном архаизация под XVIII век—проверенный в смысле эффекта приём. Наиболее интересные образцы такой юмористической архаизации находим у «Кузьмы Пруткова»[64], Салтыков а-Щ е д- рина и Горбунова.Что касается старинной (допетровской) лексики, то смешною она может оказываться именно в силу своей приподнятости в тексте с содержанием, явно приподнятости чуждым, прозаически-обыден- ным или просто низменным. Образцы юмора, в которых архаизирующая лексика — одно из средств повысить впечатление смешного, относительно немногочисленны. Тут опять-таки приходится назвать, главным образом, А. К. Т о л с т о г о («Поток-богатырь») и подражания старинной письменности И. Горбунова. Постоянно в большей или меньшей мере элементы старинной лексики фигурируют в бытовом языке духовенства и вносятся в большинстве случаев писателями с юмористическими целями (Лесков, Чехов). Сочетает элементы архаические с народными в сюжете со «скоморошьим» уклоном Ив. Рукавишников («Сказ скомороший про Степана Разина, про Мухоярова князя, про дочку его Катерину, да ещё про стремянного Васюту»; шесть песен с присказкой, в сборнике «Круг», III).
В течение всего XIX века церковнославянизмы были и остаются и в наши дни ходячим, испытанным словесным средством иронии — от вызывающей лёгкую улыбку до саркастической; ср., напр.: «Журналы, подвизающиеся на ловитве европейского просвещения...» (Белинский, «Лит. мечтания»). «Затесавшись в ряды бюрократии, она [вяленая вобла] паче всего на округлении периодов настаивала» (С а л т. - Щ е д р.). «Коршун был ветхий старик и от старости едва-едва скрипел клювом. В ту минуту, когда у ног его опустился ворон, он только что пообедал и в полудремоте, смежив очи, покачивал головой» (Салт.-Щедр.). «...Подошёл к одному возу, хочет запустить лапу, ан лапа не поднимается; подошёл к другому возу, хочет мужика за бороду вытрясти — о, ужас! —длани не простираются» (С а л т.
-Щ ед р.). «Городничий стоит посреди передней, издавая звуки и простирая длани (с рукоприкладством 2 или без оного — заверить не могу), а против него стоит, прижавшись в угол, довольно пожилой мужчина... с виду степенный, но бледный и как бы измученный с лица» (Салт. - Щедр.). «Он пишет «Мемуары военного человека». Подобно мне, он каждое утро принимается за свою почтенную работу, но едва только успеет написать: «Я родился в...», как под балкон является какая-нибудь Варенька или [65] [66]Машенька и раненый раб божий берётся под стражу» (Чехов). Ничтоже сумняся (сумняшеся) церковнослав.— «ни в чём не сомневаясь»: «Вдвоём с своим чудаком-хозяином, они были всё и ничего: они переплетали книги, малярничали, лудили кастрюли — и всё это делали ничтоже сумняшеся, и дешёво, и скверно» (Леек., «Котин доилец и Платонида»); питаться акридами (саранчёю; ср. еванг. от Марка, гл. 1, о пище Иоанна Крестителя) — «голодать»: «Сам ты едва концы с концами сводишь и акридами питаешься» (Чехов).
Разоблачение иронии представляет пущенное Салтыковым-Щедриным слово благоглупость: ср. архаическое благо-, типичное для ряда «высоких» понятий: благонравие, благоговение и под.
Иной тип архаизации, ничего общего не имеющий с художественными задачами, характерен для лексики дооктябрьского буржуазно-помещичьего законодательства и подражающего ей канце- лярского языка. Язык буржуазного законодательства стремится быть монументальным, внушающим благоговение и потому нарочито торжественным и не совпадающим с обиходным. Обладание им рассчитано на посвящённых. Общедоступность по отношению к нему ощущалась бы как вульгаризация. В лексике законодательства поэтому ревниво оберегалось традиционное достояние, вышедшее из употребления в разговорном языке или никогда в него и не поступавшее, овеянное ореолом давности, лишь смутно схватываемое широкими массами, импонирующее своею необычностью и трудностью полного в него проникновения Ч Уступая в последние десятилетия перед Великой Социалистической революцией давлению жизни, стиль законодательства делается более простым в лексике, перекладывая всю тяжесть монументальности, главным образом, на архаизирующий синтаксис; но остатков старого в нём всё-таки ещё немало.
Ср., напр., из «Устава Горного» (т. XVII Свода законов по изд. 1912 г., ст. 1218):«...5) Потребность разных материалов и веществ, провианта и фуража на текущее употребление и в запас по статьям, а где нужно, то и по частям заводов порознь; всем сим предметам надлежит означить в плане самые крайние цены, по коим завод полагает возможным оные заготовить, с изложением самых способов заготовления; способы сии суть: а) гуртовые подряды, кои должны иметь место только по необходимости и никогда относительно построек;
б) частные подряды на законном основании, с раздачею в разные руки материалов и работ особливо по постройкам; в) договоры с крестьянами на разные поставки, перевозки и работы; г) заготовление через отправляемых особых комиссионеров из чиновников;
д) покупка наличных вещей; сверх того, при всяком роде материалов и также работ, должно различать те, по коим заготовление или наём должны быть представлены решению Горного Начальника, 1 лишь бы по сложности каждого артикула не превышать значительных цен, предположенных заводом или пониженных при утверждении плана, и те, по коим должно ещё испрашивать особого разрешения Главного Начальника, пред самым приступом к заготовлению; к сему второму разряду принадлежат провиант и другие важные надобности по усмотрению Главного Начальника, который, впрочем, тут обязывается иметь в виду, чтобы без точной надобности и пользы не затруднять действия Горных Начальников».
Вне серьёзного употребления, само собою разумеется, слог этот разделяет общую участь старомодной лексики, т. е. очень легко соскальзывает в смешное. Из художественных попыток юмористической стилизации законодательно-канцелярского слога наиболее интересные образцы находим у Салтыкова-Щедри- н а («История одного города»).
О стилистической роли старославянизмов как средства торжественности см. выше1.
6.