6.2.1. Референциально зна чимые аспекты семантики глагола
Еще во времена Пушкина употребление генитива объекта при отрицании считалось обязательной нормой — и Пушкин ее признавал; в известном сочинении «Опровержение на критики» (А. С. Пушкин, Сочинения в десяти томах, т.
7) он отстаивал право на вин. падеж только в контексте не непосредственно подчиняющего отрицательного глагола (как в сочетании два века в два века ссорить не хочу):Я не могу вам позволить начать писать ... стихи, а уж конечно не стихов.
Неужто электрическая сила отрицательной частицы должна пройти сквозь всю эту цепь глаголов и отозваться в существительном? Не думаю.
Видимо, отзвуком этой перепалки с редактором стали строки в «Египетских но
чах», где говорится:
(...) признаться: кроме права ставить винительный падеж вместо родительного и еще кой-каких так называемых поэтических вольностей мы никаких особенных преимуществ за русскими стихотворцами не ведаем (...).
Пушкин признавал необходимость генитива теоретически:
Что гласит грамматика? Что действительный глагол, управляемый отри
цательною частицею, требует уже не винительного, а родительного падежа.
Например: я не пишу стихов.
А практически он эти нормы расшатывал — в строчке два века ссорить ие хочу дело, конечно, не в длине цепочки зависимостей, ср.
(1) а. * не могу писать стихов; б. не могу сказать ответа.
И процесс пошел — в сторону, намеченную Пушкиным (и его «стихотворческими вольностями»).
Действительно, на протяжении последних двух столетий видно, как прямые падежи, именительный и винительный, наступают на генитив (см. об этом в Mustajoki. Неіпо 1991). В контексте примера (2) норма старшего поколения требует генитива, см. (2а); а аккузатив в (26) свидетельствует о наступлении новой нормы:
(2) а. Она не несет за это ответственности-,
б. Если что-то будет найдено при повторном обыске, она ответственность не несет.
(Известия, 2005)Национальный корпус русского языка показывает для современного языка примерно одинаковую цифру — больше ста употреблений — и для не несет ответственности и для не несет ответственность.
Так же обстоит дело с другими устойчивыми сочетаниями с абстрактным именем; стали возможны[26]:
(3) не обращает внимание, не создали условия (в значении мн. числа), не возбуждает жалость, не привлекает внимание, не придает значение.
Ясно, что здесь нет смысла устанавливать норму: и то и другое допустимо. Задача лингвистики — в том, чтобы понять, как обстоит дело.
До последнего времени основная часть исследований этой проблемы была направлена на описание условий употребления генитива и акту затива: как можно сказать и как нельзя. В Mustajoki. Неіпо 1991 перечислено больше трехсот генитивных и аккузативных «факторов» (релевантных контекстов) со статистикой по каждому. Это великолепный материал, который может служить отправной точкой для дальнейших исследований — в несколько ином направлении. Задачу нужно поставить по-другому. А именно, начать с семантических противопоставлений, выражаемых генитивом, и попытаться понять, какие смысловые оппозиции сохранились, а какие утратились: перестали /перестают осознаваться носителями языка.
Иными словами, задача в том, чтобы отличить семантически мотивированный выбор от вариативности, которая характерна для ситуации смены нормы. В принци
пе, чистая синонимия языку не свойственна. Но в ситуации, когда норма меняется, возможны варианты выражения смысла, разница между которыми стилистическая, возрастная, но не смысловая. Т. е. важно выяснять, сохранились или утратились семантические различия, лежащие в основе прежней нормы. Если их нет, то либо один из вариантов победит, либо возникнет новая норма.
Мы считаем возможным говорить о генитиве отрицания как едином понятии, хотя в традиционных грамматиках они описываются в разных разделах: генитив субъекта попадает в раздел о безличном предложении. А.
М. Пешковский (Пешковский 1938: 334) пишет, однако, говоря о предложениях Не слышалось никакого звука (Тург.), Ни облачка на небе не бродило (Жуковск.), Ожидаемой помощи не приходило (Пушк.) и др.: «Предложения эти безличны только при отрицании. По устранении отрицания они переходят в личные (...), причем на месте родительного оказывается подлежащее. Таким образом, отсутствие подлежащего здесь связано именно с родительным, а сам родительный — с отрицанием, как в оборотах не вижу сестры, не читаю книги, и т. д.». Из этого отрывка видно, что А. М. Пешковский считает безличность глагола в контексте генитивного субъекта обусловленной генитивом, Т. е. как бы вторичной, что позволяет нам рассматривать конструкции с генитивным субъектом и с генитивным объектом как параллельные и связанные одна с другой.Тем не менее генитив субъекта и генитив объекта — это две разные сферы употребления генитива. Что касается генитива субъекта, то тут поиски семантической мотивированности выбора падежа, можно считать, увенчались успехом; см. обзор литературы — в Partee, Borschev 2002; 2004. Возражения по поводу семантических обоснований генитива (см. Апресян 1985; 2005) до сих пор удавалось снимать — что, как кажется, способствовало сближению разных концепций.
Литература о генитиве отрицания огромна. (Пер Рестан 1960; Ицкович 1974; Timberlake 1975; Babby 1980; Апресян 1985; Mustajoki, Heino 1991 задают наиболее существенные вехи.) В основном она посвящена генитиву объекта. И прежде всего — сочетаемости: возможен в такой-то позиции генитив или невозможен; или в трансформационных терминах: возможна или невозможна и обязательна или не обязательна замена аккузатива на генитив при добавлении отрицания в таком-то контексте.
Пионерская работа Babby 1980 поставила во главу угла генитив субъекта, представив при этом выбор падежа субъекта как семантическую проблему, — подход Бэбби можно трактовать как семантический. В центре внимания Бэбби семантические причины, которые заставляют говорящего выбирать тот или иной падеж.
Отдельная заслуга Бэбби — в том, что. сдвинув фокус внимания с объекта на субъект, он поставил семантическую задачу, как выяснилось, более простую: генитив субъекта допустим при небольшом классе глаголов — в котором семантическую мотивированность выбора гораздо легче проследить.К началу нулевых годов мы имели достаточно стройную семантическую картину генитива субъекта, см. обзор литературы в Падучева 2005 и в Partee, Borschev, Paducheva е.а. 2012. И это создало базу для семантического подхода к генитиву объекта. Относительно простая семантика генитивного субъекта проливает свет
на более сложную семантику' генитива объекта. Отметим несколько наиболее существенных моментов.
Связь лингвистики с логикой и прогресс в лингвистической теории референции, ознаменовавший 70—80-е годы прошлого века, подарили лингвистам понятие референциального (денотативного) статуса именной группы (ИГ) и экспликацию статуса через существование и знание. Компоненты «существование» и «(не)знание» вошли в экспликацию статусов именной группы. Стали ясны связи между определенностью (т. е. конкретной референцией) и пресуппозицией (презумпцией) существования; ср. инференции типа:
конкретно-референтная ИГ Z) 'существует и единствен X такой, что
(не)определенная ИГ Z) ‘я — говорящий — (не) знаю Х-а’.
Вошло в лингвистіиескую практику понятие СФЕРЫ действия, без которого сейчас немыслимо описание не только кванторных, но и обычных слов в языке. Получило общее признание понятие презумпции (пресуппозиции).
Выяснилась специфическая роль, которую играет в семантике лексики компонент «восприятие». Есть очевидная импликатура:
вижу Хэ ‘X существует’.
Например: я вижу слезы о ‘слезы есть’. Интересно, однако, что семантический переход может идти и в обратную сторону: одно из активно действующих правил семантической деривации —
не вижу Х-а Z) ‘Х-а не существует’.
Так, энтузиазма не наблюдается, улик не обнаружилось z> ‘его /их нет’, см. Падучева 2004: 150.
Компонент «восприятие» входит в семантическую структуру самых разных глаголов — в частности, под видом наблюдателя (см.
о наблюдателе Апресян 1986). Наблюдатель мыслится как один из участников ситуации — как воспринимающий субъект в ранге За кадром. С помощью наблюдателя решилась загадка локативного быть: на примере глагола быть была осознана важность концепта наблюдаемое отсутствие в русской языковой картине мира — наряду с наблюдаемым признаком (у белеть), наблюдаемым движением (у мелькать) и др. Наблюдаемое отсутствие будет одним из ключевых понятий и в конструкции с генитивом объекта.Для проникновения в семантику генитива объекта первостепенное значение имеют успехи, достигнутые за последние годы лексической семантикой (работы Ю. Д. Апресяна, Анны Вежбицкой, Ч. Филлмора, Б. Левин, М. Раппапорт-Ховав). Одни и те же компоненты — существование, восприятие, знание — выявляются при лексическом разложении генитивного глагола и при грамматическом анализе семантики генитива. Именно этим компонентам обязаны своей генитивностью глаголы создания, местонахождения, обладания, перемещения. Тем самым стала понятна роль лексического класса глаголов в конструкции с генитивным субъектом; выяснилась природа взаимодействия референциальных и лексико-семантических аспектов структуры предложения с генитивным субъектом в отрицательном предложении.
Осознана внутренняя связь семантики генитивного глагола с семантикой генитивной конструкции: она может быть представлена как семантическое согласование. (Отдельно следует говорить об употреблении генитивной конструкции субъекта в контексте негенитнвных глаголов типа быть, лежать, при которых наблюдатель возникает из семантики генитивной конструкции.)
Уже в 80-е годы были выявлены ограничения на референциальный статус актанта у некоторых глаголов и глагольных классов (см., в частности, Булыгина 1982; Падучева 1985: 103—105). Теперь ясно, что связь между референциальным статусом участника и семантикой глагола предопределена наличием в толковании глагола и в семантике статуса одних и тех же смысловых компонентов: компоненты существование, восприятие, знание входят и в семантику глагола, и в экспликацию статусов.
Так, компонент «существование» входит в семантику глаголов создания; поэтому:(4) а. Y построил X ZD ‘Y сделал так, чтобы X существовал’; б. Y не построил Х-а э ‘Х-а не существует’.
Перцептивный компонент входит в семантику глаголов обладания и перемещения; поэтому:
(5) a. Y получил X э ‘X вошел в поле зрения Y-a’;
б. Y не получил Х-а э ‘Х-а нет в поле зрения Y-a’.
(6) а. X пришел z> ‘X вошел в поле зрения Y-a’;
б. Х-а не пришло э ‘Х-а нет в поле зрения Y-a’ (где X — предмет).
В современной семантике большое место занимает онтология: стали реальностью тематические классы глаголов и имен[27]. В Restan 1960; Timberlake 1975; Klenin 1978; Mustajoki. Неіпо 1991 была убедительно описана роль оппозиции «конкретный vs. абстрактный объект»[28]. У имен разных тематических классов разный референциальный потенциал. Скажем, предпочтительный генитив объекта, выраженного именем свойства (как во фразе Не люблю высокомерия'), естественно связать с ингерентной нереферентностью абстрактных имен (впрочем, возможно и другое объяснение — через партитивную семантику генитива, см. примеры (4), (5) в разделе 6.2.2).
Итак, повторим. В основе нашего подхода к генитиву объекта лежит следующая гипотеза: смысловые компоненты, которые определяют семантику генитивного субъекта отрицаемого глагола, входят также и в семантику генитива объекта. Следует ожидать, что генитив объекта в отрицательном предложении может, аналогично генитиву субъекта, выражать несуществование или маркировать отсутствие объекта в поле зрения наблюдателя или, шире, в его личной сфере.
Семантика генитива субъекта определялась простым правилом: в контексте глагола существования генитив выражает несуществование, а номинатив — определенность, т. е. конкретную референцию субъекта; в контексте предиката восприятия
генитив не обязательно выражает несуществование; он может выражать всего лишь отсутствие Вещи в поле зрения:
(7) а. Машу не видно [Маша здесь, но наблюдатель ее не видит];
б. Маши не видно [наблюдатель не видит Маши, и, скорее всего, ее здесь нет].
Для генитива объекта правило выбора падежа сложнее: несомненна зависимость от большого числа условий, которые не всегда поддаются семантическому истолкованию. Самая общая идея та же: аккузатив маркирует определенность, конкретную референцию, а генитив выражает нереферентность, неопределенность или неизвестность. Однако оговорок, уточнений и стилистических оттенков, обусловленных меняющейся нормой, здесь гораздо больше.
Итак, намечается следующий общий план исследования генитива объекта. При отрицании предложения с переходным глаголом может меняться референциальный статус объектной ИГ. Например, в (8а) ИГ машину неопределенная, но референтная. Однако машина в (8а) выделена из класса ей подобных объектов только тем, что Джон ее купил. Так что в отрицательном предложении (86) ИГ объекта может быть нереферентной, и это выражается генитивом:
(8) а. Джон купил машину,
б. Джон не купил л/ягиины.
Смысловые компоненты именной группы, эксплицирующие ее референциальный статус, — это существование, восприятие, известность (знание). Так что существенными в семантике глагола — с точки зрения возможного взаимодействия со статусом ИГ в контексте отрицания — должны быть именно эти три компонента. С этой точки зрения мы и будем смотреть на классы глаголов, допускающих генитив объекта.
Лингвистические понятия определенность и неопределенность нуждаются в уточнении. Определенность не обязательно предполагает референтность: она не обязательно связана с пресуппозицией существования Вещи (см. в Падучева 1977 о возможности сведения определенности к прагматической презумпции известности, отличной от обычной, т. е. семантической, презумпцией существования. Это объясняет генитив в примере (9), где объектная ИГ не референтна — несмотря на определенность (выраженную указательным местоимением); письма не существует:
(9) Этого письма он не написал.
С другой стороны, пресуппозиция существования и единственности — это нечто меньшее, чем определенность. Именная группа является определенной, если, употребляя ее в высказывании, говорящий имеет в виду какой-то объект. Между тем в случае атрибутивной референции (по К. Доннеллану, Donnellan 1966) есть пресуппозиция существования и единственности, но нет референции к какому бы то ни было объекту в поле зрения или личной сфере говорящего, см. Падучева 1985: 96; Шмелев 1996: ІОЗГГ.
Традиционный термин неопределенность имеет еще менее ясный смысл; за ним скрывается по крайней мере три разных понятия: нереферентность (отсутствие пре
суппозиции существования и единственности — как у ИГ машины в (86)), отсутствие в поле зрения и незнание. Некоторые классы глаголов кодируют эти компоненты в своем лексическом значении. Так, в семантику глагола создания входит идея существования; отсюда нереферентность ИГ иисьл/о в (10а); глаголы восприятия, обладания и отчасти движения лексикализуют идею вхождения объекта в поле зрения наблюдателя, как в (106); семантикой незнания можно объяснить генитив объекта, возникающий в отрицательных предложениях с глаголами знания, см. (10в):
(10) а. не написал письма,
б. не получил ответа,
в. не знаю этой женщины.
В контексте глаголов восприятия, знания, создания, обладания и отчасти движения (вхождение объекта в поле зрения наблюдателя) именная группа особым образом взаимодействует с семантикой глагола.
6.2.2.